– Может быть, и хватит. Да, это одна доза. Но мы с Наськой не очень большие, и наши Изменения пока не глубокие. Может хватить. Меня отпустило. Даже колени подкосились, я сел, взял ком салфеток и вытер кофе со стола. Сказал: – Тогда зови мелкую. Тащи шприцы. Вы станете людьми, ты поселишься у меня. А Наська парой этажей выше, мои старики от счастья с ума сойдут. – А… Гнездо? Куколки? – Куколки уйдут в Раменки. Какая им разница, а? Ну если серьезно? Или в другое Гнездо. Ну а наше… Я помолчал. Я чувствовал, что Гнездо слышит каждое мое слово, даже непроизнесенное. – Наше поймет, – сказал я. – Так ведь? Ты поймешь? Гнездо думало. В нем были тысячи отпечатков сознания. Мальчики и девочки, юноши и девушки. Те, кто погиб здесь, и те, кто отправился умирать в другие миры. Дыхание Гнезда докатилось до меня теплой печальной волной. Почему-то – сочувственной, словно это я отправлял себя на смерть. – Оно согласно, – сказал я неуверенно. – Оно понимает! Здесь ни у кого и никогда не было этого шанса, но они все бы хотели его получить. Гнездо понимает. Дарина молчала, разглядывая ампулу. Потом сказала: – Максим, я учу обращаться с оружием. Куколок, потом стражу… Учу воевать. Но война – это не только оружие. Оружие лишь инструмент. Я кивнул, насторожившись. – Война – это люди. Солдаты, офицеры… – Откуда мне знать, я не офицер и не солдат, – буркнул я. – В армии не служил. Сейчас вообще мало кто служит. – Мораль на войне отличается от морали мирной жизни, – продолжала Дарина задумчиво. – Стоит ли спасать одного раненого или пленного, если могут погибнуть десятки солдат? Большинство армий решают этот вопрос как «стоит». – То есть жизнь солдата – самое важное, – сказал я обрадованно. – Ну и молодцы вояки. Очень правильно. Вот и вы, вас много, а Гнездо… – Подожди, – прервала меня Дарина. – Ты не понял. Я замолчал, а она все так же смотрела на каплю желтого мутагена в ампуле. – В этом нет абстрактного гуманизма, как можно подумать. В этом есть здравый смысл. Каждый должен быть уверен, что его не бросят в беде. Что за него рискнут, будут биться до конца. – Всё, сагитировала, пойду запишусь в армию… как думаешь, в десант возьмут? – Максим, – Дарина закрыла пенал и положила на стол. – Гнездо – наш раненый боец. Мы с Наськой – офицеры, куколки рядовые. Уж какие есть. Мы не можем его бросить. – Ты не офицер, – пробормотал я, уже понимая, что проиграл. – Вы не армия. И вообще не люди, сама повторяешь! – Да. Но многие правила у нас совпадают. Измененные собирали лучшее, чтобы стать лучшими солдатами. А люди хорошо умеют воевать. Очень хорошо. – Уверен, что ни в одной армии мира ни уставы, ни правила не требуют самоубийства! – сказал я. – Ты не защитишь Гнездо, вы все умрете! Все мы умрем, я ведь тоже останусь! Давай уйдем, это как раз будет правильно. Дарина покачала головой, твердо сказала: – Я не могу бросить Гнездо и своих солдат. И Наська не может. Но если она станет матерью, если успеет пройти первую фазу до полуночи, то получит доступ к протоколам защиты и сможет открыть сейф. – Какой сейф? – С настоящим оружием, – ответила Дарина. – Его запрещено применять на Земле, оно для обучения, но вот внутри помещения… Наська объявит учения на всей территории Гнезда. Раменские не смогут прийти с настоящим оружием, мы заблокируем экранные переходы, а выносить его из Гнезда на улицы строго запрещено. И тогда… тогда у нас будет шанс. У меня голова пошла кругом. – И что? Вы возьмете эти свои… бластеры? Плазменные пушки, лазеры, чего там еще? Дарина невесело улыбнулась уголками губ. – Много чего. – И будете убивать чужую стражу? Да они ведь тоже люди! Дети двухметрового роста! Дарина обмякла. – Максим… ты не понимаешь. Ты говоришь – брось Гнездо. Ты все-таки его не чувствуешь так, как мы… – О да, – раздраженно сказал я. – Ну, конечно, не чувствую, куда мне. Но я с ним говорю, и оно согласно… – Конечно, согласно, – сказала Дарина. – Потому что Гнездо любит нас. А мы любим его. – Да это просто запись памяти, компьютер! – выкрикнул я. Дарина аж вспыхнула. Я даже поразился, я никогда не видел ее такой раздраженной. – Закрой глаза! – приказала она. – Закрой! Ее ладонь будто по волшебству оказалась у моего лица, прикрыла глаза. – Смотри в себя, зови Гнездо, откройся! Совсем откройся! Я закрыл глаза. Я злился. На весь мир. На себя. На Гнездо. Чудом добытый мутаген мог спасти Дарину. А может быть, и Наську. Они стали бы обычными девчонками… я бы остался не совсем обычным, но пусть… Но Гнездо мешало. «Я открылся, – сказал я мысленно. – Ну? Что ты хочешь или можешь сказать?» Медленно-медленно, боязливо, готовое в любой момент отпрянуть, Гнездо коснулось меня. Я словно погружался в теплую воду. Как космонавты на тренировках, я где-то про такое читал. Когда лежишь в теплой соленой воде и не ощущаешь ничего – ни собственного тела, ни тепла, ни холода; исчезают звуки, и ты остаешься наедине с самим собой. В моем случае – еще и с Гнездом. «Не бойся…» «Я не боюсь!» – возмутился я. И вдруг сообразил, что впервые слышу Гнездо так явно. Не только мысли-образы, а словно бы голос. Ломающийся тонкий голос… «Я себе говорю…» Гнездо обволакивало меня, я растворялся в его легком шуме, тепле и печали. «Не надо меня бояться…» – прошептал я в ответ. И увидел – не глазами, а нервами, сознанием, разумом, как бывает между явью и сном, когда почти засыпаешь, – бледный желтый свет. Мир закрутился вокруг, я снова чувствовал себя, свое тело, только легкое, пустое, будто отделившийся от костей и мышц контур Максима Воронцова. Я стоял или висел в пространстве, полном таких же легких, призрачных фигур. Сотни. Тысячи. Ничего, кроме неяркого света и человеческих силуэтов… Вокруг меня были дети. Кто-то совсем маленький, кто-то уже здоровенный, с меня ростом, но все равно – я видел нескладные фигуры и мягкие черты лица. Я их вижу? Каждого? Они же разные, я их никогда не видел, почему сейчас я вижу и различаю каждое лицо – отпечатанное в Гнезде в миг Изменения? Еще я ощущал легкие касания их рук. Они будто роились вокруг, непрерывно двигались, как стая птиц, кружащая в своем воздушном танце. И каждый пытался меня коснуться. Чаще – рук или лица, но кажется, их радовало даже прикосновение к бесплотному краешку одежды. Как тех Измененных, что где-то на другом краю Вселенной стремились дотронуться до человеческой руки Продавца. – Я уже не совсем человек… – сказал я. Вслух.