Моррити угрюмо подумал, что не может в это поверить. Неоткуда было Альберту Эйнштейну узнать о сарае, где они с Мойрой играли в детстве. Существует множество более правдоподобных объяснений того, как имя Эйнштейна оказалось на конверте. Но ведь Эйнштейн преподавал в Принстоне? Маррити еще раз перебрал пачку, заглядывая в конверты, и нашел еще одно письмо по-английски. Он аккуратно извлек его из конверта – из простого конверта со штемпелем Принстона от 15 апреля 1955 года. Письмо было написано от руки, тем же неразборчивым почерком, что и подписанное Согрешившим. «Дорогая моя дочь, – разобрал Маррити. – Сюда приезжал Дерек – ты знала?» И тут Маррити снова прервал чтение. Лицо его словно обдало холодом. «Дерек, – соображал он. – Так звали моего отца. Он нас бросил в 55-м – раньше мая, потому что в мае мать покончила с собой. Что же, он просто поехал навестить деда? Если так, почему больше не вернулся? Умер? Если умер, почему Грамотейка не рассказала нам с Мойрой?» Он быстро просмотрел письмо до конца. «Надеюсь, ты не наговорила ему лишнего! Я велел ему ехать Домой, за мной постоянно следят, я не могу Ничего рассказать ему. К тому же, Дерек не знает своего Происхождения, не знает, что Статус его не линейный. Н.Б., когда тот был здесь в октябре, я рассказал ровно столько, чтобы у него не зародилось никаких подозрений касаемо машинхен. Он ничего и не подозревает. Я сейчас в больнице с аневризмой аорты, и знаю, что умру. Мне хотелось бы повидать тебя еще Раз. Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь». Подписано было просто: «Твой отец». Последняя фраза была, конечно, тоже из «Бури». Маррити дрожащей рукой отложил письмо и на цыпочках прошел в холл, где на полке высоко над головой стояли тома Британской энциклопедии. Он вытянул том от EDWA до EXTRACT, сдул пыль и нашел статью об Эйнштейне. Год рождения указан 1879-й, а года смерти в издании 1951 года не было. Список заслуг Маррити просмотрел бегло, зато отметил, что Эйнштейн стал профессором математики в Принстонском институте перспективных исследований в 1933 году. Перед глазами, заслонив текст на странице, встала картина – это Дафне снился сон. Во сне молодой человек с длинными волосами лежал на спине, связанный и с кляпом во рту, в углублении металлического настила между мягкими сиденьями, привинченными к полу, а над его горлом нависла рука с ножом. А потом уже Дафна оказалась лежащей на спине на черно-красном линолеумном полу, а Маррити сидел над ней на корточках, сжимая одной рукой открытый складной нож, а другой задирая ей подбородок… – Даф! – позвал он, поспешно вбегая в гостиную. Надо было разбудить дочь, пока сон не зашел еще дальше. – Эй, Даф, кино твое кончилось. Вставай-вставай-вставай! Сегодня можешь спать у меня, раз уж твоя кровать пропахла дымом. Идет? Девочка сидела на кровати, моргая. – Хорошо, – ответила она, явно удивленная его наигранным оживлением. Сон, очевидно, был забыт. – И еще, я сегодня не успел проверить работы, – продолжал Фрэнк, – так что завтра позвоню, скажу, что заболел. Мы сможем пообедать в «Альфредо». – Отлично. А ты прибрал у меня в спальне? – Да. Ну давай поднимайся! – Ну и как она там? – Раньхужбыло! – это семейное словечко означало: «Плохо, но далеко не так плохо, как было раньше». Дафна улыбнулась. – Завтра выбьем матрас и сменим белье? – Непременно. И ты спала головой на восток, а теперь развернем тебя на север. Коты, запрыгивая через окно, все равно будут приземляться на тебя. Дафна согласно кивнула и пошла за отцом по коридору. Водителям, двигавшимся в тот вечер по Десятой трассе, автобус казался черным – его яркая синева становилась видна, только когда он проезжал под высокими уличными фонарями, а чтобы разобрать надпись «Хеликс» на заднем борту, обгоняющему водителю пришлось бы прищуриться. В глубине почти всех боковых окон автобуса мерцала тьма, только два или три окна прямо за водительским креслом сияли желтым светом, и водитель, проезжающий мимо по скоростной полосе, мог заметить сквозь стекло седого мужчину, словно сидевшего за столом. В салоне позади водителя в одном из двух капитанских кресел устроился Денис Раскасс. Он катал ладонью по развернутой перед ним газете ручку «Бик». – Лизерль Марити выбралась из тайного логова, чтобы умереть, – сухо, словно зачитывая подпись под газетным снимком, произнес он. – Действительно, – согласился Пауль Гольц, вздохнул и шумно поерзал массивным задом на втором капитанском кресле, видимо перекладывая к другому уху телефон, подключенный к модифицированному скрамблеру CCS. – В двенадцать сорок пять в больницу звонила некая Мойра Брэдли – это одна из ближайших родственниц. А еще в шесть десять позвонил коп из Сан-Диего, детектив, спрашивал про Лизу Маррити. Больше никто, никакой прессы. Раскасс при свете лампочек, горевших над креслами и складными столиками в передней части автобуса, разгадывал кроссворд в «Лос-Анджелес Таймс». Он отозвался, не поднимая головы: – Думаю, того копа надо отыскать. С его французским акцентом «коп» он произнес почти как «куп» или «ко-уп». Радарная антенна Весперса на Пирамид-пик у невадской границы тайно мониторила все телефонные сообщения АНБ, отраженные от Луны. В число двух сотен слов с высокой конкретизацией, на которые компьютер запрограммирован был реагировать, входили «свастика» и «Марити». Сегодня вечером оба эти слова упоминались в одном разговоре, и один из техников в комплексе под Амбоем, как и все остальные находившиеся в полной готовности начиная с полудня, установив и расшифровав корреляцию, немедленно позвонил в штаб-квартиру в Нью-Джерси, а оттуда вызвали Раскасса. Пауль Гольц сказал в трубку: – Зачитайте мне весь разговор, медленно. И начал записывать на желтой линованной страничке блокнота. Шарлотта Синклер, растянувшись на диванчике рядом с неосвещенной кухней в хвосте автобуса, украдкой наблюдала за парой мужчин, сидящих через десять рядов от нее. Лишившись глаз из-за несчастного случая, она научилась видеть глазами любого оказавшегося поблизости человека. Взгляды, которыми обменивались мужчины, вызывали у Шарлотты нервную усмешку. Они были так не похожи: высокий прямой Раскасс с короткой белой щетиной на голове и мягкотелый толстяк Гольц с бородой и тонкими длинными черными волосами, которые он то и дело отбрасывал со стекол очков. Шарлотта гадала, удастся ли ей заснуть. Она закурила, чтобы заглушить резкий запах предмета, который они называли головой Бафомета, но от дыма защипало веки, и она затушила сигарету в пепельнице на подлокотнике. Вместо сигареты женщина нашарила под сиденьем свою сумку, вытащила бутылку бурбона «Уайлд Тёрки», все еще обнадеживающе тяжелую, и отвинтила колпачок. Глоток тепловатого напитка легко рассеял запах ладана и мирры, но ей пришлось сделать еще один, чтобы прогнать даже воспоминание об источнике запаха, а потом уже, закупорив бутылку, спрятать ее под пальто у себя за спиной. Три года, с тех пор как Раскасс подобрал ее в лос-анджелесском покерном клубе, Шарлотта работала на Весперс, но до сих пор мало что знала об организации и ее истории. То, что они сейчас искали, было, по-видимому, изобретено в 1928 году, однако предполагалось, что Весперс охотился за тем же, только в других обличьях, уже не одно столетие. До двадцатого века, когда физика сделала рывок вперед, это считали колдовством – как, впрочем, и гипноз, трансмутацию элементов и экстрасенсорную перцепцию. По словам Раскасса, Весперс основали настоящие выжившие альбигойцы – лангедокские натурфилософы двенадцатого века, так напугавшие католическую церковь своими открытиями в области природы времени и так называемой «реинкарнации», что Папа Инокентий III приказал стереть всех их с лица земли. «Папа знал, что мы обрели истинный Святой Грааль», – сказал ей однажды Раскасс, кивнув на медные ручки секретера из черного дерева, установленного за водительским сиденьем, – они были изготовлены в форме чаши. – «Мы лишились его во время альбигойского крестового похода, когда Арнольд из Сито уничтожил в Каркассоне все наше имущество». Когда Шарлотта из вежливости высказала несколько осуждающих слов в адрес католической церкви, Раскасс пожал плечами. – Эйнштейн, повторно открыв его в 1928, тоже пытался утаить свою находку. В другой раз Раскасс рассказал ей, что в двадцатых годах Веспрес, называвшийся тогда Аненербе, сотрудничал с Адольфом Гитлером, который у них и позаимствовал свастику в качестве эмблемы; правда, Раскасс уточнил, что ядро группы вовсе не интересовалось бредовой расовой теорией нацистов, а рассчитывало просто добиться от гитлеровского правительства финансирования своих исследований. Кажется, сотрудничество не сложилось, и задолго до того, как Аненербе включили в состав СС, основная группа, прихватив архивы, покинула Германию, после чего приняла – или, возможно, вернула – название Весперс. Гольц уверял, что Весперс – это искаженное «Веспен», по-немецки – осы, но Шарлотте нравилось думать, что слово отсылает к французскому названию вечерней молитвы. Раскасс и сам был французом и, пожалуй, по возрасту мог успеть повоевать, но когда он вступил в Весперс, Шарлотте так и не удалось выяснить. Занимались они исследованием природы времени, и ее работу оплачивали из того же источника. Впрочем, «исследование», пожалуй, было не самым подходящим словом, разве что в исторически-детективном смысле; они не искали способа управлять временем, а разыскивали уже сделанные в этом направлении открытия, которые впоследствии были утеряны, утаены или засекречены. За эти три года на глазах у Шарлотты они обнаружили множество зацепок – подсказок, которые вели в частные европейские библиотеки, в необычные древние храмы Индии и Непала, в далекие руины среди ближневосточных пустынь – и каждый раз приводили в тупик. Овеянные слухами свитки и манускрипты оказывались давно утраченными или лживо описанными, алхимические опыты – слишком запутанными, чтобы их воспроизвести, или не дававшими результата, а бесплотные Наставники – бесплотными кретинами, а то и просто выдумкой. Именно Шарлотта вывела их на серьезный след: она получила доступ к секретному архиву Нью-Джерси и выкрала несколько папок со сведениями о женщине, проживавшей под чужим именем в Южной Калифорнии, еще совсем недавно, в 1955 году. Эта женщина хранила у себя какой-то мощный артефакт. Подробностей Шарлотта не узнала, но это открытие привело группу Раскасса в Лос-Анджелес и положило начало сотрудничеству с калифорнийским отделением Весперса. Глоток бурбона опять согрел ей горло – теперь, чтобы отогнать воспоминание о том, каким образом она получила доступ к архиву. Раскасс и Гольц, полагала Шарлотта, наверняка не думали, что устройство еще хранится у старухи, они, конечно, считали, что она давным-давно умерла. Но в полдень все электронные спиритические дощечки Весперса пришли в движение – духи добивались внимания к себе – и Раскасс, тщательно изучив сейсмические карты за день, пришел к выводу, что устройство было активировано и использовано. Он немедленно задействовал дальновидцев Весперса для триангуляции его местоположения, и через час они сузили место поиска до Лос-Анджелеса и окрестностей. Затем пришло сообщение о перемещении старухиного устройства на восток – случилось это около половины второго, точнее наблюдатели определить не сумели, поскольку до этого времени устройство не работало – и тогда Раскасс, захватив Гольца и Шарлотту, выехал автобусом в Палм-Спрингс. В какой-то момент их долгого пути из секретера за водительским местом прозвенел гонг, а курсор на электронной спиритической доске запрыгал, как виртуальный мячик для пинг-понга, высвечивая случайные буквы и цифры. До Шарлотты донеся слабый стон из шкафчика секретера. Коротко пошептавшись с Раскассом, Гольц с заметной неохотой открыл дверцу. Шарлотта с трудом сдержала внезапную тошноту. Ей всегда казалось, что голова начинает хуже пахнуть – как ром, смешанный с «кровью, медом и стружкой старых церковных колоколов», как написал когда-то Тербер, – когда возбуждена. И, хотя она была безглазой, Шарлотте всегда казалось, что она чувствует на себе ее взгляд. Гольц бережно извлек из секретера черную как смоль голову на деревянном основании и двинулся вдоль окон, держа ее на отлете, чтобы, как он сказал, «дать обзор движения», но, хотя поднесенная к заднему окну голова задрожала еще сильнее, ни в автомобильном потоке, ни в небе они не увидели ничего необычного. Раскасс коротко велел Шарлотте проверить окрестности, но и она не поймала ничего более интересного, чем вид на приборную доску какой-то машины и покрытый пятнышками ржавчины белый капот. Никаких признаков противодействия. Шарлотта старалась не замечать жуткую черную голову, но в какой-то момент воспользовалась глазами Раскасса, а тот смотрел прямо на нее. Блестящая черная кожа туго обтягивала безглазый череп, каплевидные пластинки из серебряной филиграни облепляли его лоб, щеки, нос и подбородок, подобно металлическим татуировкам маори – возможно, прикрывали следы червей, нервно подумала Шарлотта, а небрежно обернутая вокруг шеи ленточка болталась ниже деревянной подставки. «Шляпа Чарли Чаплина» – так называли эту ленту Гольц и Раскасс. Если верить Гольцу, ее срезали со шляпы, которая некогда принадлежала Чаплину, и снабдили пуговицей и петелькой. Шарлотта поспешно переключилась на то, что видел в эти минуты водитель. Гольц наконец убрал голову в секретер и закрыл дверцы, после чего вытер руки. Только тогда Шарлотта задышала свободно. В 4.10 дня голова снова застонала за дверцами, а электронная спиритическая доска торопливо выбрасывала бессмысленные буквы и цифры, но открыть шкафчик, к счастью, не успели – Раскассу дозвонился перепуганный наблюдатель из комплекса в Амбое и сообщил, что старухино устройство пропало – никто из дальновидцев больше его не улавливал. Раскасс тут же позвонил в сейсмическую лабораторию Калифорнийского Технологического, однако за последние полчаса ни одного землетрясения зарегистрировано не было. Очевидно, устройство вновь ненадолго активировали – засечь место времени не хватило – а потом оно исчезло, так и не использованное. Теперь они возвращались в свою контору в Лос-Анджелесе, и у Шарлотты нашлось время успокоить нервы бурбоном. Конечно, Раскасс скоро доберется до этого устройства, чем бы оно ни было, а она сейчас ничем помочь не могла.