Он так и остался сидеть на банкетке, прислонясь к стене и опустив руки, в том самом месте, где караульные усадили его. Но постепенно, оглядываясь кругом и не видя никаких предметов, угрожающих его жизни, ничего, представляющего опасность, видя, что стены покрыты мягкой кордовской кожей, красные тяжелые шелковые портьеры подхвачены золотыми шнурами, а банкетка, на которой он сидел, достаточно мягка и удобна, он понял, что страх его напрасен, и начал поворачивать голову вправо и влево и то поднимать ее, то опускать. Эти движения, которым никто не препятствовал, придали ему некоторую храбрость, и он рискнул согнуть сначала одну ногу, затем другую. В конце концов, опершись руками о сиденье диванчика, он слегка приподнялся и оказался на ногах. В эту минуту какой-то офицер представительного вида приподнял портьеру, продолжая говорить с кем-то находившимся в соседней комнате. Затем он обернулся к арестованному. — Это вы Бонасье? — спросил он. — Да, господин офицер, — пробормотал галантерейщик, чуть живой от страха. — Это я, к вашим услугам. — Войдите, — сказал офицер. Он отодвинулся, пропуская арестованного. Бонасье беспрекословно повиновался и вошел в комнату, где его, по-видимому, ожидали. Это был просторный кабинет, стены которого были увешаны разного рода оружием; ни один звук не доносился сюда извне. Хотя был всего лишь конец сентября, в камине уже горел огонь. Всю середину комнаты занимал квадратный стол с книгами и бумагами, поверх которых лежала развернутая огромная карта города Ларошели. У камина стоял человек среднего роста, гордый, надменный, с пронзительным взглядом и широким лбом. Худощавое лицо его еще больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. Этому человеку было едва ли более тридцати шести — тридцати семи лет, но в волосах и бородке уже мелькала седина. Хотя при нем не было шпаги, все же он походил на военного, а легкая пыль на его сапогах указывала, что он в этот день ездил верхом. Человек этот был Арман-Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, не такой, каким принято у нас изображать его, то есть не согбенный старец, страдающий от тяжкой болезни, расслабленный, с угасшим голосом, погруженный в глубокое кресло, словно в преждевременную могилу, живущий только силой своего ума и поддерживающий борьбу с Европой одним напряжением мысли, а такой, каким он в действительности был в те годы: ловкий и любезный кавалер, уже и тогда слабый телом, но поддерживаемый неукротимой силой духа, сделавшего из него одного из самых замечательных людей своего времени. Оказав поддержку герцогу Неверскому в его мантуанских владениях, захватив Ним, Кастр и Юзес, он готовился изгнать англичан с острова Рэ и приступить к осаде Ларошели. Ничто, таким образом, на первый взгляд не изобличало в нем кардинала, и человеку, не знавшему его в лицо, невозможно было догадаться, кто стоит перед ним. Злополучный галантерейщик остановился в дверях, а взгляд человека, только что описанного нами, впился в него, словно желая проникнуть в глубину его прошлого. — Это тот самый Бонасье? — спросил он после некоторого молчания. — Да, ваша светлость, — ответил офицер. — Хорошо. Подайте мне его бумаги и оставьте нас. Офицер взял со стола требуемые бумаги, подал их и, низко поклонившись, вышел. Бонасье в этих бумагах узнал протоколы его допросов в Бастилии. Человек, стоявший у камина, время от времени поднимал глаза от бумаг и останавливал их на арестанте, и тогда несчастному казалось, что два кинжала впиваются в самое его сердце. После десяти минут чтения и десяти секунд наблюдения для кардинала все было ясно. — Это существо никогда не участвовало в заговоре, — прошептал он. — Но все же посмотрим… — Вы обвиняетесь в государственной измене, — медленно проговорил кардинал. — Мне об этом уже сообщили, ваша светлость! — воскликнул Бонасье, титулуя своего собеседника так, как его только что титуловал офицер. — Но клянусь вам, что я ничего не знаю. Кардинал подавил улыбку. — Вы состояли в заговоре с вашей женой, с госпожой де Шеврез и с герцогом Бекингэмом. — Действительно, ваша светлость, — сказал Бонасье, — она при мне называла эти имена. — По какому поводу? — Она говорила, что кардинал де Ришелье заманил герцога Бекингэма в Париж, чтобы погубить его, а вместе с ним и королеву. — Она так говорила? — с гневом вскричал кардинал. — Да, ваша светлость, но я убеждал ее, что ей не следует говорить такие вещи и что его высокопреосвященство не способны… — Замолчите, вы, глупец! — сказал кардинал. — Вот это самое сказала и моя жена, ваша светлость. — Известно ли вам, кто похитил вашу жену? — Нет, ваша светлость. — Но вы кого-то подозревали? — Да, ваша светлость. Но эти подозрения как будто вызвали неудовольствие господина комиссара, и я уже отказался от них. — Ваша жена бежала. Вы знали об этом? — Нет, ваша светлость. Я узнал об этом только в тюрьме через посредство господина комиссара. Он очень любезный человек. Кардинал второй раз подавил улыбку. — Значит, вам не известно, куда девалась ваша жена после своего бегства? — Совершенно ничего, ваша светлость. Надо полагать, что она вернулась в Лувр. — В час ночи ее еще там не было. — Господи боже мой! Что же с нею случилось? — Это станет известно, не беспокойтесь. От кардинала ничто не остается сокрытым. Кардинал знает все. — В таком случае, ваша светлость, как вы думаете, не согласится ли кардинал сообщить, куда девалась моя жена? — Возможно. Но вы должны предварительно рассказать все, что вам известно об отношениях вашей жены с госпожой де Шеврез. — Но, ваша светлость, я ровно ничего не знаю. Я. никогда не видал этой дамы. — Когда вы заходили за вашей женой в Лувр, она прямо возвращалась домой? — Почти никогда. У нее были дела с какими-то торговцами полотном, куда я и провожал ее. — А сколько было этих торговцев? — Два, ваша светлость. — Где они жили? — Один на улице Вожирар, другой на улице Лагарп. — Входили вы к ним вместе с нею? — Никогда. Я ждал ее у входа. — А как она объясняла свое желание заходить одной? — Никак не объясняла. Говорила, чтобы я подождал, — я и ждал. — Вы очень покладистый муж, любезный мой господин Бонасье! — сказал кардинал. «Он называет меня „любезным господином Бонасье“, — подумал галантерейщик. — Дела, черт возьми, идут хорошо!» — Могли б вы узнать двери, куда она входила? — Да. — Помните ли вы номера? — Да. — Назовите их. — Номер двадцать пять по улице Вожирар и номер семьдесят пять по улице Лагарп. — Хорошо, — сказал кардинал. И, взяв со стола серебряный колокольчик, он позвонил. Вошел тот же офицер. — Сходите за Рошфором, — вполголоса приказал Ришелье, — пусть он тотчас придет, если только вернулся. — Граф здесь, — сказал офицер. — Он настоятельно просит ваше высокопреосвященство принять его. — Пусть он зайдет! — воскликнул кардинал. — Пусть зайдет! Офицер выбежал из комнаты с той быстротой, с которой все слуги кардинала обычно старались исполнить его приказания.