— Разрешите мне, сударыня, выразить вам мое удивление! — сказала аббатиса. — А по какому поводу? — наивно спросила миледи. — По поводу того, что вы ведете такие речи. — Что вы находите удивительного в моих речах? — улыбаясь, спросила миледи. — Раз кардинал прислал вас сюда, значит, вы его друг, а между тем… — …а между тем я говорю о нем худо, — подхватила миледи, досказывая мысль настоятельницы. — Во всяком случае, вы не говорите о нем ничего хорошего. — Это потому, что я не друг его, а жертва, — вздохнула миледи. — Однако это письмо, в котором он поручает вас моему попечению… — …является для меня приказом оставаться здесь, как в тюрьме, пока он не велит кому-нибудь из своих приспешников выпустить меня отсюда. — Но отчего вы не бежали? — А куда? Неужели есть, по-вашему, на земле такое место, где бы меня не нашел кардинал, если он только даст себе труд протянуть руку? Будь я мужчиной, это еще было бы возможно, но женщине… что может поделать женщина!.. А эта послушница, которая живет у вас, разве пыталась бежать? — Нет, не пыталась. Но она — другое дело. По-моему, ее удерживает во Франции любовь к кому-то. — Если она любит, — сказала, вздохнув, миледи, — значит, она не совсем несчастна. — Итак, — заговорила аббатиса, с возрастающим интересом глядя на миледи, — я вижу перед собой еще одну бедную, гонимую женщину? — Увы, да! — подтвердила миледи. В глазах аббатисы отразилось беспокойство, словно в уме у нее зародилась новая мысль. — Вы не враг нашей святой веры? — спросила она, запинаясь. — Я? — вскричала миледи. — Я — протестантка?! Нет, призываю в свидетели господа бога, который слышит нас, что я, напротив, ревностная католичка! — Если так — успокойтесь, сударыня, — улыбаясь, сказала аббатиса. — Дом, где вы находитесь, не будет для вас суровой тюрьмой, и мы все сделаем, чтобы вы полюбили ваше заключение. Более того: вы увидите здесь эту молодую женщину, гонимую, наверное, вследствие какой-нибудь придворной интриги. Она мила и приветлива. — Как ее зовут? — Одна очень высокопоставленная особа поручила ее моему попечению под именем Кэтти. Я не старалась узнать ее настоящее имя. — Кэтти? — вскричала миледи. — Как, вы в этом уверены? — Что она так называет себя? Да, сударыня. А вы ее знаете? Миледи усмехнулась про себя — ей пришла в голову мысль, что, может быть, это ее бывшая камеристка. Воспоминание о молодой девушке вызвало в душе миледи чувство гнева, жажда мести исказила ее черты; впрочем, они почти тотчас вновь приняли спокойное и доброжелательное выражение, которое эта столикая женщина на миг позволила себе утратить. — А когда я смогу увидеть эту молодую даму, к которой я уже чувствую большую симпатию? — спросила миледи. — Да сегодня вечером, — ответила аббатиса, — даже, если угодно, днем. Но вы четыре дня пробыли в дороге, как вы мне сами сказали, сегодня вы встали в пять часов утра, и вам, наверное, хочется отдохнуть. Ложитесь и усните. К обеду мы вас разбудим. Возбужденная новым похождением, от которого трепетало ее падкое на интриги сердце, миледи отлично могла бы обойтись без сна, но тем не менее она последовала совету настоятельницы: за последние две недели она испытала столько различных треволнений, что, хотя ее железное тело еще могло выдерживать утомление, душа нуждалась в покое. Она простилась с аббатисой и легла, убаюкиваемая приятными мыслями о мщении, на которые невольно навело ее имя Кэтти. Она вспомнила почти безоговорочное обещание кардинала предоставить ей свободу действий в случае, если она успешно выполнит свое предприятие. Она добилась успеха, и, стало быть, д'Артаньян в ее власти! Одно только приводило миледи в трепет — воспоминание о муже, о графе де Ла Фер. Она думала, что он умер или покинул Францию, и неожиданно узнала его в Атосе, лучшем друге д'Артаньяна. Но, если он друг д'Артаньяна, он, наверное, помогал ему во всех происках, с помощью которых королева расстроила замыслы его высокопреосвященства; если он друг д'Артаньяна, значит, он враг кардинала, и она сумеет завлечь его в сети мщения, которые она расставит и в которых, надо надеяться, она задушит молодого мушкетера. Все эти надежды навевали отрадные мысли; убаюканная ими, миледи вскоре заснула. Ее разбудил приятный голос, прозвучавший у ее постели. Она открыла глаза и увидела аббатису в сопровождении молодой женщины с нежным цветом лица, которая смотрела на нее с доброжелательным любопытством. Лицо молодой женщины было ей совершенно незнакомо. Обе они, обмениваясь обычными приветствиями, внимательно оглядывали друг друга: обе были очень красивы, но совсем разной красотой. Однако миледи с улыбкой отметила про себя, что у нее самой гораздо более представительный вид и более аристократические манеры, чем у этой молодой женщины. Правда, платье послушницы, облекавшее стан молодой женщины, было не очень-то выгодно для такого рода состязания. Аббатиса познакомила их; выполнив эту формальность, она удалилась, так как обязанности настоятельницы призывали ее в церковь, и молодые женщины остались одни. Послушница, видя, что миледи лежит в постели, хотела уйти вслед за аббатисой, но миледи удержала ее. — Как, сударыня, — заговорила она, — едва я вас увидела, вы уже хотите лишить меня вашего общества? Признаюсь вам, я немного рассчитываю на него, пока мне придется жить здесь. — Нет, сударыня, — ответила послушница, — я просто испугалась, что не вовремя пришла: вы спали, вы утомлены… — Ну так что ж? — возразила миледи. — Чего могут желать те, кто спит? Хорошего пробуждения! Вы мне его доставили, так позвольте мне вполне им насладиться… И, взяв молодую женщину за руку, миледи притянула ее к стоявшему возле кровати креслу. Послушница села. — Боже мой, как мне не везет! — сказала она. — Вот уже полгода, как я живу здесь, не имея никаких развлечений. Теперь вы приехали, ваше присутствие сулит мне очаровательное общество, и вот, по всей вероятности, я с минуты на минуту покину монастырь! — Как! — удивилась миледи. — Вы скоро выходите из монастыря? — По крайней мере, я на это надеюсь! — ответила послушница с радостью, которую она ничуть не пыталась скрыть. — Я кое-что слышала о том, что вы много выстрадали от кардинала. Если это так, то вот еще одна причина для нашей взаимной симпатии. — Так, значит, мать настоятельница сказала правду: вы, так же как и я, жертва этого злого пастыря? — Тише! — остановила миледи молодую женщину. — Даже здесь не будем так говорить о нем. Все мои несчастья проистекают оттого, что я выразилась примерно так, как вы сейчас, при женщине, которую я считала своим другом и которая предала меня. И вы тоже жертва предательства? — Нет, — ответила послушница, — я жертва моей преданности, преданности женщине, которую я любила, за которую я отдала бы жизнь и готова отдать ее и впредь! — И которая покинула вас в беде? Так всегда бывает! — Я была настолько несправедлива, что думала так, но два-три дня назад я убедилась в противном и благодарю за это создателя: мне тяжело было бы думать, что она меня забыла… Но вы, сударыня… вы, кажется, свободны, и, если бы вы захотели бежать, это зависит только от вашего желания. — А куда я пойду, не имея друзей, не имея денег, в незнакомых мне краях, в которых я прежде никогда не бывала? — Ах, что касается друзей, они будут у вас везде, где бы вы ни были! — воскликнула послушница. — Вы кажетесь такой доброй, и вы такая красавица! — Что не мешает мне быть одинокой и гонимой, — возразила миледи, придавая своей улыбке ангельское выражение. — Верьте мне, — заговорила послушница, — надо надеяться на провидение. Всегда наступает такая минута, когда однажды сделанное нами добро становится нашим ходатаем перед богом. И, быть может, как я ни бессильна, как ни ничтожна, — это ваше счастье, что вы меня встретили. Если я выйду отсюда, у меня найдутся влиятельные друзья, которые, выступив на мою защиту, смогут потом выступить и на вашу. — Если я сказала, что я одинока, это не значит, что у меня нет знакомых, занимающих высокое положение, — продолжала миледи в надежде, что, говоря о себе, она вызовет послушницу на откровенность. — Но эти знакомые сами трепещут перед кардиналом, сама королева не осмеливается никого поддержать против грозного министра. У меня есть доказательства того, что ее величество, несмотря на доброе сердце, не раз бывала вынуждена отдавать в жертву гнева его высокопреосвященства тех, кто оказывал ей услуги. — Поверьте мне, сударыня, королева может сделать вид, что она от них отступилась, но нельзя судить по внешнему впечатлению: чем больше они подвергаются гонениям, тем больше королева о них думает, и часто в ту минуту, когда они этого меньше всего ожидают, они убеждаются в том, что не забыты ее милостивым вниманием. — Увы! — вздохнула миледи. — Я верю этому — ведь королева так добра! — Ах, значит, вы знаете нашу прекрасную и великодушную королеву, если вы о ней так отзываетесь! — восторженно произнесла послушница. — То есть я не имею чести быть лично знакомой с ней, — ответила миледи, спохватившись, что она зашла слишком далеко, — но я знакома со многими из ее ближайших друзей: я знаю господина де Пютанжа, знала в Англии господина Дюжара, знакома с господином де Тревилем… — С господином де Тревилем! — вскричала послушница. — Вы знакомы с господином де Тревилем? — Да, как же, и даже хорошо знакома. — С капитаном королевских мушкетеров? — Да, с капитаном королевских мушкетеров. — В таком случае, вы увидите, что скоро, очень скоро мы с вами станем близкими знакомыми, почти друзьями! Если вы знакомы с господином де Тревилем, вы, вероятно, бывали у него в доме? — Да, часто, — подтвердила миледи. Вступив на этот путь и видя, что она лжет удачно, она решила держаться его до конца. — Вы, вероятно, встречали у него кое-кого из мушкетеров? — Всех, кого он обычно у себя принимает, — ответила миледи, уже по-настоящему заинтересованная этим разговором. — Назовите мне кого-нибудь из тех, кого вы знаете, и вы увидите — они окажутся моими друзьями. — Ну, например… — в замешательстве начала миледи, — я знаю господина де Сувиньи, господина де Куртиврона, господина де Ферюссака… Послушница выслушала миледи, не перебивая ее, потом, видя, что миледи умолкла, спросила: — Не знаете ли вы кавалера по имени Атос?