* * * – Фу-ух, – перевел дух Матвей, когда миновали последнюю из освещенных фонарями улицу – Шереметьевскую. Автомобиль затрясло на неровностях темной Стрелецкой. Затем они повернули налево и, наконец, остановились у хаты. Здесь предстояло выгрузить добычу. – Гордей, ты не слышишь, что ли? – рявкнул Матвей на открывшего калитку деда. – Чего? – Колокольчик заливается![53] Уйми пса! – А, это я мигом… Сашок не стал глушить двигатель и ждал, когда кореша вытащат бесчувственную жертву. Илюха ловко подхватил ее под руки, а пожилой Матвей замешкался. У него сбилось дыхание и не получалось вытащить в дверной проем женские ноги. Малой выскочил, оттеснил Матвея… Квилецкий курил и придерживал створку калитки. Когда процессия проходила мимо, усмехнулся: – Сашок, ты взялся помогать, чтобы облапать ее? Тот поудобнее перехватил ношу. – И для этого тоже. – Дай-ка ключи – машину сам отгоню. – В левом кармане… Казимир выудил из кармана малого связку ключей, уселся на водительское место и погнал «Wanderer» в соседний квартал глухого тупичка, где тот по обычаю ночевал в гаражной тиши. * * * Вернувшись через полчаса, Квилецкий направился в облюбованную дальнюю комнату, чтобы переодеться и отдохнуть. Женщину временно положили под лестницу, ведущую на второй этаж. Кореша собирали на стол. Столкнувшись в коридоре с Матвеем, главарь бросил: – Бороха[54] на тебе. Приглядывай, чтоб наши ей в копилку[55] не лезли. – А что ж мне с ней делать-то? – подивился тот. – Они ж, кобели, не успокоятся, пока буфера[56] не потискают! – Отначь[57], а корешки пусть за ужином буснут[58] хорошенько. – Где ж я ее отначу? – Придумай что-нибудь. Устрой кичман[59] в подполе. Да не переживай – она здесь ненадолго. Завтра придумаем, как от нее избавиться. – Чего с ней церемониться? Ляпнуть[60], да дело с концом, – недовольно пробурчал старый уркаган. – Так и сделаем. – Казимир направился в темноту длинного коридора. – Ты вечерять-то подойдешь? – Нет. Посплю лучше… Закрывшись в комнате, Казимир снял со шкафа большой фибровый чемодан. Уложив его на кровать и открыв крышку, принялся поспешно паковать личные вещи. Покончив с аккуратно сложенным новеньким гражданским костюмом, он вдруг замер, прислушиваясь… Из залы доносились гитарные аккорды и сочный баритон Илюхи-татарчонка, выводившего куплеты о продажной Марьянке: Но вот однажды всех нас повязали, Нас было семеро фартовых огольцов, Мы крепко спали и ничего не знали, Когда легавые застали нас врасплох… Завершив сборы, Квилецкий поставил чемодан под окно. Менять генеральский мундир на штатскую одежду он не стал, проверил магазин «браунинга» и сунул в карман горсть запасных патронов. Костюмчик серенький, колесики со скрипом Я на тюремный халатик променял. За эти восемь лет немало горя видел, И не один на мне волосик полинял… Спустя минуту главарь выключил в комнате свет и распахнул створки небольшого окна. В последний момент он вдруг остановился, будто вспомнив о чем-то важном. Вернувшись к шкафу, он на ощупь отыскал старый серый пиджак и вынул из его кармана толстую пачку писем от сына, перехваченную бечевкой. А через восемь лет я вырвался на волю, А ты такая же, как восемь лет назад. Так расскажи мне, Марьяна, по порядку — С каких же пор ты плавишь огольцов?.. На сей раз сборы были окончательно завершены. Трижды осенив себя крестом, Казимир перемахнул через низкий подоконник, подхватил чемодан, поправил фуражку и пошел через сад к дальнему забору. На другом конце дома светились два открытых окна залы, где гуляли кореша. Сквозь пьяные возгласы был хорошо слышен приятный баритон Илюхи: Раздался выстрел, Марьяна пошатнулась, И тихо-тихо упала на песок. Она упала, глаза ее закрылись — Не будешь больше плавить огольцов! * * * Ранним утром следующего дня Казимир, одетый в новенький темный костюм, в очередной раз встретился с сыном на тенистой аллее Ваганьковского кладбища. – Давненько я не вставал в такую рань, – поежился Антон от пронизывающей свежести. – Я хотел подойти сюда еще раньше, да кладбищенский сторож открывает ворота только в шесть. Молодой человек до сих пор не понимал, зачем в прошлый раз отец назначил эту встречу на шесть пятнадцать утра. – Я уволился с работы, – объяснил тот. – Ушел, так сказать, на пенсию. – Ты серьезно?