– Могу, – Лихачев кивнул на мертвого Продавца. – Разобраться в этой дряни. Узнать, как Земле освободиться! – Да разве я против, – согласился я. – Только про дикаря и самолет вы сами сказали. Лицо полковника побагровело. – Сам-то ты ради чего живешь, Максим? – Не ради чего, – поправил я. Даже не знаю, почему так завелся полковник и почему стал заводиться я. – Ради кого! Я живу ради мамы с папой, чтобы они могли делать вид, будто всё в мире нормально. Ради Дарины, у нее никого больше нет на свете. Ради Наськи, ей хочется быть обычной девочкой. Ради Миланы тоже… ну и пусть у нас не сложилось, но мы друзья и даже больше! Ради всех своих друзей-приятелей! Ради Виталия Антоновича, ради Василия, ради Елены, и ради вас, полковник, тоже! Что, мало? Ну так чем могу! Наступила тишина. – Мальчики, не ругайтесь, – попросила Елена. – И тебя, Игорь, это касается в первую очередь. Блин, а я даже не удосужился узнать, как зовут Лихачева! Он для меня все время был либо по званию, либо по фамилии. Слишком уж старый и суровый. – Мы не ругаемся, – сказал я. Подумал и добавил: – Извините, полковник. Нервы. Но я правда такой, какой я есть. – Тоже извини, – ответил Лихачев. Крякнул. – Да, я старый упрямый пень. И верю в идеалы. Таким, наверное, и помру. Мы виновато улыбнулись друг другу. Милана внезапно обняла меня за плечи и сказала: – А вы всерьез его слова не принимайте. Да, Максим такой. Мы все такие. Мы не верим ни во что. Но это не значит, что не хотим поверить. – За себя говори, – мрачно сказал я. Милана рассмеялась и растрепала мне волосы. – Вот, такая бука… Получилось как-то слишком интимно. Милана быстро и виновато убрала руку. – Тебе повезло, что Наськи нет, – я аккуратно отодвинулся. – Она бдит! Полковник вздохнул. Спросил: – Ну что, будем ковырять дальше? Может, засунуть в него эндоскоп? Мы уставились на корпус Продавца. – Хорошая мысль, – без энтузиазма заметила Елена. – У нас нет эндоскопа? Заказать? Лихачев посмотрел на Продавца. Спросил: – Ну что, больной, обследоваться будем? И похлопал по щеке. Веки Продавца дрогнули и открылись. – Мать твою! – рявкнул Лихачев, отшатываясь. Я тоже отступил на шаг, запустил руку за пазуху, нащупывая пистолет. – Кто здесь? – спросил Продавец. Это было так нелепо, что даже жуть происходящего рассеялась. – Мы друзья, – сказал Лихачев, мучительно скривившись. – Не волнуйтесь. Нас вызвал ваш коллега. – Какой коллега? – Голова дернулась, повернулась влево-вправо. Я увидел расширенные зрачки, слепо мечущийся взгляд. – Какой еще коллега? Димка Артюхов, ты? Милана зажала ладонью рот, явно давя крик. – Успокойтесь, – сказал Лихачев. – Всё в порядке, я полицейский, рядом врач. – Какой еще полицейский? – Голова дернулась, пытаясь приподняться, но стержень оставался неподвижным. – Милиционер, что ли? Где я? Меня жена убьет… Елена подошла к Милане, обняла ее, женщины немо застыли. – Давайте по порядку, – сказал Лихачев. – Да, я милиционер. Вы… попали в аварию. – Ослеп, что ли? А спина целая? Ног не чувствую! – забеспокоился Продавец. Хотя какой, к черту, Продавец… – Как вас зовут? – спросил Лихачев. – Гена я. Геннадий Трофимов, Геннадий Климович. Почему не вижу ничего? – Я же говорю, авария, у вас повязка на глазах, – произнес Лихачев. Нервы у него были железные. – Что вы помните последнее? Геннадий Трофимов облизнул губы. Сказал: – Ехали мы, запаздывали. Водила ругался, что сумок натащили полный салон, челноки жадные… Какие «челноки»? О чем он? Он что, астронавт с шаттла? Тогда почему русский, почему «водила»? – Челноки, – задумчиво сказал Лихачев. – Какой сейчас год, помните? – Девяносто шестой, – ответил Трофимов. И подозрительно спросил: – Чего, в коме я валялся, что ли? – Челнок, значит, – продолжил Лихачев. – Откуда ехали? – От поляков… Мы «рояля» выпили немного, с Димоном… за проезд… чтоб быстрей домой-то доехать, чтоб на таможне не пограбили… Рояля выпили? Как можно выпить рояль? Да он бредит! Но меня передернуло, словно морозом. Трофимов вдруг замолчал. Сказал: – Ночь была. Водитель заорал… мы врезались, да? Фары помню… – Да, была авария, – мягко сказал Лихачев. – Дальше что-то помните? – Бред какой-то… – Геннадий помолчал. – Вроде как… говорили мне… думал, на том свете уже… Что я умер. Но могу еще пожить. Только по-другому. Всё будет как сон. Буду как сон смотреть… волшебный… фантастика научная. – Какой сон? – Я согласился. У меня отрезали руки и голову, – сказал Трофимов неожиданно четко. – Но больно не было. Мне обещали, что не будет. И я стал железный, я где-то в магазине работал. Там было синее солнце, под него нельзя выходить. Приходили какие-то твари вроде ящериц, лупоглазые, я им продавал всякое… за кристаллики. Некоторые больше на людей похожи, только уродливых. Совсем дети, странные, но дети, они все старались за руку потрогать… Я разговаривал… но только это не я, это мной говорили… а я смотрел… как сон… Это был не сон? – Это был не сон, Геннадий, – сказал Лихачев после короткой паузы. – Вот, значит, как. Он замолчал. – Мне очень жаль, – произнес Лихачев. – Потом я на Землю вернулся, – сказал Трофимов медленно. – Тоже… продавал. И покупал. Так странно. Тут другой товар, но тоже за кристаллики разноцветные… У нас кристалликов больше, все время их несут… Этот, который мной говорил… он иногда начинал мной говорить, вроде сам с собой, но для меня. Я слушал… Это когда он ел кристаллы. Клал под язык, они рассасываются, как валидолки… От них дуреешь. Иногда хочется плакать, иногда смеяться, то весь мир хочешь обнять, то каждому завидуешь… Тут есть женщины, товарищ милиционер? – Нет, – соврал Лихачев. – А иногда бабу хочется, сил нет… Этот потом ругал себя. И меня. И вообще всех. Говорил, что наркоманом становится. Потом долго не принимал, потом снова брал кристаллик, на койку ложился, аж трясся… под язык… и говорил, говорил… – Что случилось дальше? – спросил Лихачев. – Что последнее вы помните? – Он мертвый? – спросил Трофимов. – Да, кажется, мертвый. – Значит, и я, скоро… Но это же ничего, верно? Я должен был давно умереть. Я теперь понимаю. Я на Земле? Из слепых глаз медленно покатились слезы. – Вы на Земле, – сказал Лихачев. – Похороните меня, ладно? Чтобы в земле? По-человечески.