— Чего столбом застыла? — высокий, карамельно-тягучий голос заставил ее вздрогнуть. Выпорхнувшая из недр автомобиля девица — очень хорошенькая, не хуже куклы Барби — скривила недовольную гримаску. Длиннющие, обтянутые белыми джинсами ноги нетерпеливо переступили на высоченных шпильках, по золотистой, длинной, до пояса, гриве пробежала волна. Леля ничего не понимала. — Эй, девушка, с вами все в порядке? — недовольная гримаска сменилась встревоженностью, карамельный голос из кукольного стал вполне человеческим. — Вам плохо? — Длинные пальчики с безукоризненным маникюром коснулись Лелиного локтя. — Катюх, проблемы? — донеслось из приоткрывшейся водительской двери. Девушка неопределенно махнула в ту сторону рукой — погоди, мол. Леля отступила в сторону, коснулась ограды: — Нет-нет, ничего. Я… голова закружилась. — Может, вас подвезти? — участливо спросила девица. Интересно, подумалось вдруг Леле, проявила бы она такую же заботливость, если бы на этом месте была… к примеру, та жуткая старуха? Сейчас-то прозрачно-голубые глаза наверняка с точностью до цента оценили весь Лелин «прикид». Ну да, все схваченное с вешалок впопыхах, почти не глядя — но тряпки-то на вешалках не с вьетнамского рынка и не с фабрики «Большевичка». Впрочем, осадила она себя, может, и подобным особам не чуждо сострадание. — Нет-нет, — повторила Леля. — Спасибо, я уже дома. — Вы… тут живете? — с некоторым недоверием уточнила девушка. Леля кивнула. — Как интересно! А я к подружке приехала, она родила недавно… — С третьего этажа? — Леля растянула щеки в вежливой улыбке — щеки были словно резиновые. — Точно. А вы… Но Леля уже входила в калитку. Кукольная девица за ее спиной вступила в какие-то переговоры с домофоном. Докладывала о прибытии гостей, надо полагать. Да что же это за день такой проклятый! Она ведь была уверена, что в машине — бандиты! Что сейчас наконец-то эта невыносимая жизнь закончится! И вот вам пожалуйста! Ну сколько в Питере черных «Порше»? Дурацкое совпадение, дурацкое. И еще вдобавок… Как эта девочка звала своего пса — Жером?! Когда придумывали, как назвать неожиданно, почти чудесным образом появившегося в доме щенка, Платон предложил — Джером. Укладывая близнецов спать, Леля читала им тогда «Трое в лодке, не считая собаки». Медленно, останавливаясь чуть ли не после каждой фразы — чтобы переждать взрывы хохота. Ульяна смеялась почему-то басом, Платон — звонко, заливисто. Леля и сама не могла удержаться, хохотала вместе с детьми. Почти до слез. И Ленька, если был дома, приходил, садился на пол, откинувшись на дверцу шкафа, вытянув длиннющие свои ноги. И тоже хохотал. Почему «Джером» тогда не прижился, Леля уже не помнила. Да и вообще сразу забыла. И только сейчас… Пес, которым командовала коренастая девчонка в толстенных очках, конечно, был просто похож на Джоя. Просто похож. И нечего так вздрагивать. Нечего холодеть от глупейшего предчувствия. Какие предчувствия, бред один и расшатанные нервы! У кого угодно они будут расшатанные в подобной ситуации! Но все же, все же, все же… Очень много воды, твердила Леля, расхаживая по квартире. Трогала безделушки на резной полочке над диваном, подходила к окнам — там постепенно сгущались сумерки. Или ей просто хотелось, чтобы уже начало смеркаться? Она всегда любила минуты, лежащие между ясностью дня и глухотой ночи. Даже слово это казалось загадочным — сумерки. Легкие, прозрачные, потом все гуще, темнее. Словно воздух — это вода, и в нее постепенно, по чуть-чуть, по капельке, добавляют чернил. Очень много воды. Фраза звучала как заклинание. Эта Наташа не сказала ведь, что он мертвый! Не сказала! Да, Леля именно так — жив ли? — не спрашивала. Испугалась того, что прямой ответ убьет надежду окончательно. Но ведь, если бы нет, Наташа бы увидела и это тоже? И сказала бы? Ведь сказала же она, что Леля с ним скорее всего встретится. Пусть и предупредила насчет «совсем другой дороги к счастью», это пустяки, главное — сказала, что Леля его увидит. Увидит, потому что Ленька — жив?! Или потому что она, Леля, тоже скоро умрет? Ведь сегодня, увидев у ворот черную машину и решив, что это та самая, с бандитами, Леля совсем не испугалась! Напротив, обрадовалась! Должно быть, она просто убедила себя в том, что Ленька не умер. Потому что думать по-другому — невыносимо. А на самом деле ничего не получится, даже и не выдумывай. Не выдумывай. Может, она, Леля, просто сходит с ума? Не было никакой собаки у подъезда — померещилась. И черной машины во дворе не было. И кукольного вида девицы. И гадалки, наверное, тоже… Может, и старухи, угрожавшей ей, вовсе не было? Вдруг у Лели уже тогда начались проблемы с головой? Сойти с ума, наверное, было бы хорошо… Или все равно легче не станет? Если бы знать… Если бы можно было хоть с кем-то об этом поговорить! * * * Зайдя на свою страничку, Леля вдруг вспомнила, как Мика наставляла ее в самом начале, убеждая «не пускать в личную жизнь кретинов»: если поедешь с Ленькой куда-то, не вздумай снимки выкладывать, тем более — видео. От зависти могут, знаешь ли, и гадость устроить. Даже в реальной жизни. Если узнают. Что, увы, вполне возможно. Вы ж более-менее медийные персоны. Не звезды, но все-таки. Тогда фраза «вы с Ленькой куда-нибудь поедете» звучала так обыденно… А сейчас… Нет, в «личное» Леля, следуя Микиному совету, старалась не углубляться. Но страничку не забросила. Ведь записи вроде «вечером темнота становится всеобъемлющей, даже пальцы холодеть начинают» — это же не «личное», просто… зарисовки. Постила несколько раз старые снимки Джоя, но это оказалось слишком больно. Заметки же о «настроении», наоборот — как больное место погладить, — помогали. И стихи, конечно. Их она — филолог все-таки — помнила множество. И подходящих к настроению среди них хватало. Откликов на поэзию было куда меньше, чем на рецепты. Нередко кто-нибудь глупо спрашивал: это твое? Леля терпеливо отвечала: Мандельштам (Рубцов, Фрост, Лорка). Но все же отклики были. И Леле почему-то становилось немного легче. Словно раздвигался ледяной круг безнадежного одиночества. Иллюзия, конечно, но что — не иллюзия? Чувство-то, что «легче», оно-то — реально! Один-два комментатора посоветовали группу поддержки в той же соцсети — там собрались те, кто потерял кого-то из близких. В группе Леле не то чтобы не понравилось, но разговоры с теми, кто пережил такую же, как она, утрату, не помогали. Совсем. Все были преувеличенно дружелюбны, непрерывно твердили друг другу «держись» и рассказывали, как им больно и плохо. Девушка (хотя кто ее там, в интернете-то, знает, может, старичок подагрический девушкой прикидывается) с ником «Unhope» (безнадежность) написала пост, где гневно разбивала утверждение, будто время лечит. Писала, что это все вранье, что проходит неделя за неделей, месяц за месяцем, а легче не становится! Все болит и болит! Хоть голову об стенку разбей! Леля подумала, что Анхоуп права. И поймала себя на страшной мысли: она ведь сама и не хочет, чтобы стало легче. Если боль утихнет — значит, она Леньку… забывает? Думать так было жутко, потому что без него Леля себя не мыслила. Анхоуп утешали, писали «держись», и все такое. Только Дианаб8, обычно комментировавшая редко и скупо, тут вдруг разразилась довольно обширным текстом. Процитировала жестокий и циничный анекдот про вдову, которая подбивает клинья к ночующему в ее доме мужчине, ссылаясь на то, что ей холодно, а когда тот раз за разом изображает непонимание, говорит, что покойный муж в такие минуты согревал ее собственным телом. Мужчина же в ответ заявляет: «Мадам, ну я же не могу в три часа ночи идти отыскивать тело вашего покойного мужа!» Вы все здесь, резюмировала Диана, именно этим и занимаетесь: тащите в постель «тело покойного мужа». На Диану, естественно, набросились, обвинив в бессердечии. И из группы, разумеется, выкинули. Леля после этого ушла из группы сама. Неизвестная Диана проявила, конечно, вопиющую бестактность. Но читать бесконечные «держись, мы с тобой» было уже невыносимо. Все равно что поселиться на кладбище. Изливать душу близким постепенно стало как будто… неловко. Нет, все проявляли чудеса отзывчивости, но они ее — утешали! Утешали! Уговаривали, что жизнь продолжается, что нельзя бесконечно пережевывать одни и те же мысли, нельзя зацикливаться на своем горе, нельзя загонять себя в черную дыру, надо чем-то заняться, на что-то отвлечься, переключиться. Вернуться к жизни, в общем. Неужели они ничего не понимают? Не понимают того, что Леля просто не представляет, как дальше жить. Нет, не то. Не как дальше жить, а откуда вообще эта самая жизнь возьмется? Кто будет жить? Она, Леля? Но никакой «ее» никогда не существовало, всегда были «мы». И эти «мы» вдруг кончились. И жизнь тоже. Очень просто. Просто-то просто, но ведь не объяснишь. И что тогда толку разговаривать? Вот, к примеру, позвонит Леля сейчас кому-нибудь, станет рассказывать о визите к Наташе. Нет, посмеяться не посмеются — потому что тактичные и не захотят ее обидеть, — но разве поймут? Вряд ли. Зато интернет — он все примет. Даже если кто-то заявит, что гадалки — это глупость и мракобесие, кто-нибудь другой непременно возразит: «Есть многое на свете, друг Горацио». Да, надо написать о сегодняшних событиях. Глядишь, и полегчает, как нередко происходит, когда изольешь душу случайному попутчику в поезде. Она начала укладывать события дня в слова, фразы, абзацы. Впрочем, до последних не дошло. Даже фразы не выстраивались! Господи, никогда, никогда у нее не было проблем с изложением собственных мыслей и чувств, а сейчас многочисленные «я», «мне», «меня» царапали, скручивались колючей проволокой, мешая писать. В конце концов Леля стерла все свои беспомощные попытки и начала заново: «Гадалку звали Наташей…» Получилось что-то вроде небольшой новеллы, не от первого лица, а от третьего — словно историю рассказывает некий сторонний наблюдатель. И «героиня», та, что отправилась к гадалке, оказалась будто в тени. Туманная Наташина фраза: «Вокруг него очень много воды», так смутившая Лелю, легла в текст удивительно органично, сделав его пугающе достоверным — живым! Леля даже засомневалась: публиковать ли? Очень уж показалось очевидным, что история — реальная. То есть — личная, а именно от этого Мика ее и предостерегала. Но, с другой стороны, всегда можно отговориться богатым воображением: ах, ну что вы, я все сочинила. Как в жизни получилось? Вы мне льстите, спасибо за комплимент. Комментариев оказалось не столько, сколько бывало под рецептами, но все же — немало. Вот только все в духе «аффтар, пеши есчо» (ну или наоборот: «аффтар, выпей йаду»). А она-то боялась, что кто-нибудь догадается, кто скрывается под образом главной героини, у которой пропал муж и которая не знает, как дальше жить. Никто не догадался. И это оказалось куда хуже. Они не поняли! Никто не понял! Никто! Им всем… наплевать! Наплевать, что Леля чувствует, о чем думает, что ее терзает, на что она надеется. Этому миру нет до нее дела. Кто она? Никто. Пылинка, которую даже ветер проигнорирует — слишком мелка. Леля потянула на себя сложенный в ногах плед. В квартире было тепло, но ее вдруг пробрал холод. Словно она стояла в тоненькой своей маечке на пронизывающе колючем ледяном ветру… Ах да, она же пылинка, которую даже ветер не замечает, дует так, что где-то внутри, чуть ниже ключиц, что-то свистит. И почему-то очень больно от этого пронзительного свиста. Хотя разве пылинке может быть больно? Пылинка. Кому нужна пылинка? Она, Леля, кому нужна? Вот прямо сейчас — есть ли хоть кто-то, кто о ней помнит, думает? Адвокат Игорь Анатольевич, с его длинной «английской» физиономией, смахивающий на ослика Иа из мультика про Винни-Пуха? Смешно. Финансовый поверенный, похожий на скелет? Еще смешнее. Для него Леля — просто набор символов в документах, некая абстрактная сущность, имеющая некоторое отношение к компании, делами которой он занимается. И занимается не с ней, а с Димом. Да и сам Дим вряд ли о ней помнит. Может, когда-то он и впрямь «положил на нее глаз», а скорее всего, она это выдумала — нравилось ей так думать. Просто Ленька и Дим — старые друзья, вот он и нянчится с ней. Потому что Леля ему «в наследство» осталась. Так он понимает дружбу. Дим — ужасно благородный. Только Леле-то совсем не надо, чтоб с ней возились «из благородства», это, знаете ли, не греет. Ей надо, чтобы «возились» ради нее самой! Потому что она сама, ее душа, ее чувства — и даже желудок, который в последнее время стал беспокоить (оно и понятно: может, и не все болезни от нервов, но гастриты и язвы уж точно), — для кого-то важны! Не из вежливости какой-нибудь дурацкой, а потому что Леля — это Леля. Платон? Ульяна? Да ладно! Леля сомнамбулически прошлась по квартире, зачем-то открыла дверь в комнату Платона, минуты две постояла на пороге, глядя на неразобранный диван, — как будто от ее пристального взгляда Платон мог появиться. Побыв дома три дня, сын улетел в свой Оксфорд-Кембридж-как-его-там-не-помню. Учебный год, тесты, контрольные, бог весть что еще. Леля его не останавливала — зачем? Да, можно пообщаться с сыном в скайпе или по телефону, но… чем он мог бы помочь? Да и не по-людски как-то — кидаться за поддержкой к собственному ребенку. Это дело родителей — быть опорой, а не наоборот. Да, ее дети уже вполне взрослые, самостоятельные даже, но все равно. К тому же Леля с Платоном (да и с Ульяной тоже, если честно) никогда не были особенно близки. Любить друг друга, конечно, любили. Но это совсем не то. Двадцать лет назад, когда подошел срок родов, она боялась невероятно. Дышала размеренно, повторяла глупые формулы аутотренинга — ничего не помогало. Ленька как-то добился, чтобы его пустили «в процесс». Сейчас-то сплошь и рядом мужья на родах присутствуют, а тогда такое было еще в новинку. Поэтому Ленька, поглядев в ее полумертвые от ужаса глаза, дал кому-то денег (хотя денег у них тогда водилось не так чтоб много), а может, просто поговорил (это он всегда умел, уговаривать) — и его пустили. Он сказал ей только: «Мы справимся», — и больше — ни слова. Сидел рядом и, похоже, думал о чем-то своем. Но — держал ее за руку. И этого оказалось достаточно! От его простого прикосновения заслоняющий весь мир, затуманивающий мозг страх — отступил! Рассеялся! Так, клочки по углам остались, пустяки! Вот если бы сейчас кто-то ее «за руку подержал»! Так хочется просто поговорить с кем-то. Или помолчать. Ладно, пусть не понимают. Но хоть тень сопереживания услышать — в живом человеческом голосе, в живом дыхании рядом. Диму, может, все-таки позвонить? Он, наверное, даже приедет. Чаю нальет и за руку подержит. Но это будет совсем уж неловко. Он и так все время с Лелей нянчится. Нет. Не надо ему звонить. Никому не надо. Им всем наплевать. На-пле-вать, на-пле-вать, колотилось в голове. Погоди. Леля даже замерла, остановив свое бессмысленное хождение по квартире. Погоди. Есть же как минимум один человек, которому совершенно точно — не наплевать! Мика! Где телефон? В сумке? На кухонном столе? В гостиной?