Я не успела договорить, я даже не знала, чем именно продолжу фразу, но мужчина подошел ко мне очень близко. Произнес тяжело и легко одновременно. – Твой разум я могу подчинить тоже, маленькая мара. – Он прикоснулся к моему подбородку теплым пальцем, приподнял его. Я ощущала тепло мужского тела, запах его кожи – сила ушла, а суперспособность чувствовать осталась. – Ненавидишь меня? Я могу заставить тебя любить меня так сильно, как ты никогда никого не любила и не полюбишь. Желать, страдать, сходить с ума. – Не можешь. Я смеялась, потому что не могла не смеяться. Все, что угодно, но это – нет. – Давай проверим. Люби меня. Он произнес это просто. Но в мою кожу, в мои клетки, в перегородки между клетками въелся этот приказ, и по телу начало разливаться тепло. Я не понимала, что это. Я становилась еще слабее, чем до этого, но все еще не верила, что у него получилось. Я не буду любить его… А его лицо очень близко. Его запах парфюма удивительно приятный, мужской, такой, каким бы я хотела ощущать его на избраннике. И это ни о чем не говорит. – Попробуй меня поцеловать, – процедила зло, – я откушу тебе язык и выплюну его на пол. Именно это и я собиралась сделать (и дьявол – свидетель: у меня бы хватило на этот поступок кишок). Любовь делает человека слабым, но она не входит ни в кого вот так по приказу извне. Даже если он придушит меня после этого, я уйду для себя победителем. – Я поцелую тебя, – очень тихий ответ, странно теплый и прохладный, – и ты ничего не сделаешь с моим языком. Посмотрим? Он коснулся моих губ до того, как я успела завизжать, и будто переключилась реальность. Будто вся наша война осталась за пределом касания, будто главным стало мое тело, желающее этого прикосновения. У меня возникло странное чувство, что я ждала этот рот, его обладателя и этот поцелуй всю жизнь. Где-то очень глубоко внутри. И да, язык скользнул мне внутрь, и ни единая мысль не посетила мое сознание, что нужно что-то сделать. Что-то плохое… Лишь потянулось навстречу нечто робкое и ласковое, не знавшее о том, что снаружи идет противостояние, не помнящее, что нужно звенеть мечами, кого-то ненавидеть. Осознание всего этого и еще тот факт, что поцелуй заканчивается, а я впитываю его, как пятнадцатилетняя девственница, впервые прижатая к стене подъезда хулиганом, заставили меня открыть глаза. Оказывается, его глаза тоже были открыты. Очень глубокий, очень прямой взгляд. Неожиданно я провалилась в него, как в колодец. Сквозь время, сквозь пласты веков, сквозь толщу бытия. И увидела себя ведьмой – такой, какими наши прародительницы были в прошлом. А его – мучителя – Главным Инквизитором. Я так плотно погрузилась в то, что было нашим общим прошлым, что больше не могла дышать. Мы когда-то уже так смотрели друг на друга, когда-то очень давно. И в наших сердцах сияла такая ярая любовь друг к другу, которая не заканчивалась с окончанием жизни, с последним вдохом. Но более всего остального, пребывая в этом колодце, меня поразило знание о том, что Инквизитор убил меня тогда. Несмотря на свою и мою любовь. Наверное, он был обязан – такова его миссия, работа, долг… Он сделал это. Черная вспышка – меня отбросило назад, меня выкинуло из видения. Но ощущение нашей настоящей любви в прошлом осталось, и оно ударило меня под дых куда сильнее «вилки» и последующего «обесточивания». Даже сильнее приказа: «Люби». То чувство было настоящим. Между нами. Значит, я и этот человек уже встречались когда-то, возможно, мы с ним встречаемся в каждом воплощении. Но помнит ли об этом он? – Мой язык цел. Я более не могла на него смотреть. Я впервые ощутила себя по-настоящему поверженной только теперь. И не могла отличить, что текло по моим венам – навязанное чувство или же истинное, очень прочное, жившее между нами когда-то. И я поняла кое-что еще. Перед мной потомок Инквизитора. Их мало осталось в этом мире, как и нас, и их магия иная. Она гасит ворожбу мар, как ветер – спичку. Она изначально существует, чтобы блокировать, чтобы прессовать, подчинять. Отлавливать, убивать. «Что он сделал со мной тогда? Заколол? Отправил на костер?» Жаль, что из прошлого я не увидела больше, в памяти остался лишь долгий, предшествующий трагедии взгляд. И мне впервые за долгое время хотелось плакать. Почему настоящее чувство я ощутила здесь и сейчас? Находясь в этом дерьме! И не свое даже чувство, а свое в прошлом, втекшее в мои вены заново? «Инквизитор», стоявший сейчас передо мной, наблюдал за сменой эмоций на моем лице с тенью жесткого удовлетворения. Что бы ни случилось между нами когда-то, эта его версия меня ненавидела. – Спокойной ночи, мара, – произнес он, когда понял, что я сдулась. Что я молчу, что внутри меня более не бегают черные искры, что вулкан погас. – Хороших снов. Он оставил меня висеть на цепях. Наедине с болью, с пеплом от былой ярости, кружащей в воздухе моего умолкшего мира. Наедине с недоумением, растерянностью от случившегося видения, наедине с непривычной жалостью к себе. «Я любила его когда-то». Хотелось сжать кулаки, но болела рука. Я любила его там по-настоящему, и самое худшее заключалось в том, что это не инквизиторское колдовство, – я это понимала. Как и то, что этому чувству нельзя позволить просочиться наружу, ибо эта слабость в прямом и переносном смысле меня убьет. «Спокойной ночи». И даже не заорать. Не вырваться. Не сдвинуться. Я звякнула невидимой цепью. * * * Он узнал об обрушении из новостей. Самый скверный способ о чем-то узнать, самый… опустошающий. А ведь она звонила ему утром, Лира, говорила, что выйдет в воскресенье, радовалась, как девчонка. «Почему в воскресенье?» – он уже тогда почувствовал неладное, но не смог даже себе объяснить тревогу. Умел слушать интуицию, но не сказал ей достаточно, не переубедил. А должен был. Сидд Аркейн – потомок великих Инквизиторов, обучивший себя всему по старинным манускриптам сам – сам, потому что отец рано ушел из жизни, – обязан был внять гласу беспокойства. Но Лира звучала счастьем. Первая настоящая работа, как она говорила, и именно там, где мечталось. В офисе на девятом этаже, у самих Паркинсонов. «Они хотят ввести меня в курс дела заранее – это объяснимо. К тому же, это всего на пару часов…» К обрушившемуся зданию на проспекте Беркеен он ехал, заранее зная, что опоздал. Поседевший внутри. Он гнал по обочинам, грозя задавить пешеходов, иногда выезжал на тротуары, сигналил как бешеный. И все равно приехал к обломкам. К груде камней и плит, из-под одной из которых торчали ее русые, залитые кровью волосы. Он помнил траурный вид санитаров у скорой. И черный мешок. Он ощутил отголоски сильной магии издалека, но, будучи раздавленным, не смог четко определить след – удар рассеивался. Но знал тогда, пообещал себе, что отыщет виновного. Чего бы это ни стоило. И вот. Виновный… виновная… висела на цепях в задней комнате. Сидевший в кресле с закрытыми глазами Сидд желал лишь одного: чтобы каждый раз после смерти, проклятая мара воскресала снова и снова, чтобы он мог убивать ее многократно, каждый раз извращенно, каждый раз по-новому. Она будет видеть плохие сны этой ночью. Он постарается. * * * Все сны казались мне явью. В них я тянулась к человеку, стоящему напротив, должна была объяснить ему важное – мы созданы друг для друга, мы истинная пара. Он просто забыл, но, если я обниму его, он обязательно вспомнит. На меня смотрели злые глаза. Это пелена, обида прошлых лет, это просто… фон… Я не судила. Приближаясь, я получала удар по лицу, отлетала в конец комнаты. Поднималась, шатаясь, шла вперед снова. Одно касание – и все встанет на правильные места. Иногда у меня выходило добрести вплотную, почти коснуться его губ. И тогда он бил снова. Я не видела рук, не замечала движений, лишь чувствовала боль там, куда впечатывались невидимые кулаки – в ребра, в живот. Когда упала, меня, кажется, пинали. Я теряла сознание, но снова приходила в него. Мне нужно было дойти… Глава 6 Спать на цепях невозможно. Невозможно было этой ночью спать в принципе – слишком реальные кошмары оставили на моем теле синяки. Перекрошенными казались мои внутренности, сломанными – ребра, опухшим от ударов – лицо. Теперь, когда меня освободили от цепей, я как сломанная игрушка полусидела-полулежала в углу у дальней стены и не могла пошевелиться. Ткань моих ментальных оболочек трещала, мозг – в фарш. Человек, проведший эту ночь в кресле, в котором сидел и теперь, смотрел на меня, и я не могла выдержать его взгляд. Разбитое тело, душа в синяках. И это, судя по всему, только начало. Утро дня, который продолжится новым адом. За окном облака и серость, за окном, кажется, приглушили свет – собирался дождь. Я не хотела ни есть, ни пить. Я не могла двигаться. – Ты сделала что-нибудь хорошее в этой жизни, мара? Послышался вопрос. На первый взгляд безобидный, если бы не зловещая аура хозяина квартиры. – А ты прикажи мне исповедаться. Как вчера. И, может, я что-то вспомню… – Давай я прикажу тебе прикусить язык, и ты его выплюнешь? Я умолкла. Мой рот склеился, как от цемента. Мы молчали долго. Он, наверное, размышлял над моими дальнейшими мучениями, я же понимала, что мне не уйти. И все же задумалась про «хорошее». Что хорошего я делала в жизни? Чтобы это считалось, чтобы имело смысл? Ничего. Добрые слова, подарки – не в счет… Что ж, как бы ни звали потомка Инквизиторов, он умел заставить меня ощутить себя полным ничтожеством. – Я могу забрать твою силу. Навсегда. – Забери, – отозвалась тихо. Даже не огрызнулась. Сила, она ведь идет вкупе с огромной ответственностью, и эта ответственность давила на меня с ранних лет. Когда ты способен на многое, ты должен принимать верные решения. Однако в мой подарок с названием «могущество» забыли положить этот талант – быть сильной в правильных решениях. До сих пор было стыдно за вчерашнюю слабость, когда я, стремящаяся бежать из этой квартиры, была готова разрушить и этот дом тоже. Были бы новые жертвы. – Значит, не боишься с ней расстаться? Тогда я надавлю на другое. Он надавит. Я не сомневалась.