– Нет. Да. Не знаю, – я пожал плечами. – А как иначе? – Это совмещенные личности, – терпеливо пояснил Инсек. – В каждом есть главенствующее ядро сознания, но оно время от времени вбирает в себя других. Тот Прежний, с которым ты общаешься, – ассоциация двух или трех десятков личностей. Еще есть несколько сотен Кандидатов, но многие из них не удостаиваются личного превращения в Прежнего, а становятся частью уже существующего. Не все, разумеется. Пряник всегда должен быть, даже если он лежит очень высоко. Я попытался что-то сказать. И не нашел слов. – Они очень стараются достичь сингулярности, – продолжал Инсек. – Пробуют разные способы. – А вы? – спросил я. Как-то меня смутила его неожиданная разговорчивость. – А мы индивидуалисты, – ответил Инсек. Как мне показалось, с гордостью. – Мне нравится, – кивнул я и даже не покривил душой. – У нас тут возникли проблемы… дурацкие. Большое московское Гнездо, которое в Раменках, вдруг стало требовать, чтобы Гнездниковское перешло к ним. – Так, – сказал Инсек. – Вы же понимаете, при этом погибнет наше Гнездо, – продолжил я. – Дарина не согласна, она готовится защищаться. Наська… ну, это куколка мелкая… она хочет ускоренно измениться в мать… В общем, кошмар. Они будут обороняться вашим оружием… – У нас нет оружия, пригодного для людей. – Тем оружием, которое для других планет! – Ясно, – так же кратко ответил Инсек. – Вы можете им приказать? – спросил я. – То есть, конечно, можете. Пусть угомонятся. Я хочу вытащить Дарину и Наську из Изменения, у меня даже есть возвратный мутаген, правда, всего одна порция… – Продавец очень много себе позволяет, – задумчиво сказал Инсек. – Ну так прикажите им отменить этот… набег за рабами. И давайте решать, как мы станем бороться с Прежними… – Я не отдам такого приказа, – сообщил Инсек. – Просьба отвергнута. Я запнулся. И невольно рассмеялся. – Нет-нет! Вы не поняли! Это не просьба, а мое условие для сотрудничества. Иначе я не согласен! – Разве я согласился на сотрудничество? – спросил Инсек. – Но вы же сами предлагали! – Да. Но обстоятельство изменилось. Предложение отозвано. Несколько секунд я, не дыша, смотрел в экран. По морде Инсека прочесть что-нибудь было не легче, чем по муравьиной. – Какие именно обстоятельства изменились? – спросил я тихо. – Обстоятельство, – поправил Инсек. – Одно, но существенное. В сложившейся ситуации нерационально мешать Раменскому Гнезду и невозможно пойти на сотрудничество с тобой. – А если бы… если бы я сразу согласился? – Мне пришлось бы расторгнуть заключенное соглашение. Он был совершенно непроницаем. Говорил вежливо, терпеливо, но непреклонно. – Я могу узнать, что за «обстоятельство»? – Нет. – Мы же вас защищали! – воскликнул я. – Дрались за вас на Селене! – За это я благодарен. Я вскочил с дивана, зашагал кругами перед экраном. Инсек терпеливо ждал. – Так нечестно, – сказал я. – Даже бесчестно! – Ты оперируешь понятиями, которые и среди людей не работают. – Побоище будет! – выкрикнул я. – Если наши возьмут… эти лазеры-бластеры… то мы покрошим раменских в фарш! – И ты собираешься сражаться? – А что я еще делаю последний месяц, а? – возмутился я. – Мне задницу почесать некогда, все время надо кого-то убивать вашими стараниями! – Полагаю, мне придется разрешить Раменскому Гнезду взять с собой оружие, – сказал Инсек. – Это уменьшит разрушения в городе и потери среди Измененных. – Ты что, тварь! – заорал я, бросаясь к экрану. Заорал так, что изо рта капли слюны брызнули. – Ты, мразь, членистоногое, дегенерат насекомый! – Я не насекомое и не членистоногое, – ответил Инсек. – Бесполезно с твоей стороны меня оскорблять. В любом случае я не изменю своего решения и не обижусь. – Сука! – выкрикнул я и сорвал экран со стены. Никаких проводов у него не было. Экран оказался удивительно легким, даже легче телевизора таких размеров. Я ударил им по стене, пробив ее углом экрана. Инсек все так же невозмутимо смотрел на меня. Я размахнулся, обрушил экран на пол и принялся топтать. Поверхность экрана сопротивлялась несколько секунд, потом, при особо яростном ударе, едва слышно хрустнула. Изображение сменила серая муть, Инсек исчез. Я топтал экран не меньше минуты, тот прогнулся и перестал светиться. Потом я схватил экран за край и дернул. Руки отозвались болью, но я изогнул рамку, и по ней даже прошел серый надлом. Кинув экран, я рухнул на диван. Тяжело дыша, смотрел на разгромленную кабинку. Мразь! Инопланетная тварь! Если раменские, при своем гигантском численном превосходстве, возьмут всякие космические бластеры… Может, и «Пушкинъ» спалят до кучи? Потом я бросил взгляд на дверь и заметил, что она чуть приоткрыта. За ней кто-то был. Я встал, вытер ладони о плащ (все-таки порезался об экран до крови) и подошел к двери, чтобы успокоить капитана. Но там был не капитан. Чуть в стороне стоял, прислонившись к стене, Лихачев. Мял в руке сигарету, явно борясь с желанием закурить прямо здесь. Нервная у полицейских работа, через одного себя травят… Значит, позвонил ему капитан. Ну что ж, его можно понять. – Всё слышали? – спросил я. – Нет, – ответил Лихачев. – Про задницу, которую некогда почесать. Или чуть раньше? Ах да, про фарш из раменских. Ты говорил об Измененных из большого Гнезда? – Ага, – сказал я. – Да, забыл сказать, в Третьяковке тоже мы… то есть я… всех убил. – В одиночку? – Совершенно верно! Лихачев кивнул: – Ага. Пошли-ка, сынок, сядем и поговорим. Орать не будем, мебель ломать тоже, хорошо? – Еще чего не будем? – Твою пенсионерскую команду звать не будем, – сказал Лихачев. – Борис Аксендер лежит в хирургии, у него острая почечная колика, Елена Филипенко носится вокруг и орет на персонал. Пошли, парень. Объяснишь мне, что творится. Постараюсь помочь. – Вы не поможете. – Знаю, – согласился Лихачев. – Ну и что с того? Я неохотно кивнул. – Тебе руки надо перевязать? – спросил он. Я посмотрел на ладони. Взял из рук Лихачева упаковку бумажных платков, стер кровь. Сказал: – Нет. Уже зажило. – Призыв не ушел до конца, – понимающе кивнул Лихачев. – Вы об этом знаете? – У женщины, перенесшей Призыв, с которой я когда-то говорил, вырос оторванный палец, – ответил Лихачев. – В монастыре, где она доживает, это считают чудом Господним, дарованным ей за раскаяние и благочестие.