Мне тоже так казалось, я кивнул. Произнес вслух, размышляя: – Кристалл – большая редкость, конечно. Очень удачно он… – Откуда, ты говоришь, кристалл? – Наська подарила. Лихачев вздохнул: – Бедная девочка… ты ее видел? – Она еще не мать, – сказал я. – Нет, она не хочет, чтобы кто-то ее видел. Мне надо вернуться, попробовать отговорить… – Успокойся, – Лихачев задумался. – А где она взяла кристалл? – Нашла, говорит. – Удачно как, – Лихачев хмыкнул. – Измененные вообще дела с кристаллами не имеют… Где нашла? – В Гнезде. – Откуда он там взялся? Ты в Гнезде кристаллы находил? Я покачал головой, мы уставились друг на друга. – Если допустить, что куколка с потенциалом матери способна генерировать кристаллы? – спросил Лихачев. – Но, допустим, не имеет права так поступать. А тут она, из симпатии к тебе, дала кристалл… – Раменские разозлились и решили прекратить эту самодеятельность? – предположил я. – Вариант, – Лихачев кивнул. Глаза у него заблестели. – Или же она уникальна, и ее хотят захватить! Иди к Наське! Пусть признается, откуда взяла кристалл. Можно пообещать раменским, что такого больше не повторится. – Можно притащить Продавцу горсть, – я зло усмехнулся. – Не знаю, конечно, но… мне кажется, из-за нескольких таких кристаллов они с ума сойдут. Накроют Гнездо силовым полем, выставят армию роботов на охрану… Инсека возьмут за хитиновое горло и заставят остановить атаку. Лихачев кивнул. – Если это кристалл Наськи, – добавил я. – И если у нее есть еще такие, или она способна произвести новые… Как-то это мерзко прозвучало. «Произвести». Словно речь об устройстве. Или о муравьиной матке, откладывающей яйца… Тьфу! Мать Гнезда не производит новых Измененных, она ими руководит. – А какие варианты? – развел руками Лихачев. – Максим… я ведь не пойду с тобой… – Не надо, – сказал я. – Вы все равно не сможете тут ничего сделать, только умрете. – Я не боюсь умереть, – спокойно сказал Лихачев. – Не хочу, но и не боюсь. Но там я ничего сделать не смогу. Это не Инсек и не Прежний, в которых я готов стрелять. Там одни искалеченные детишки против других искалеченных детей. – Понимаю, – сказал я и встал. Потянулся. – Спасибо за кофе. Кажется, я только на нем и живу. Трое суток без сна почти… – Максим… – Лихачев заколебался, но все же спросил: – А ты, ты сам готов стрелять, если понадобится? Я подумал секунду. – Надеюсь, что не понадобится. Но он ждал. – Там детишки с нашего двора и с чужого, – сказал я тогда. – Извините. Но это мой выбор. Я не стараюсь быть лучше, чем я есть. Лихачев кивнул. Сказал с грустью: – Да, знаю. Но ты при этом как-то ухитряешься делать лучше тех, кто вокруг тебя. Удачи тебе. Скажи Любе, чтобы выписала пропуск. Я вышел из кабинета, а он так и остался сидеть на подоконнике. И когда я уходил по переулку, Лихачев курил в окне третьего этажа, глядя в небо. Глава десятая Перед дверью Дарина на миг заколебалась. Глянула исподлобья и сказала: – Наська меня убьет. Про тебя особо сказала – не впускать. – Ты жница и на посту хранителя. – Да, но она станет матерью… – Не станет, – сказал я твердо, как мог. – Мы разберемся. Никто не будет сражаться, никто никого не убьет. Дарина смотрела на меня с сомнением и надеждой одновременно. Я не стал ей пересказывать ни свой разговор с Инсеком, ни мозговой штурм, который мы устроили с Лихачевым. Не хотел зря обнадеживать. Она шагнула, прижалась ко мне. Первый раз после ссоры. Я погладил ее по спине, поцеловал в ушко. Прошептал: – Верь мне. Никто не умрет. Дарина обмякла, мы постояли чуть-чуть, обнявшись. Потом она вздохнула, открыла дверь и вошла. Я вслед за ней. Не знаю, была ли это комната Наськи. Мне кажется, что у куколок вообще не имелось постоянного личного пространства, они носились по всему Гнезду, спали там, где хотелось, а личных вещей толком не заводили. Так что, скорее всего, Дарина выделила ей первую попавшуюся свободную комнату рядом с лазаретом. Тут было темно, на окнах – глухие черные шторы, стояла одна-единственная кровать, рядом – столик. На столике – лампа с прикрученным до минимума светом, полуторалитровая бутылка воды. Еще несколько пустых бутылок валялось на полу, рядом с обертками и коробочками от какой-то еды. – Я так и знала! – сказала Наська капризно. Она лежала, укрывшись простыней, и держала в руках книжку. Кажется, какую-то новую, не те, что читала вчера. На ней был здоровенный свитер взрослого размера, в котором она еще вчера тонула, сквозь горловину торчали и тонкая шея, и тощие плечи. Сейчас свитер был ей впору. И ростом, похоже, она была со жницу. Приблизившись, я сел на край кровати. Сказал: – На Дарину не ругайся. Я настоял. Наська поморщилась, отложила книгу и спросила: – Как я выгляжу? – Ужас, – сказал я честно. На самом деле пока это был ужас, а не ужас-ужас-ужас. У нее лишь покраснела кожа, и она вся опухла, но умеренно. Пока лишь настолько, чтобы сочувственно глянуть на толстую девочку, а не чтобы испугаться. Но теперь, конечно, сразу было ясно, что Наська – Измененная. – Пока еще ничего, – протянула Наська. – Вот когда у меня вырастут рога… – У матери Гнезда нет рогов, – сказал я. – Я видел передачу, где показывали мать. – Так матери их сбрасывают, – Наська фыркнула. – Время от времени. Когда слишком большими вырастают. Сбрасывают рога, хвост и чешую… Конечно, это всё был пустой треп. Мать Гнезда – крупная, высокая, выше старшей стражи. С очень большой лысой головой. Кожа багрово-красная, но не чешуйчатая. – Я достал возвратный мутаген, – сказал я. – Знаю. Дарине, – быстро ответила Наська. – Мой на тумбочке. Я глянул – да, среди коробок от еды лежал и контейнер с мутагеном матери. – Я приняла лишь первую фазу, – сказала Наська. – Изменение лишь началось. – Дарина считает, что возвратного может хватить на двоих. Наська глянула на Дарину. Мне показалось, что в глазах у куколки мелькнул испуг. – Нет. Дарина, нельзя. Порция на одного! И я не брошу Гнездо!