Кровь-то сильная. И город под его рукою цветет да процветает. И сирым он помогает, и убогим… для сирот дом построил специательный, почтенные вдовы там живут да вместе детей ростят, наукой учат… …коровы чистым маслом доятся. …а куры яйца несут через одно — золотые. — Нет. — Кирей забрал у холопа ведро с водой, поставил у дверей. — Не запалишь? — Он умный. Да и не так далек путь был, чтоб притомился… Шкура блестит, переливается, и сам конь, дивный, боярина манит. Ишь, вперился взглядом, небось уже своим полагает. Не коня ли ему обещали? Нет, конь хоть и хорош, а короны не стоит. И стало быть, конь — это так… небольшим подарком новому другу. — Закрывать не станешь? Смотри, а то сведут… — Не стану. Доска дубовая на дверях, но конь и ее вынесет, силен он иною волшебною силой, но к чему имущество портить? — Да и кто сведет-то, боярин, с твоего подворья? — Кирей в глаза глянул. Глянул и не разглядел. То ли серые, то ли синие, а то и вовсе чернотой дурною отливают. Нехорошие эти глаза. И глядеть в них неприятно. — Что ж, дело твое, азарин. Так, может, в дом пройдем? Стол стынет. Уж моя-то хозяйка расстаралась… даром, что помирает. Не помрет никак. Вот скажи, азарин, вправду говорят, что у вас столько жен можно брать, сколько восхочется мужчине? — Не совсем. Столько, сколько содержать он сумеет. — Но не одну… а у нас-то… женился — терпи. А что она едва-едва одного ребенка вымучила, так кому интересно? Нет, другой бы сослал в монастырь, пусть сидит, грехи замаливает, а я вот… Он говорил громко, нисколько не стесняясь бледной женщины, что вышла встречать гостя. Она же сделала вид, будто не слышит. Поклонилась. Подала кружевную салфетку с куском хлеба. — Прими этот хлеб и гостем вступай под этот кров… — Да хватит уже… — отмахнулся боярин. — Набралась блажи, никто тут… — Благослови твой дом и тебя Божиня… Кирей хлеб принял с поклоном. — Иди уже… немощная… видишь, сынок твой носу домой не кажет… бестолочь. Неблагодарный… Стол был богатый. Нашлось тут место и перепелам, в клюкве тушенным, и рябчикам, и утице с кислою подливой. Олений бок и ягнячьи ребрышки. Возлежал посеред моченых яблок поросенок, целиком зажаренный. Стояли лебеди печеные, фазаны да цесарки… …грузди соленые. Опята печеные… грибов в Росском царстве множество, и не все съедобны. А вот мясо с острою подливой неплохо миндальную горечь скроет. И вино лишним будет. — За здоровьице! — Боярин поднял тяжеленную чашу. — Иль не пьешь? — Магикам не рекомендуется. — Кирей наполнил свою водой. …рыба печеная, рыба соленая… и все-то пряное да острое. С того ль, что любит боярин откушать — вон, развязал пояс, кафтан распахнул, волю брюху давая, и ест сам, причмокивая, не чинясь. Сок жирный по пальцам течет, и он, ничтоже сумняшеся, пальцы оные о бархат кафтана вытирает. Прихлюпывает. Вздыхает. И так у него это смачно выходит, что хоть был Кирей сыт, а все одно есть захотелось. — Магики… куда ни плюнь, одни магики… человеку простому совсем житья не стало. А ты чего вылупилась? Иди уже… болей… хворая… — Рязенский урядник рученькой махнул, и боярыня повиновалась. Бледна, что тень. Но… не сказать, чтобы вовсе нездорова. Нет, Кирей не был целителем, однако болезни смертельные красили человека чернотой. Боярыня же была светла. И значит, проживет еще долго. На свою беду? — Сколько я на нее истратил! Одного целителя, другого, третьего… и каждый только руками разводит, мол, не знаем, отчего у нее здоровье-то такое… иные-то мужу и троих родят, и четверых… Аненникова ажно семым разрешилась. А ведь предлагали ее… …а ведь о застольях, боярином учиняемых, по городу слухи всякие ходили. Про паштеты из соловьиных язычков, про кубки, из цельного бурштына точеные, про… да про что только не сказывали, спеша расписать, до чего богат боярин. На Роси бедного царя не потерпят. Только пыль все, пустота. Давно уже казна разошлась. В долгах боярин, что в шелках, только долги не греют. И те, кто деньги ему ссудил, назад их ждут, им-то гульба этакая не по нраву, да и шансы у боярина на престол малые. …если, конечно, не упрочит. — А эта родила, что вымучила… едва-едва разрешилась. Уже и давили, и резать хотели, так дед не дал. Глядишь, если б порезали, то и иначе все было бы… Кирей кивнул. Отщипнув хлебную крошку, он катал ее в пальцах, разглядывая и стол, и боярина говорливого, и убранство… …и ведь не скажешь правды. Нельзя. Не поймут. Обидятся. И обиду затаив, однажды сторицей возвернут. А если и не обидятся, то возвернут просто так, потому что случай выпадет такой. И как быть? Устал. Простора. Свободы. Роскошь недозволенная… что золото, каменья… коня бы и в горы… в горах, говорят, воздух чистый и орлы живут, у которых под крылом дом поместится, а то и два… добыть бы такого. А он тут Рязенского урядника слушает. — Потом-то только скидывала… тьфу… я уж и царю челобитную писал, мол… бесчадная она! Ан нет, жрецы озлобились… сына родила… это еще поглядеть надо, от кого нагуляла! — Боярин стукнул кулаком по столу, да так, что кубок подскочил, упал, расплескав остатки вина по белой скатерти. — На меня-то не похожий! Вот ты сходство видишь? Кирей склонил голову набок. А интересный вопрос. Сходство? Не то чтобы ему Лойко Жучень был по нраву… чужой. К рыжим он привык, а эти двое, взятые матушкой не то из жалости, не то по случаю, все еще чужими и оставались. Но сходство… Иные жесты. И Лойко крепок, но иначе, он плотно сбит, а все ж высок и статен, чего боярин лишен. — Вот! — Молчание гостя тот расценил по-своему. — И все это видят! Я уж ее за косы таскал, от кого нагуляла… призналась бы, покаялась… так нет, божится, что мой сынок… — А кровь… — Магики? Что они могут… скажут, что велено… небось, нету им веры ни на ноготочек! — Боярин мизинец корявый оттопырил. — Все сговорилися. Дед ейный тоже магиком был. И батька с даром… свои там везде, вот и дурят мне голову. Он всхрапнул, и вновь получилось как-то по-звериному, со злобой. Вперился в Кирея красным глазом. — Он-то другое сказывал? — Нет. Лойко Жучень если и имел чего сказать, то помалкивал, что было в высшей степени благоразумно.