Это было третье или четвертое исполнение песни о красивой и продажной Марьянке. Один из слушателей засыпал, покачивая знатным чубом. Другой пытался затушить папироску, но никак не мог попасть в приспособленную под пепельницу консервную банку. Лишь Сашок продолжал внимать печальной истории, позабыв про текущие по щекам слезы. Попойка завершалась: двое допивали из четверти самогон, двое разбрелись по дому в поисках лежанки. С верхнего этажа изредка спускался дед Гордей, коротким кивком докладывал Казимиру, что снаружи все спокойно, наливал себе стакан чаю, шумно отхлебывал, потом вытряхивал из пачки очередную папиросу и, кряхтя, возвращался на свой пост. И только трое из присутствующих продолжали трезвую обстоятельную беседу. – А что с рыжовьем[18] будем делать? – Матвей задал вопрос, касавшийся самой насущной проблемы. – Надо избавляться. На герище[19], что ли, ныкать? – поддержал Боцман. И, сдув пепел с папиросы, предложил: – Можа, раздуванить[20] его, а? И дело с концом. Дале пущай каждый сам пристраивает… Матвей с Боцманом осели в банде с первых месяцев ее существования. Оба были в авторитете и числились первыми помощниками Квилецкого. Матвей подался в столицу из подмосковного села Подъячево, именовавшегося в ту пору Обольяновом. Поднял по пьяной лавочке на вилы не в меру ретивого председателя колхоза, трижды перекрестился, сплюнул на бездыханное тело и ушел густыми лесами в южном направлении. Боцман не имел ни родственников, ни угла; в 1914-м призвался на службу в царский флот, где дорос до боцманмата. В беспокойном 1917 году дезертировал, добрался до Москвы и, случайно познакомившись с Кабановым, нашел свое место в его банде. – Скопом это в ломбард не снесешь, – кивнул Квилецкий в сторону чулана, где покоился ящик с золотишком. – А если разложить на кучки, то определенно стуканут. Кто-нибудь из барыг окажется звонарем и пошлет весточку в МУР. – Да, Урусов – пахан, а Старцев – не Ермолай. Вон как блат поломали за последнее время! – согласился Матвей. – Чего ж ты предлагаешь? – Гомузом[21] придется сбывать. – Где ж мы такого икряного[22] барыгу сыщем? – подивился Боцман. – В ящике рыжовья на пуд с четвертью! – Есть у меня один на примете, за Даниловской заставой обитает. На него еще покойный Кабан наводку дал. Видать, когда-то имел с ним дело. Матвей удовлетворенно крякнул: – Годится. Кабан пустой дружбы не водил. И что же он? – Вроде как скупает редкие ценные вещички, – продолжал Казимир. – Что с ними эта холера делает – не ведаю. Цену назначает верную, но платит не сразу, а частями. – Оно и понятно: за безделицу мы с ним не сговоримся, а солидную деньгу он разом не подымет. – Тот и оно. А самое главное: он все исполняет тихо, без шума. – Плавит, что ли? – шепотом справился Боцман. – Нам какое дело! – И то верно – никакого. Пусть у него голова болит… Предложение выходило толковым даже с учетом двух очевидных минусов. Во-первых, цена за добычу будет ниже, чем на Мещанском рынке или на Тишке. Во-вторых, сполна навар банда получала только через несколько месяцев. А то и позже. * * * Илюха-татарчонок допевал песню о Марьянке. Судя по ослабшему голосу, продолжать он уже не желал. Но вот однажды всех нас повязали, Нас было семеро фартовых огольцов, Мы крепко спали и ничего не знали, Когда легавые застали нас врасплох… Матвей разлил по стаканам последний самогон. – Как по мне, так этот расклад даже лучше! – стукнул он донышком пустой бутылки об пол. – Так опосля фартовой вылазки у нас долго буланый[23] на кармане будет звенеть. – Согласен, – пробасил Боцман. – Война закончилась. Что дальше – неизвестно. Казимир подцепил вилкой ломтик сала. – Известно, – прохрипел он. – Снова гайки закрутят. – Кому? – Всем. Это в начале войны Усатый струхнул и назначил всех братьями и сестрами. А теперь, когда шухер закончился, он за свою жизнь спокоен. Значит, все станет по-прежнему. И с нами решит покончить, как в сорок четвертом. – Облавы? – И облавы, и войсковые операции, и еще чего-нибудь придумают, холеры. Так что мой расклад по-любому верный. Подельники допили самогон, закусили. Прикуривая очередную папиросу, Матвей проворчал: – Дело-то Урусов Старцеву подкинет. А можа, для усиления и чекистов подключит. – Лучше бы этот… Старцев… кивалой[24] в суде чалился, – поперхнулся дымом Боцман. – Откуда он только… взялся на нашу голову? – Слышал, будто в разведке воевал, пока на мине не подорвался, – поделился Казимир. И, словно подводя итог, шлепнул ладонью по столешнице: – Значит, так. Старцев со своими кумовьями[25] сейчас будет рыть землю, но у них на нас ничего нет. С тех пор как я запретил носить с собой бирки[26], найти нас стало не так-то просто. Короче, отбываем на лаван[27] и сидим тихо. А я тем временем перетру с барыгой покойного Кабана. Тяжело поднявшись, Квилецкий привычным движением одернул пиджак, будто был одет в офицерский френч, и направился в дальнюю комнату, где обычно отдыхал после вылазок. Матвей распахнул окно, в которое тотчас вытянуло тяжелую табачную пелену. Боцман долго кашлял и нащупывал босой ногой потерянную под столом тапку. Кое-как обувшись, прикрикнул на засыпавшего Сашка: – Полундра, салага! – А? Чего? – испуганно встрепенулся малой. – Встал и помог Гордею с посудой! Глава седьмая Москва 12 июля 1945 года – Ты пока, Саша, многого не знаешь. Может, к сожалению, а может, оно и к лучшему – в новое время со свежими мозгами и другим подходом, – приговаривал Старцев, роясь в выдвинутом ящике рабочего стола. – В годы войны преступность в Москве распоясалась так, что не продохнуть. Самый пик ее пришелся на сорок четвертый – аккурат на начало моей следовательской карьеры. Это был кошмар. Дежурному поступали звонки буквально каждые десять-пятнадцать минут. Убийства, с оружием, сам знаешь, в то время проблем не было, квартирные кражи, грабежи магазинов, баз и складов железнодорожных орсов… Часа полтора назад сотрудники собрали ужин: сладкий чай с белым хлебом, который постепенно стал появляться на прилавках магазинов. Иногда кто-то из офицеров оперативно-следственной группы разживался тушенкой или рыбными консервами, и тогда ужин превращался в настоящий пир. Из-за сохранявшегося дефицита продуктов столовая Управления работала всего два часа – от полудня до двух, обеспечивая сотрудников одним лишь обедом. И если кому-то доводилось задерживаться на рабочем месте, что случалось довольно часто, то ломоть хлеба с кусочком ароматного мяса или рыбы приходился как нельзя кстати. …Все злачные места столицы в сорок четвертом кишели блатными, – продолжал рассказывать Старцев. – Самым криминогенным местом считался Тишинский рынок, второе место уверенно занимала Марьина Роща. Далее шли Вахрущенка и Даниловская застава. Мы регулярно туда наведывались, у меня до сих пор в памяти картина этого скопища человеческой нечисти… Васильков не сидел без дела. Понимая сложность порученного группе расследования, он сам попросил товарища подкидывать ему посильные поручения, что тот и делал. Сразу после ужина Старцев положил перед ним материалы по многочисленным столичным скупщикам. – Держи, – сказал он. – Это первый боевой приказ. – Что я должен сделать? – Прежде всего, внимательно изучи материалы – в будущем они тебе пригодятся. Затем составь список барыг, которые предпочитают скупать не простые золотые вещицы, а старинные, в том числе имеющие музейную ценность. Мысль ясна? – Ясна, – улыбнулся Васильков и достал из нагрудного кармана карандаш. – Появятся вопросы – спрашивай, не стесняйся. * * *