Случайности не случайны: оказалось, Михаил тоже направляется к Людмиле. Думала, подруга просто хочет показать мне свою картину, а на самом деле художественное полотно является лишь предлогом для организации куда менее возвышенного мероприятия. Впрочем, чему я удивляюсь? Это вполне в стиле Ажиновой. Скорее странно то, что я сама не догадалась о двойном смысле её приглашения. Со своим бардаком в личной жизни совсем уже перестала замечать какие-то мелочи вокруг себя и вообще быть в курсе последних событий. Не удивлюсь, если я воссоединение Князева и Хомякова со своими возлюбленными пропустила. Я бы сошла с ума, если бы мне сейчас кто-нибудь подтвердил эту информацию. Ажинова живёт на пятом этаже, и лифта в этом доме нет. То ещё наказание, когда ты при этом в объёмной зимней одежде. Стараюсь не показывать усталости от бесконечных ступенек при виде очень даже бодро шагающего Князева. Позориться перед ним? Вот уж нет. Людмила отворила нам дверь; бегло осмотрела нас обоих, а затем засияла улыбкой. — Ого! Сразу двое! — втягивает она нас в квартиру за рукава наших курток, как бы поторапливая. — Осталось только хомяка дождаться: он в магазине докупает всё то, что я не купила. Мих, ты заказал? — Доставка через час, — отвечает он, раздеваясь. — Почему все что-то купили, а я даже не в курсе, что планировалось целое мероприятие? — чувствую себя максимально неловко. — Я ведь никак не вложилась даже... — Ох, Лина, — Ажинова непринуждённо машет рукой, отмахиваясь от моих слов, как от комариного писка. — Спасибо, что пришла вообще. Я знаю, ты занята обычно, и мне очень приятно, что у тебя нашлось немного времени. Так что не переживай! Чувствую укол вины, хотя Людмила говорит совершенно искренне, без осуждения. — Итак, что же вы все задумали на сегодняшний вечер? — спрашиваю, увлекаемая подругой в комнату, где сразу в глаза бросается два дивана: один угловой и другой раскладной. Второй был в собранном состоянии, чтобы не мешал, видимо. Князев, тоже осматриваясь, идёт следом. — Просто дружеские посиделки в качестве моральной подготовки к сессии! Мих, — обращается уже не ко мне, — перенеси сюда, пожалуйста, стол из кухни. Он жуть какой тяжёлый! Он уходит, оставляя меня один на один с любопытством подруги. Слишком давно я начала увиливать от разговоров о Пожарском. Чувствовала, что терпения Ажиновой хватит не надолго и оно вот-вот лопнет. Правда, после столкновения с Михаилом на улице и его поддерживающих слов, потребность высказать всё, что я на самом деле думаю о Глебе, поутихла. Я будто успокоилась в объятиях Князева, хотя ни слова о своих проблемах не сказала. Надолго ли со мной это внутреннее затишье? — Так как он тебя отпустил? — сразу спрашивает Людмила. — У нас на сегодня никаких планов не было, — отвечаю, нисколько не обманывая. Какие могут быть планы после всего, что произошло с нами сегодня? — У тебя уже гирлянда висит, — киваю на мигающую нить с маленькими лампочками на гардине. — Конечно! Уже почти неделя декабря прошла! — Угу. Что-то я потерялась совсем в числах и не задумываюсь о всякой мишуре, хотя уже везде всё украшают, а Васильева даже новогоднее праздничное печенье едва ли не каждый день учится печь. Всё время теперь в квартире выпечкой пахнет... — Мне показалось, что я видела тебя на остановке сегодня после пар... Обозналась? — похоже, что этот вопрос зудел у Людмилы в голове весь день и начать другую тему разговора у меня никак не получится. От ответа меня спасает звонок домофона, к которому Ажинова и бросается. В то же время и Князев тащит стол, бросая на меня взгляд не менее любопытный, чем я видела у Ажиновой только что. Он услышал её вопрос. Только в его глазах помимо желания узнать ответ, я вижу нотки непонятного мне недовольства. Ладно, Беляева, что такого страшного случится, если ты просто скажешь им, что поссорилась с Глебом? — мысленно говорю сама себе. Честно говоря, не думаю, что получится теперь делать вид, что у нас с ним всё в порядке. Рано или поздно все поймут, и тогда с меня будет спрос: почему молчала? Друзья же. Да ещё и прямо в лоб, как говорится, вопрос задали. Придётся отвечать, чтобы потом не чувствовать себя ещё более неловко. Так что моя игра в молчанку окажется лишь напрасным упражнением, которое приведёт к ещё более неприятным последствиям. И вообще... Я веду себя так, словно у меня нет друзей. Словно нет никого, с кем я могла бы поговорить про Глеба, никого, кого бы не шокировало то, как я чувствую себя на самом деле. Потому что я играю в каком-то странном спектакле и даже не понимаю, когда это всё началось и почему вообще так произошло. Что привело меня к этому? Я веду себя так, словно я примерная девушка. Стараюсь так себя вести. Не жалуюсь на своего парня, оберегаю тот образ, что восхищает окружающих. Не это ли привело меня к ощущению изоляции? Я сама помогаю Пожарскому формировать ощущение одиночества внутри меня. Да, отстаивала своё желание иметь больше свободы. Да, это даже привело к ссоре. Но какого чёрта я лишаю себя права говорить об этом? Ведь я не одинока. Вот же они — мои друзья. Прямо передо мной: ходят, разговаривают, смеются. Вот стол благополучно поставлен перед угловым диваном, способным уместить всех нас. Вот на пороге уже шуршит пакетом Антон, жалуясь, как только что едва не упал на незаметном под слоем снега льду. Вот оно всё. Всего одно предложение, и я разорву этот замкнутый круг. Вскоре начинается приятная суета, предвещающая ещё более приятный вечер: подготовка посуды, телефонные разговоры с двумя разными курьерами, сервировка, важные решения о том, кто где хочет сидеть. Я в какой-то момент было забеспокоилась при виде двух небольших бутылок тёмно-зелёного цвета в руках Хомякова, но Людмила веселится при виде моей реакции и заверяет, что помнит обо мне и Михаиле: мы бы предпочли какой-нибудь сок или чай, нежели что-то иное. Поэтому это «что-то иное» исключительно для неё и Антона. И то: совсем лёгкое в знак солидарности и по причине предстоящих завтра пар. И ведь было весело. Гораздо веселей, чем если бы мы просто были вдвоём и рассматривали ещё пока незавершённую картину. Наелись всего так, что совсем не хочется двигаться. К счастью, Антон, помимо всего прочего, принёс с собой свой ноутбук. Так у нас теперь их два, и это позволило нам поделиться на две команды, чтобы посоревноваться в том, кто больше наберёт очков в игре, в которую можно играть с двух разных устройств. Я с Людмилой с её ноутбука, а Антон соответственно с Михаилом со своего. За всеобщим хохотом и взаимными подколами не сразу слышим, как активно разрываются наши телефоны от звуковых оповещений. — Да что там такое-то! — восклицает Антон, хватаясь за свой телефон. — «Заключённые 549 камеры» пылает от сообщений, — говорю, видя на своём экране как раз за разом всплывают окна оповещений с названием нашего чата. — Что-то мне страшно даже читать, — усмехается Князев, шаря по карманам в поисках своего мобильного. — Надеюсь там не объявление о том, что сессия переносится и начинается уже завтра. — Ого! — громко удивляется Людмила, уставившись во все глаза на меня после прочтения сообщений. «Ого» это даже мало сказано. Это «Ого-го!». Одна из наших одногруппниц так удачно оказалась в удачном месте и в удачное время: видео, с которого началось бурное обсуждение в чате, демонстрирует ту самую недавнюю сцену, где я лишаюсь своей шапки. Отчётливо видно как я и Глеб, явно злые друг на друга, активно выясняем отношения. Третий раз подряд гипнотизирую взглядом зацикленное короткое видео и каждый раз удивляюсь тому, как киношно выглядит вся сценка. Со стороны это выглядит совсем иначе: вот Пожарский страстно хватает меня за руку, вот я пытаюсь её вырвать... вот он стягивает с меня шапку, а я в порыве эмоций ухожу, получая в спину от обеспокоенного, но всё ещё злого возлюбленного свой головной убор назад... Мимо проходит бабуля, которую в моменте я не заметила, и умилительно качает головой, словно вспоминая свою собственную молодость, подхватив из-за нас ностальгическое чувство. И в чате, поддерживая пожилую женщину, все пишут что-то вроде: «Это слишком романтично! Ребята, снимайте про себя сериал!». Романтично? Я совсем ничего не понимаю в этой жизни... — Что за испанские страсти, Лина? — продолжает удивляться Ажинова. — Ладно, — решаю всё же признаться, осматривая лица друзей с такими разными на них эмоциями, — мы поссорились сегодня. Дважды. — Ну наконец-то! — засвистел и неуместно громко захлопал в ладони Хомяков, словно отмечая что-то очень радостное. Он даже неуклюже ударил коленом стол с загремевшей на нём посудой от того, как радостно подпрыгнул на диване. Только вот кроме Антона никто даже не улыбался. Особенно Михаил. Тот вообще мрачнее тучи сидит, плотно сжав губы. — Чего ты хлопаешь, идиот! — одёргивает Людмила Антона. — Так давно им пора было поругаться, — оправдывается он в ответ. — Нельзя же такими идеальными и ванильными быть! Жаль, что нельзя. Начиналось всё хорошо, и мне даже казалось, что я влюбляюсь. Поразительно, как всё меняется спустя время. — Забывчивая ты, Лина, — ледяным голосом тянет Князев, заставляя всех затихнуть от того холодка, что в один миг окутал нас. — По весеннему забывчивая. А ведь зима только началась. «Но, Беляева, врать нехорошо». Он снова указывает мне на мой, хоть и безобидный, но обман. Михаил по какой-то причине стал очень зациклен на том, чтобы я говорила ему только правду. Не замечала за ним ранее такого пристального внимания к подобным мелочам. Чего так злится? Мне кажется, он сейчас испепелит меня взглядом. — Какого чёрта вы все слюни пускаете? — продолжает «замораживать» Князев теперь уже Людмилу. — Ему бы челюсть сломать за такое, а вам лишь бы сериалы выдумывать! Даже у Хомякова после такого пропало желание шутить — так ведь и до него очередь дойдёт. Похоже, веселье на сегодня закончилось. Глава 30. Новые правила игры Михаил У альпинистов есть перчатки со специальным покрытием против скольжения. Я думаю о них, когда обнимаю Беляеву, борясь с желанием «заскользить» и сжать её ещё крепче. К счастью, мы стоим посреди улицы с её вечерним холодом и уставшими прохожими; ещё нужно спешить к Ажиновой — уже почти пять. К ней и направились. У неё и провели последние три часа, в течение которых я смог убедиться, что у Лины и Бутча действительно что-то происходит. Во-первых, я сам лично видел сцену в буфете. Во-вторых, Людмила увидела Беляеву на остановке в полном одиночестве, когда как обычно её до дома подвозит невероятно раздражающий меня котяра. Поссорились и ладно — с кем не бывает? Но видео в чате «Заключённые 549 камеры» в корне поменяло моё отношение к происходящему. Если сначала это было любопытство и желание убедиться, что всё в порядке, то теперь я просто зол. На Лину: за то, что выбрала его. На Бутча: за то, что перешёл мне дорогу. И на себя: за то, что не был достаточно внимателен к этой парочке. Что за истеричные выпады с отбиранием шапки? Третьекурсник, блин. Мне такое баловство разве что в школьные годы в голову могло прийти. — Уже темно совсем, — говорю Беляевой, когда мы втроём высыпали на улицу, перед этим тепло попрощавшись с Людмилой. — До тебя вместе поедем. Она удивлённо посмотрела на меня, как если бы у меня вдруг вылезла вторая голова. Что-то я не пойму: я похож на человека, который спокойно будет смотреть, как она по темноте одна домой добирается? Но промолчу. Я уже едва не испортил вечер, когда меня обуяла злость при просмотре видео, но смог собрать остатки здравомыслия, чтобы не выплеснуть её на друзей. Я взвесил все «за» и «против» того, что собирался высказать всё, что думаю об увиденном в чате и решил, что Ажинова с Хомяковым мне при этом рядом не нужны. Говорить я хочу только с Линой. — А меня никто не проводит? — встревает, веселясь, Антон. Всегда немного несуразный, он даже снегом сейчас шуршит громче всех. Его дешёвые ботинки как-то странно поскрипывают, то и дело вызывая у меня внутреннюю улыбку. — Да и меня не обязательно... — бормочет Лина, но какое мне дело одна она хочет садиться в автобус или нет. Ещё прицепится какое-нибудь животное хвостатое и теперь уже мою шапку у девчонки отнимет. Обломится. — Я не спрашиваю, а перед фактом ставлю, — отвечаю. Ещё один удивлённый взгляд со стороны Беляевой. Ещё одна усмешка от Хомякова. — По всем фронтам облом, — жалобно стонет Антон. — Картину не показали, налили мало, домой не провожают! Хнык-хнык! — Ты где видел чтобы художник картину до завершения показывал! — пихаю его в плечо. — А я ведь повелась, — добавляет Лина с усмешкой, выдыхая струю тёплого воздуха. Она не спорит с моим намерением сопроводить её. Совсем скоро мы разминулись: я и Беляева сели на нужный автобус, а Хомяков остался ждать свой. В окно видим, как он на прощание машет нам рукой, переминаясь с ноги на ногу — замёрз. Сам автобус вдруг показался мне длинным, просто невероятно длинным и полным людей, а загустевшая темнота, едва разбавленная слабым освещением совсем не могла скрыть эту толпу. Не ожидал, что в девятом часу вечера так много людей всё ещё не дома. Многие смотрят в окно, кто-то в телефоне, а я обратил своё внимание на Лину, севшей напротив меня. Колени в колени. Оказалось, она смотрит на меня. — Тебе идёт моя шапка, — говорю. — Я верну тебе её завтра, — отвечает с тихой улыбкой. — Только новую куплю, и сразу верну. — Не торопись. Можешь не возвращать. — Спасибо, что снова выручил. Ты как волшебная палочка. — Фея — крёстная. — Точно. Фей — крёстный. Автобус слегка дёргается, останавливаясь на светофоре, и колени девушки толкаются в мои. — Лина, — говорю без тени улыбки, — не позволяй кому-то плохо относиться к тебе, просто потому что любишь. — Я не... — она резко замолкает, оставляя рот приоткрытым, ровно в тот момент, когда движение на дороге снова возобновилось, и мы продолжили свой путь. — Ты «не...»? — Я не позволяла, — заканчивает. — И не позволю. Не знаю, что на него нашло. — Я мог бы поговорить с ним, — говорю, откидывая голову на спинку сиденья, чтобы попытаться расслабить мышцы, но не прерываю контакт глазами. — Объяснить, как решают вопросы взрослые цивилизованные люди. — Не нужно, Мих. Всё нормально — говорю же, — Беляева пальцами одёргивает край шапки ниже. Есть что-то трогательное и беззащитное в этом её жесте. — Можешь меня больше не убеждать в этом. Я твоё «всё нормально» видел своими глазами. Ты игнорируешь мои слова о том, что я мог бы поддержать тебя, как друг. Я не подхожу тебе в качестве жилетки? — Ты хочешь быть моей жилеткой? — усмехается. — Надо быть полным безумцем чтобы по своей собственной воле подписаться на такое! — Да! — не поддерживаю её смех. — Мне важно знать, что ты в порядке. — Пойдём, Мих, — встаёт с сиденья. — Наша остановка. Мы вышли из автобуса и направились к её дому. Глубоко вдыхаю холодный воздух, силясь сказать что-то важное. Что-то, что нельзя проигнорировать и не воспринять всерьёз. Я не Людмила со слюнкой в уголке рта и восхищённым придыханием. И я не Антон, смеющийся над тем, как забавно наблюдать чью-то ссору, чьи-то переживания. И мне надоело, что все мои слова просто игнорируются. Снег блестит под светом фонарей, отбрасывая блики и переливаясь маленькими вспышками света. В знакомых окнах кухни тоже горит свет, у подъезда стоят и курят двое мужчин пятидесяти лет. Они замолкают, когда мы проходим мимо и заходим внутрь. Прикрываю за нами дверь во избежание громкого лязга из-за плохо работающего здесь механического доводчика. Лина поворачивается ко мне и тоже хочет что-то сказать, но передумала, поджав губы и неопределённо покачав головой. Что же... Помолчим ещё немного. Уже у самой двери её квартиры я обрываю тишину: