– Включить свет? – послышался голос Элси. Я не ответила. Я выключила лампу, как только ушел Джек. Не знаю почему. Мне показалось безопаснее не сидеть при свете. – Может, тогда радио? – спросила она. – Ты не против? Я не смогла заставить себя ответить. – Ты всегда любила музыку. Первый раз, когда ты зашла на чай, мы говорили о музыке. У меня еще мама дома была, помнишь? Я поглядела на Элси. – И сестры с нами сидели. Помнишь Дот и Гвен? – Лица помню, – призналась я. Элси улыбнулась, и я улыбнулась в ответ. – Это важно, Флоренс. Давай попробуем вспомнить три вещи? Начнем с Гвен! После некоторого усилия я почувствовала, как мысли освободились от невидимой привязи и поплыли назад. – Она все время проводила на кухне, – проговорила я. – Вечно вязала. Она же вроде тебе шарф связала, да? Гвен единственная хоть как-то могла договориться с вашей матерью. – Верно, так и было. А Дот? – О, эта не присядет. Вечно чем-то занята, всегда при деле. Она, кажется, вышла замуж и переехала? – Да, – подтвердила Элси. – Ты просто молодец, Флоренс! – Это всего лишь имена, – нахмурившись, я закрыла лицо руками. – Разве имена не важны? – По-моему, нет. Я всегда плохо запоминала имена. Память действительно не желала удерживать имена. Даже в молодости названное мне имя будто проваливалось в какую-то щелку памяти и исчезало. А у Элси было целых четыре сестры, и это путало меня с самого начала. Элси, Гвен, Бэрил и Дот. Будто мать Элси подбирала имена, как ноты: E, G, B, D[6]… Не хватало F, но отец Элси ушел на войну и вернулся в виде телеграммы на каминной полке. Мать Элси была убеждена, что это ошибка, и цокала языком на телеграмму, будто та нарочно пыталась выставить ее вдовой. «Ну откуда им знать, что это именно он? – говорила она своей сестре, нам и очень часто – пустой комнате. – Вот откуда им знать?» Никто ей не отвечал, все упорно разглядывали пол и потолок или переглядывались. На мать никто не смотрел – это было небезопасно. Это как раскрутить прялку, не зная, для чего. Телеграмма всегда стояла на подставке для писем и смотрела на нас. Погиб отец Элси или нет, их осталось только пятеро, и пришлось принять как факт, что на F никого не будет. Но зато, когда Элси познакомилась со мной в школьном автобусе, появился кто-то на F. В первый раз, когда она привела меня к себе в гости, мы пили чай за кухонным столом, и Элси восклицала: – У нас есть F! Все промолчали, даже ее мать. – Теперь у нас полный комплект! Вы что, не понимаете? E, G, B, D, F, – она по очереди указала на каждую из нас. – А меня ты куда денешь? – спросила ее мать. Ее звали Изабель. – Не знаю, – растерялась Элси. Бэрил обожгла ее взглядом через стол. Даже Гвен едва заметно покачала головой. – И Чарли! Как быть с вашим отцом? Что он скажет, когда услышит твои слова? Все молча посмотрели на подставку для писем. Я не осмеливалась проглотить чай, зная, что глоток получится таким громким, что мертвые проснутся, и даже их отец (если, конечно, он действительно погиб). Вместо этого я отодвинула кусок бисквитного торта «Виктория», промокнула губы салфеткой и сказала: – Миссис Коулклифф, Чарли[7] у нас на C[8], а C очень важная нота. Мать Элси просияла, и с этой минуты все стали очень тепло ко мне относиться. Эту историю рассказала мне моя память. Я посмотрела на Элси: – E, G, B, D, F. Я нравилась твоей матери? – Конечно. Ты нам всем нравилась. – И Дот, и Гвен? Им я тоже нравилась? – Точно знаю, что да. – А Бэрил? Возникла заминка, и Элси понимала, что я ее заметила. – Да, насколько Бэрил вообще могла кого-то любить. Указательным пальцем я водила по узорам на обивке кресла – туда-сюда по линиям, всякий раз стараясь попасть в начало. – Я много думаю о Бэрил, – призналась я. – О жизни, которой мы живем после нее. О жизни, которой ей не досталось. Элси шумно выдохнула, но промолчала. – Нельзя, чтобы это сошло ему с рук, – твердо сказала я. – Нужно доказать, кто он такой, пока не поздно. 18:39 Нужно письмо написать местному совету! В тумбочке есть отличная писчая бумага; как только я смогу подняться, сразу достану и напишу. О мусоре. Слишком много мусора стало. Люди выбрасывают надоевшие вещи, а мусор уже складывать некуда! Я читала об этом в журнале. Когда мы что-то использовали, это надо не в ведро бросать, а перерабатывать. Так говорилось в журнале. Я всем об этом рассказывала, но никто же не слушает! «Не волнуйтесь вы о мусоре, мисс Клэйборн, – говорят они. – Волноваться о мусоре наша забота». Но ведь кто-то должен волноваться, правда? А ведь никто не волнуется. Вон за кухней огромные мусорные ведра, я сама видела. Полные объедков, еды, за которую люди были бы благодарны. И одежды там полно: всего-то и нужно заштопать, но сейчас в домах не держат иголки с ниткой. Я уже принесла целую коллекцию, пока меня не застала Глория. «Флоренс, да не возитесь вы с этим». – Она забрала штопку из моих рук и снова выбросила. Я не стала поднимать скандал (Глория не знала, что это мой второй поход к контейнерам – я уже заштопала куртку и носки). Я спасаю все старые газеты, намереваясь их прочитать, когда вечера станут длиннее, и буду использовать картонки из-под яиц для всяких мелочей. Элси говорит, они неприятно пахнут, но она всегда была привередой. Слишком легко нам все стало доставаться, сказала я ей. Нельзя так быстро все выбрасывать. Всегда можно найти применение старой вещи, если дать себе труд призадуматься. Я попрошу Глорию помочь мне написать письмо властям. Она приятная девушка, Глория, – всегда улыбается, добрые глаза и великолепные зубы. У каждого бывают плохие дни; я встретила Глорию в такой день. Может, это она меня найдет, и я еще раз объясню ей насчет мусора. Когда она постучит в дверь, я крикну в ответ, не желая поднимать переполох: «Не хочу быть обузой, но я, кажется, попала в непростую ситуацию!» Я попрошу не вызывать «Скорую», но Глория и слушать не станет, такая уж она девушка. А когда «Скорая» меня заберет, Глория сядет рядом с носилками и, хотя машина будет раскачиваться и все провода, коробочки и приборы мотаться туда-сюда, не отпустит мою руку. Ни разу. «Не волнуйтесь, Флоренс, я вас не оставлю». Молодой парамедик сядет напротив, сложив руки на коленях. Я буду разглядывать его ботинки и думать, какие они поношенные, и спрошу, не заканчивается ли у него смена. А он ответит: «Уже скоро». И подмигнет. Я начну вспоминать, когда в последний раз мне кто-нибудь подмигивал, и не смогу припомнить. «И всегда-то вы, Флоренс, думаете о других», – улыбнется Глория и чуть сожмет мою ладонь. А я отвечу, что она может называть меня Фло, если хочет. Не знаю, когда Глория заканчивает работу, вроде бы в пять. Значит, могла уйти. Но она же иногда задерживается? Ведь в нынешние времена все задерживаются на работе, правда? Флоренс По вторникам я всегда хожу в парикмахерскую. Шерил моет мне голову и орудует с расческой, пока не начешет мне полную голову волос. Шерил не от «шерри», а просто французское имя. Правда, я вечно об этом забываю, да и какая разница. У нас не настоящая парикмахерская, а комната возле общей гостиной, однако мастера стараются – развешивают фотографии людей, с которыми внешностью никому не сравниться, и расставляют флаконы лака для волос на кофейном столике у двери. Странная девушка эта Шерил. Короткие светлые волосы, вечно хмурая. Татуировка на запястье с внутренней стороны. Видимо, имя ее дочки, но никто о ней не упоминал. Войдя в парикмахерскую, я не видела, что там сидит Ронни, пока не закрыла дверь, а потом не смогла найти выхода. Он улыбнулся мне с соседнего кресла, но в этой улыбке не было того, отчего хочется улыбнуться в ответ.