Она помнила, что не желала засыпать, но не имела силы, чтобы пробудиться. Встать… а надо было… плыла она… горела… и мерзла. А после вновь горела. Стояла на берегу. Озеро черным-черно, а сквозь черноту эту будто бы Меженино лицо проглядывает. Или не ее? Женщины красивой до того, что сердце замирает. Женщина эта стоит. Усмехается. Палец к губам прижала. Мол, молчи, Красава, что видишь, а иначе столкнут и тебя в воду. А она студеная… хочешь, Красава, тайну расскажу? Такую, которую никто не ведает? Нет. Или красавицею сделаю? Ты-то мужа любишь, а вот он тебя… любит ли? Вправду думаешь? Ты не хороша, а в тягости и вовсе подурнела… девка будет… девки из матери красоту тянут. Вот и останешься рыхлою да дебелой. Нет, бросить тебя муж не бросит. Порядочный он. Но разве легче с того? Заведет полюбовницу. Холопок-то красивых без меры, ты же… Нет. Жарко. И холодно. Холод у самого сердца и не дает сгореть вовсе… и Красава в эту искорку холода вцепилась. Знала, что коль отпустит, то и сгорит. Не желала. Держала. Сжимала в мертвеющих пальцах. И дышать становилось легче. Женщина исчезла, зато появился дед. Он ничего не говорил, лишь головой качал укоризненно: мол, дура, искала счастья в большом мире. Забоялась судьбы, которая Божиней покладена, так бери теперь и не жалуйся. Красава не жаловалась. Терпела. И жар. И холод. И деда. И сон ее тягостный истончался порой… тогда она слышала разговоры. — …я утром явилась, а она мечется. — Это Межена говорила кому-то. Неправда! Зачем она лжет? Она ведь ночью пришла… и ложь малая, пустая… ведь не к полюбовнику царица ходила, а к сестре своей… так зачем? И отчего ложь эта самой Красаве кажется важною? — …целитель мой говорит, что застудилась боярыня. Вышла распаренная, водицы студеной выпила. Или ветерком протянуло… …еще одна ложь. Красава берегла себя. На порогах не сиживала. Волос не резала. В зеркала по середам не гляделась. И воду студеную точно не пила. Но жар… откудова он… — Мне жаль, боярин. Правду сказала. Ей действительно жаль. — Я посижу тут, с нею… она одна у меня осталась… Нет! Но муж дозволял. Его Красава слышала будто бы издали и чуяла слабо… тянулась, а не дотягивалась. И за руку схватить бы, взмолиться, чтоб не уходил, не бросал ее, но… — Лежи, дорогая… скоро все закончится. — Межена сидела у изголовья и сама вытирала пот со лба Красавы. Мочила тряпицу в душистой воде. Клала на лоб. Убирала волосы влажные. Целовала холодными губами. — Скоро уже… прости… такова цена… я не хотела… и не хочу… но или ты, или мы… и не во мне дело даже… и не в нем… во всех людях… в царстве… растащат ведь на куски. А там, за границей, азары… хлынут рекой лютой. Выжгут землю эту дотла… а пепел развеют. Не понимала Красава. Но кричала. Молила отпустить ее или дитя, которое вовнутрях затихло… только не слышали… — Не сопротивляйся. — Межена заглядывала в глаза. — Чем сильней ты упрямишься, тем хуже… амулет надела… он тебя не спасет… …не спас бы, верно. …дед пришел. Когда? Красава не знала. Открыла глаза и увидела его, хмурого, белого. Сидел у изголовья, в посох свой вцепился. — Живая? — спросил он скрипучим голосом. — Дедушка… — Вдруг захотелось, как в детстве далеком, залезть к нему на колени, обнять, прижаться и рассказать по секрету великому обо всех обидах своих, великих и малых. Может, и не станет он жалеть, не умеет, а все одно на душе полегчает. — Дура, — сказал он громко и сплюнул. — Чего с бабы взять… и я дурак, что увезти тебя позволил… теперь-то уж чего? Красава расплакалась. Она вдруг осознала, что жива… и что не рада тому, потому как внутри у нее странная пустота, будто кусок из сердца вытянули. И догадки страшась, она положила руку на живот. Так и есть. Пустой. — А где… — Поздно я пришел. Силы уже не те… — Дед отвел взгляд. — Мертвого ты родила. Неправда! Живое дитя было… это она, Межена… приехала и забрала… и… — Где… она? — Царица-матушка? — Дед криво усмехнулся. — Давече отбыть изволила… не пожелала со мной свидеться… спешила очень. — Это… это она… Дед вздохнул. — Всякая волшба цену свою имеет… за одно малым платишь, за другое и цена больше… чтоб жизнь получить, жизнь отдать надобно… вот она к тебе и явилась. Вы все ж родня, как ни крути… — Жизнь… — Жизнь за жизнь… Больше дед ничего не сказал. Красава сама поняла. Жизнь за жизнь? Жизнь ее ребенка за… то, что зрело в утробе Межены. Размен? И сама она, проклятая — правда, Красава сомневалась, что проклятия ее причинят Межене настоящий вред, — убедила себя, что делает сие не для себя, но для всего царства. Тварь. Ненависть была глухой. А сама Красава — слабой. Она не желала возвращаться. Уж лучше сон. Жар. Горела? Так и сгорела бы… вместо дитяти… почему оно? Потому как защитный амулет был у Красавы? А дитя… как же Божиня, которая милостью своей защищает сирых и слабых… …не сгорела. …и отойти не позволили. Муж приходил, разговаривал ласково… утешал… убеждал, что будут и другие дети… только Красава знала — ложь. Не будет. И ему сие ведомо. Кто сказал? Дед? Межена, когда поняла, что не дано ей обе жизни забрать? Не суть. Главное, что лишили ее, Красаву, самого желанного… …и ночами, оставаясь одна — Красава гнала девок прочь, не желая, чтобы видели они слезы ее, — она молила Божиню.