— Ах, нет! Я телать это легко, — широко осклабился его собеседник, кивая в подтверждение своих слов. — Но я хотел расскасать фам, про перфый раз, как я попробофал крикнуть так на лошадь, которая кофорить по-английски. Фаш лошадь меня не понял. Я расскасать фам как это было. В то фремя я был молотой и ухашивать са тефушка, который шил в штат Фермонт. Там фсегда идет снег, как в Норвегия. Фот я и решил прикласить ее покататься в санках — чинно-плакоротно. Нанял лучшую лошатку и санки, какие пыли, и фелел тефушка быть котов к тфа часа тня. Снаете, я хотел происфести хороший впешатлений на моя тефушка. И вот я примчался к ее дому и уфител, что он стоит на крыльцо и штет меня. Фот я решил потъехать, как кофорится, с шик, и я скасал: «Брубублу-о-о-о-блуу!» — кромко и отчетлифо, шштопы мой лошать пофернул ф форота. Но не останофился. И я тумаль: «Ну и тела! Шшто такое с этот проклятый лошадь?» — Капитан Валвик взволнованно взмахнул рукой. — И я пофториль: «Брубублу-о-о-о-блуу!» — и наклонился к самый лошадь и крикнул еще раз. И на этот раз лошадь пофернуль голофа и смотрель на меня. Но он не останофился! Протолшал пешать и пропешал мимо тома, кте стоял мой тефушк, и только припафил скорость и перешел ф калоп, кокта я кричаль: «Брубублу-о-о-о-блуу!» И мой тефушк открыл сфой клас и смотрел на меня так смешно, но лошадь несся все тальше и тальше; я только смог встать в санки и снял мой шляпа и махаль ей все фремя, пока ехал тальше и тальше от она. Потом мы пофернули са пофорот, и я Польше ее никокта не фитель… Рассказ сопровождался живой пантомимой: капитан дергал за поводья воображаемой лошади. Завершив повествование, он немного взгрустнул, но тут же благожелательно осклабился: — Я никокта не приклашал больше эта тефушк кататься. Ха-ха-ха! — Не вижу ничего общего, — парировала Пегги Гленн, глядя на него в некотором недоумении. — При чем тут Керт Уоррен? — Я не сналь, — сообщил капитан, почесывая затылок. — Я только хотеть расскасать история, я полакать… слушшайте, а мошшет, у нефо морская болеснь? Ха-ха-ха! Ах! Кстати, я расскасыфаль фам о том, шшто случилось у меня на сутне, кокта наш кок съел корохофый суп са фесь экипаж… — Морская болезнь? — возмутилась Пегги. — Ерунда! Во всяком случае… бедняга, надеюсь, у него нет морской болезни. Мой дядя ужасно страдает, а еще сильнее мучается оттого, что обещал капитану показать спектакль на концерте, который состоится в последнюю ночь плавания… Как вы считаете, может, стоит пойти и посмотреть, что случилось с Кертом? Она замолчала, так как на палубе показался стюард в белой куртке. Он стоял озираясь, явно стараясь кого-то найти. Морган узнал этого всегда веселого молодого человека с гладкими черными волосами и длинной нижней челюстью. Он убирался у него в каюте. Теперь, однако, вид у стюарда был довольно таинственный. С трудом держась на ногах на открытой палубе под порывами ветра, он кивнул Моргану и крикнул, пытаясь перекричать грохот волн: — Сэр! Мистер Уоррен… передает вам привет и просит вас зайти. И ваших друзей тоже. Пегги Гленн вскочила на ноги: — С ним ведь ничего не случилось? Где он? В чем дело? Стюард потоптался в нерешительности, затем поспешил успокоить ее: — О нет, мисс! Ничего страшного. Просто он, по-моему, получил по голове. — Что?! — Ему подбили глаз, мисс. И еще дали по затылку. Только он, мисс, нисколько не расстроился, ну вот ничуточки. Когда я ушел, мистер Уоррен сидел на полу каюты, приложив к голове полотенце, — продолжил стюард, чуть ли не в полном восторге, — в руках у него был обрывок кинопленки, а ругался он так, что любо-дорого послушать. Да уж, мисс, врезали ему что надо, это факт. Друзья уставились друг на друга, а потом все одновременно ринулись внутрь, за стюардом. Капитан Валвик, отдуваясь и сопя в усы, бормотал страшнейшие угрозы. Толкнув тяжелую дверь, они буквально влетели в теплый коридор, пахнущий краской и резиной. Уоррен занимал большую двойную каюту, крайнюю по правому борту. Они спустились по шатким лесенкам, проскользнули мимо кают-компании и постучали в дверь под номером 91. На физиономии мистера Кертиса Дж. Уоррена, обыкновенно отмеченной печатью лени и добродушия, сейчас застыло крайне злобное выражение. Он страшно ругался и богохульствовал, отчего атмосфера вокруг него клубилась и казалась отравленной. Вокруг его головы на манер тюрбана было повязано влажное полотенце; под глазом явно отметился чей-то кулак. Зеленоватые глаза мистера Уоррена с горечью взирали на друзей, а его волосы из-под повязки топорщились, словно у домового. В руке он сжимал нечто напоминающее полоску кинопленки с перфорацией для записи звука, надорванную с одного конца. Кертис сел на краешек кровати и стал почти неразличим в тусклом желтоватом свете, льющемся из иллюминатора. В каюте царил страшный разгром. — Входите! — крикнул мистер Уоррен и набрал в грудь побольше воздуха, словно задыхаясь. Затем взорвался: — Когда я поймаю этого трусливого, подлого сукиного сына, который попытался украсть у меня ценную вещь… я взгляну на похотливую рожу этой сволочи, которая наносит удары дубинкой… — Керт! — взвизгнула Пегги Гленн, кидаясь его осматривать и ощупывать. Потом принялась поворачивать из стороны в сторону, словно хотела разглядеть ее через ухо насквозь. Уоррен вздрогнул и ойкнул. — Дорогой мой, но что случилось? — Глаза Пегги сверкнули. — То есть как вы допустили, чтобы подобное случилось? Вам больно? — Детка, — с достоинством произнес Уоррен, — не стану отрицать: задета не только моя честь. Когда зашьют мою голову, я, наверное, стану похож на бейсбольный мяч. Что же касается того, что я будто бы нарочно допустил… Друзья, — заявил он угрюмо, поворачиваясь к Моргану и капитану, — мне нужна помощь. Я попал в переплет, и это не шутки. — Ха! — проворчал Валвик, поглаживая огромной ручищей усы. — Фы только скашить мне, кто фас утариль, та? Тут я поймаю его и ка-ак… — Я не знаю, кто это сделал. В том-то и трудность. — Но… за что? — спросил Морган, обозревая разгромленную каюту. Уоррен горько улыбнулся: — А это как раз по вашей части, старина! Вы, случайно, не знаете, нет ли среди пассажиров каких-нибудь международных жуликов? Обычно они носят титул — принц такой-то или княгиня разэтакая — и заняты в основном тем, что прожигают жизнь в Монте-Карло. Не знаете? Дело в том, что у меня украли один документ государственной важности… Да-да, я не шучу. Я не знал, что эта проклятая штука у меня. Мне и в голову это не приходило… я думал, ее уничтожили… Повторяю, я попал в переплет; мне абсолютно не до смеха. Садитесь куда-нибудь, и я вам все расскажу. — Первым делом вам срочно нужно показаться врачу! — горячо возразила Пегги Гленн. — Я не допущу, чтобы вам отшибло память или что-то в этом роде… — Детка, послушайте, — Уоррен сдерживался из последних сил, — кажется, вы до сих пор ничего не поняли. Это настоящая бомба. Это похоже… на один из шпионских романов, которые сочиняет Хэнк, только поновее; да-да, по здравом размышлении я понимаю… Так вот, слушайте. Видите эту пленку? Он передал пленку Моргану, который поднес ее к иллюминатору, чтобы лучше разглядеть. На всех кадрах присутствовал представительный седовласый джентльмен в вечернем костюме. Он стоял раскрыв рот, очевидно, произносил речь; потом поднял кулак — речь, видимо, была зажигательная. В облике почтенной особы смутно чувствовался какой-то непорядок: галстук съехал на сторону и болтался под самым ухом, а над головой и плечами мелькали какие-то кружочки. Сначала Морган решил, что тогда шел снег. Однако на самом деле это оказалось конфетти. Лицо героя фильма было смутно знакомым. Через некоторое время до Моргана дошло: перед ним не кто иной, как великий дядюшка Уоррена, важная персона, самая напыщенная и высокопарная фигура в администрации президента США, мощный политик, который «делает погоду», верховный жрец. Слушая по радио его бодрый, успокоительный голос, миллионы американцев начинали мечтать о новой, лучезарной эпохе национального процветания, об эре товарного изобилия, беспроцентных займов и прочих радостей. Его достоинство, его ученость, его изысканные манеры были общеизвестны… — Да, вы правы, — сухо подтвердил Уоррен. — Это мой дядя. А теперь я расскажу вам все… Только не смейтесь, дело абсолютно серьезное. Надо сказать, что мой дядя Уорпас — славный малый. Запомните это хорошенько. Он оказался в неловком положении, потому что повел себя как всякий обычный человек; такое с каждым может случиться, хотя считается, что политики на такое не способны. Всем политикам время от времени необходимо выпускать пар. Иначе они просто сойдут с ума — возьмут, например, и откусят ухо послу на торжественном приеме. А если еще принять во внимание, какая неразбериха царит во всей стране, когда все идет не так, как надо, да еще всякие дураки пытаются заблокировать мало-мальски разумные начинания, ставят палки в колеса… В общем, бывают времена, когда они не выдерживают. Особенно когда находятся в обществе равных да вдобавок выпьют на вечеринке коктейль-другой. Вы знаете, что мое хобби — снимать любительские фильмы, да еще, господи спаси, звуковые. И вот примерно за неделю до отплытия я приехал в Вашингтон, чтобы нанести дядюшке Уорпасу прощальный визит. — Уоррен подпер подбородок руками и с горечью посмотрел на друзей, рассаживающихся кто куда. — Взять за границу мой киноаппарат я не мог — слишком сложно. Дядя Уорпас предложил оставить аппарат у него. Подобные вещи его занимают; он решил, что, возможно, возня с киноаппаратом его развлечет, если я покажу ему, как все работает… — Уоррен тяжело вздохнул. — В первый же вечер дядя устроил очень большой прием, на который пригласил в высшей степени достойных людей. Но он и еще несколько членов его кабинета и закадычных друзей из числа сенаторов, когда начались танцы, незаметно ускользнули наверх. Поднялись в библиотеку, играли там в покер и пили виски. Когда появился я, все решили, что будет чудесно, если я подготовлю технику и сниму звуковой фильм. Мне понадобилось некоторое время, чтобы подготовить аппаратуру. Пришлось привлечь в помощь дворецкого. Пока мы возились с камерой, гости продолжали выпивать в приятной компании. Некоторые из дядиных приятелей — такие высокие, мощные, грубоватые парни родом со Среднего Запада; они не дураки выпить; и даже дядя Уорпас, как говорится, позволил себе лишнего. — Уоррен посмотрел в потолок; при воспоминании о приятном вечере в глазах его заплясали веселые огоньки. — Началось все чинно и благородно. Дворецкий работал оператором, а я записывал звук. Вначале достопочтенный Уильям Т. Пинкис процитировал Геттисбергскую речь Линкольна. Тут все было в порядке. Затем достопочтенный секретарь Сельскохозяйственной комиссии представил гостям сцену убийства из «Макбета» — играл он мощно, в качестве кинжала используя бутылку джина. Вот так, постепенно, они и расслаблялись. Сенатор Боракс пропел «Энни Лори», а затем четверо гостей образовали квартет и исполнили «Где сегодня мой странник-дружок?» и «Надень свой старый серый капор»… Пегги Гленн с ногами забралась на койку, прислонилась спиной к стене и смотрела на Уоррена с ужасом. Ее розовые губки приоткрылись, брови поднялись. — Ну и что тут такого? — недоуменно спросила она. — Подумаешь, большое дело! В нашей палате общин еще не такое бывает… Уоррен пылко поднял руку: — Детка, Небо свидетель, это только начало… Морган расхохотался; Уоррен обиделся. — Говорю вам, Хэнк, дело серьезное! — Вижу, — согласился Морган, становясь задумчивым. — Кажется, я начинаю понимать, что было дальше. Продолжайте. — А мое мнение, шшто они поступили ферно, — высказался капитан Валвик, энергично кивая в знак одобрения. — Мне всегда самому хотелось попропофать шшто-то такое. Хотите, покашу, как тфа пароход столкнулись в туман? У меня хорошо получалось. Я фам покашу! Ха-ха-ха! Уоррен загрустил. — Ну вот, говорю вам, дальше — больше. Первый звоночек прозвенел, когда один парень из кабинета министров, который давно уже хихикал в кулак, поведал нам возвышенную историю о коммивояжере и фермерской дочке. А потом наступила кульминация вечера. Мой дядя Уорпас все это время сидел в одиночестве и боролся с собой — я словно слышал, как тикали его мозги: тик-так… тик-так… — но тут он не вытерпел. Он заявил, что намерен произнести речь. И он ее произнес. Встал перед микрофоном, прочистил горло, расправил плечи — и полился поток красноречия. Некоторым образом, — продолжал Уоррен не без восхищения, — это была самая замечательная речь, которую мне когда-либо доводилось слышать. Дело в том, что у дядюшки Уорпаса хорошо развито чувство юмора, но при его положении ему все время приходилось себя одергивать. Я случайно знал, что он бесподобно произносит пародии на политические речи… А тут он превзошел сам себя! Дядюшка живописно и свободно изложил свое мнение о том, как управляют страной, и сказал все, что думает о правительственных чиновниках. Потом, обращаясь к главам Германии, Италии и Франции, изложил свои взгляды на их родословную — не забыв ни матушек, ни дядюшек; объяснил всем присутствующим, как развлекаются главы этих государств в свободное время, и указал, куда им следует послать военно-морской флот с наибольшим возможным эффектом… — Уоррен промокнул лоб платком. — Видите ли, дядюшке удалось создать изумительную пародию на речь типичного «поджигателя войны», любящего бряцать оружием, со множеством затейливых ссылок на Вашингтона, Джефферсона и веру отцов… В общем, все высокопоставленные пьянчужки встретили дядину речь радостными криками и аплодисментами. Сенатор Боракс раздобыл маленький американский флажок и всякий раз, когда дядя Уорпас выражался особенно красноречиво, размахивая им, засовывал голову чуть ли не в камеру и голосил: «Ура!»… Словом, это был просто ужас. Что касается ораторского искусства, тут речь была непревзойденной, я никогда не слышал ничего красноречивее. И я знаю, что две или три газеты в Нью-Йорке охотно дали бы миллион долларов за мой коротенький любительский фильм. Пегги Гленн, давясь от смеха, тем не менее недоверчиво смотрела светло-карими глазами на рассказчика. Казалось, она раздосадована. — Но послушайте, — снова возразила Пегги, — какая чепуха! Знаете ли, это не совсем… честно… — Вы мне будете рассказывать, — мрачно отозвался Уоррен. — …ведь ваш дядюшка и его друзья — очень милые, благородные люди. Это омерзительно! Просто фарс какой-то! Нет, это полная нелепость, безрассудство! Я вам не верю. — Детка, — мягко пояснил Уоррен, — а все потому, что вы — англичанка. Вам не понять американского характера. Никакой нелепости здесь нет. Подобные скандалы время от времени случаются, только обычно их замалчивают. Но на сей раз скандал примет настолько огромные, головокружительные размеры, что… Да ладно! Не будем говорить о том, какой взрыв произведет он в Америке. Скандал положит конец карьере дяди Уорпаса, а вместе с ним и многим другим. Но вы подумайте, какой эффект произведут некоторые из его высказываний на, скажем так, определенных государственных деятелей Италии и Германии? Они-то не найдут в речи дядюшки абсолютно ничего смешного. Спорим, они запрыгают, начнут рвать на голове волосы и потребуют немедленного объявления войны… разве что их будут крепко держать… Ф-фу… бомба. Нет, что я говорю? По сравнению с этим бомба — просто фейерверк! В каюте сгущались сумерки. За иллюминатором клубились тучи; корабль ходил ходуном от мерного стука гребных винтов и килевой качки. «Королева Виктория» то с шумом и плеском вздымалась на гребне очередной волны, то с грохотом падала вниз. Стекла и графин с водой дребезжали на полочке над раковиной. Морган протянул руку и включил свет. — Так, значит, кто-то украл у вас этот фильм? — уточнил он. — Да… половину… Позвольте, я доскажу, что было дальше. Наутро после того маленького карнавала дядя Уорпас проснулся и осознал, что натворил. Он ворвался ко мне в комнату — оказалось, что остальные правонарушители бомбардируют его звонками с семи утра. К счастью, мне удалось его успокоить — так мне, во всяком случае, показалось. Из-за всевозможных трудностей и технических неполадок я снял коротенький фильм — двухчастевку. Пленка была смотана в бобины; каждая бобина упакована в контейнер, вот в такой… — Уоррен нагнулся и извлек из-под койки большую продолговатую коробку в стальной оплетке с ручкой наверху, похожую на чемоданчик. Откинул защелку. В коробке находилось несколько плоских круглых жестянок примерно десяти дюймов в диаметре каждая, окрашенных в черный цвет. На их крышках были мелом нацарапаны какие-то таинственные пометки. У одной из жестянок крышки не было. Внутри ее лежал спутанный, перекрученный рулон кинопленки. Похоже, от него отрезали большой кусок. Уоррен похлопал рукой по жестянке и пояснил: — Некоторые лучшие мои произведения я взял с собой. У меня есть маленький проектор. Я полагал, что мои фильмы развлекут публику в Старом Свете… В ночь красноречия дяди Уорпаса я и сам был слегка навеселе. Упаковку багажа я предоставил дворецкому, объяснив, как надписывать бобины. Теперь-то я понимаю, что произошло, — скорее всего, он просто перепутал надписи. Я тщательно уничтожил две бобины пленки, которые считал крамольными. Но, как идиот, — Уоррен достал сигареты и засунул одну в угол рта, — просмотрел лишь одну часть, да и то невнимательно. Поэтому я уничтожил Геттисбергскую речь, убийство Макбета и песню «Энни Лори». Но остальное… Теперь-то мне все понятно. Вместо крамольной речи я сжег отличный фильм, который снял в Бронкском зоопарке. — Где же остальное? Уоррен показал на пол: — У меня в багаже; а я и не знал! Ни малейшего подозрения не было до сего дня. Да-а! Положеньице, доложу я вам! Слушайте же. Мне надо было срочно отправить радиограмму кое-кому из родных… — Кому это? — Мисс Гленн подозрительно прищурилась. — Отцу. Вот я и поднялся в радиорубку. Радист сказал, что для меня только что получено сообщение. И добавил: «Оно, похоже, зашифровано. Вот, посмотрите. Вы что-нибудь понимаете?» Зашифровано! Хо-хо! Я глянул на записку, и она показалась мне такой странной, что я прочел ее вслух. Учтите: предотъездная суматоха, волнение, багаж, новые впечатления на борту и все такое… о том маленьком представлении я совершенно позабыл. Кроме того, радиограмма была без подписи; полагаю, дядя Уорпас не осмелился… — Уоррен грустно покачал головой. В тюрбане, да еще с сигаретой, торчащей в уголке рта, и с начисто выбритым, словно у школьника, лицом, он выглядел довольно смешно. Уоррен вытащил телеграмму из кармана. — Вот что здесь написано: «Найдены следы чистки. Хиллер…» — Это его дворецкий, старинный семейный слуга; он бы не пикнул, даже если бы дядя Уорпас украл столовое серебро из Белого дома… Так вот: — «Хиллер нервничает. Кажется, это были медведи. А настоящий фильм? Срочно без заминки стереть насмешки. Проверить насчет медведей». — Ну и шшто? — спросил капитан Валвик, медленно выпуская изо рта клубы дыма. — Яснее выразиться он не мог, — объяснил Уоррен. — Медведи в зоопарке. Но если вам неожиданно подсунут вот такое послание, вам нипочем не понять, в чем тут суть. Я обсудил телеграмму с радистом. Вначале усомнился: а с чего я взял, будто радиограмму отправил дядя Уорпас? В общем, слова никак не связывались воедино, но потом внезапно до меня дошло. Тут я бросился к себе в каюту. Темнело, и потом иллюминатор был прикрыт шторкой… а в каюте кто-то был. — И разумеется, вы его не разглядели? — спросил Морган. — Когда я поймаю этого подлеца, — проворчал Уоррен, внезапно отклоняясь от темы и буравя взглядом графин с водой, — когда я найду… Нет, проклятие! Все, что я успел разглядеть, — это был мужчина. Он возился в углу с моими фильмами. Как оказалось позже, у половины бобин не было крышек. В руках злоумышленник держал именно ту пленку, какую не надо. Я бросился на него, и он со всей силы ударил меня по лицу. Хватая его, я сжал в кулаке конец пленки. Он вывернулся — здесь довольно тесно, а качка была весьма ощутимая, — потом нас швырнуло на стенку над раковиной; я пытался ударить его о стену. Я не мог допустить, чтобы он унес пленку. В следующую секунду у меня перед глазами заплясали искры и вся каюта подскочила вверх — это он треснул меня дубинкой по затылку. Сознания я вроде не потерял, но у меня все кружилось. Я еще раз врезал ему и склонился над тем куском пленки, который у меня остался. Потом он ногой открыл дверь и каким-то образом выбежал наружу. Должно быть, на следующие несколько минут я отключился. Когда же пришел в себя, то позвонил стюарду, плеснул себе на голову воды и обнаружил… — Уоррен ногой приподнял с пола спутанный клубок пленки. — Но видеть-то вы его видели? — взволнованно спросила девушка, снова хватая его за голову, отчего Уоррен опять ойкнул. Пегги вскочила на ноги. — Дорогой мой, ведь вы с ним дрались… — Нет, я его не видел, говорю вам! Это мог быть кто угодно! Но вопрос в том, что же теперь делать? Взываю к вам о помощи. Нам необходимо вернуть тот кусок пленки. Он оторвал… футов пятьдесят. И это так же опасно, как если бы он получил все.