Мы замолчали, глядя друг на друга. За прошедший месяц я видела его всего два раза, и то — бегом. Ян хотел, чтобы я была подальше от разбирательств с властями, странниками и местным СМИ. Словно чувствовал… а может, так и было, ведь Ян всегда был больше, чем человек. И мы так и не нашли время, чтобы толком поговорить. — Все закончилось, Ди, — он сжал мои ладони. — Все закончилось, и мы, наконец, можем уехать. Куда скажешь. Хочешь в Альпы? Или туда, где море и солнце? — Ян… — осторожно убрала свои ладони. Я готовилась к этому разговору, а вот теперь слова застревают в горле. — Я… должна кое-что тебе сказать. Он смотрел так пристально, словно хотел рассмотреть душу. Я глотнула холодный ирландский воздух. За спиной бился океан. — Я жду ребенка. Его глаза стали золотыми. Просто сменили цвет с болотного на расплавленное золото, и я снова увидела их — крылья. Белые. Огромные… — Ты не понял! — вот сейчас его взгляд изменится, сейчас придет осознание, и я увижу в его лице отвращение… — Возможно, это не твой ребенок! То есть… я не знаю точно, чей он, — с отчаянием сказала я, отчаянно путаясь в словах. — Ты ведь понимаешь, что я была… О, Господи. Но я хочу его. Потому что он, прежде всего, мой, понимаешь? И я не позволю… — совсем запуталась. А ведь даже речь репетировала! — Прости меня, пожалуйста… Я все пойму, если ты… Если решишь… — Глупая, — выдохнул он и рывком прижал к себе. Рассмеялся. — Какая же ты маленькая и глупенькая, Диана. Неужели верила, что я оставлю тебя? Тебя и моего сына? Сейчас, когда ты наконец-то со мной? Да ты просто сумасшедшая. И я люблю тебя… Я хотела сказать, что люблю его в миллиард сильнее. Но Ян поцеловал меня, укрывая шелковыми крыльями, потому что пошел дождь. А я вспомнила слова Дориция о том, что у странников дети рождаются лишь от большой любви. А еще дала себе слово больше никогда не сомневаться в том, чья любовь дарит крылья нам обоим. На следующий день в местной газетенке появилась фотография с кричащим заголовком «Посланцы неба похищают ирландских женщин!» Ян на ней смеялся, крылья за его спиной трепетали. Я казалась нелепой в сапогах и платке, но почему-то удивительно счастливой. Конечно, никто этой газетенке не поверил. Эпилог Он открыл глаза. Солнечный луч заставил зажмуриться, но лишь на миг. Потолок был украшен лепниной и покрыт росписью. Хрустальные подвески в люстре ловили солнечные зайчики и разбрызгивали радужные искры. Повернул голову. Взгляд скользнул по гравюре с изображением пейзажа, французскому шкафу из светлого лакированного дерева с книгами, каминной полке из розового мрамора и севрскому фарфору. Задержался на портрете, висящем на стене. Переместился дальше — к столику на одной ножке, на котором стояла клетка, рядом лежала книга и открытая резная табакерка. Нежно пахло лимонником и немного сиренью, потому что она росла под окном и буйно цвела, ударяя в стекло чернильными соцветиями при малейшем порыве ветра… И все это — комната, картины, запахи и блики хрусталя были ему знакомы. До дрожи. Канарейка внутри прутьев склонила голову, а потом подпрыгнула и издала длинную восторженную трель. — Тише, Черри! Легкая ткань накрыла клетку, сдула сквозняком страницы открытой книги. Женский голос заставил его вздрогнуть. И очень медленно повернуть голову. Окно обрамляло полуденный солнечный день — ясный, летний. И она стояла напротив, сжимая свои тонкие ладони. Светло-голубое платье с лентами на плечах и широким поясом на талии. Простое и легкое, сбегающее по ногам тонким шелком и подчеркивающее ее бирюзовые глаза. — О, вы очнулись! — она бросилась к кровати, на которой он лежал, на лице вспыхнуло такое облегчение, что ему захотелось зажмуриться. И ущипнуть себя. — Как же вы напугали меня! Он приподнялся на локтях, жадно сглатывая этот лимонный воздух, в котором уже так явно ощущались ее духи. Какой-то цветок… он вечно забывает название. Девушка бросилась к нему, но застыла, встревоженно глядя в его лицо. — Вам… лучше? Он выдохнул и скатился с кровати. В голове зашумело, словно он залпом глотнул виски. Ладонь разжалась, и он посмотрел на то, что сжимал в ней. Кольцо. Часы. Нория навсегда? Моргнул, пытаясь осмыслить произошедшее. Возможно ли это?! Поднял голову. Темные глаза жадно и неверяще ощупывали знакомую обстановку дома. Да, это ее дом. Она жила в нем в начале двадцатого века в Великобритании. — Вы меня слышите? Вы упали с лошади неподалеку. Я велела принести вас в дом. — Она запнулась, встревоженно глядя в его лицо. Нервно отбросила с лица локон, сцепила ладони. — Мы не были представлены, хотя встречались на приеме у леди Мар… — Нория. Она посмотрела изумленно. А Ландар шагнул ближе, жадно всматриваясь в это лицо. Нори… Живая. Дышащая. Встревоженная. И уже слегка испуганная его горячечным и откровенным взглядом, его поведением, столь отличающимся от действий благородного джентльмена. — Число? — Он вдруг схватил ее за плечи, глядя в женское лицо, поглощая взглядом тонкий разлет бровей, бирюзу глаз, аккуратный носик, пухлые губки и родинку на щеке… — Какое сегодня число? — Двадцать пятое мая. — Год? — Тысяча девятьсот шестой от рождества Христова, — сказала Нория и нахмурилась. — И попрошу убрать ваши руки, вы ведете себя неподобающе… я прощаю столь вольное поведение лишь оттого, что вы ударились головой… Мужчина откинул голову и рассмеялся. — Вы меня пугаете, — правда, испуга в ее глазах больше не было, скорее, веселое любопытство. — Мы еще даже не знакомы, — непонятно сказал он. — Да. Мы не были представлены, я ведь уже сказала… Ландар снова рассмеялся и вдруг резко прижал ее к себе, так крепко, что девушка тихо пискнула. — Вы точно ударились головой, — пробурчала она в шелковый мужской жилет. — И очень сильно, — хмыкнул Ландар, отпуская ее. — Так сильно, что мне привиделся жуткий сон. — Даже предположить боюсь, насколько жуткий, раз вы бросаетесь на первых встречных, — протянула Нория, расправляя складки голубого платья. Да, она всегда была неробкого десятка. Он с улыбкой осмотрел комнату. — Пожалуй, мне пора представиться, госпожа спасительница? — Ландар приподнял бровь. Боги, неужели все это правда? Неужели мироздание и дерзкая девчонка с бирюзовыми глазами даровали ему еще один шанс? Так трудно поверить… А впрочем… Кажется, он впервые за прошедшую сотню лет ощущает себя живым. По-настоящему живым. С колотящимся от волнения сердцем, с ускоряющимся током горячей крови. Он выдохнул, пытаясь не смотреть столь… жадно, хотя желал лишь снова прижать ее к себе. Но проклятие и благословление! Они еще даже не знакомы. — Вы позволите? И простите мое поведение, оно действительно было… неуместным. Неподобающим. И даже возмутительным. Но я все осознал, раскаялся и более не повторю прежних ошибок. Девушка смотрела с подозрением, между светлых бровей образовалась тонкая морщинка. — Что же. Тогда попробуйте еще раз, господин Раскаяние. И учтите, что я никому не даю третьего шанса. — О, поверьте, мне хватит и второго, — с улыбкой ответил Ландар. ВОСПОМИНАНИЯ Я ничего не чувствую. Для людей чувства — мерило их человечности, способ познания добра и зла. А для меня? Не знаю. Теперь мне кажется, что они лишнее. Они — боль. Дориций говорит, что потеря чувств опасна, что так я не смогу отличить истинное от мнимого. Старик просто выжил из ума. Я смотрю на оплывающие свечи. В этом зале их тысячи. Я приказал сделать их красными, мне нравится смотреть на чернеющий багровый воск, текущий на бронзовую подставку. Подо мной женщина. Очередная. Их много в этом зале, некоторые теряют сознание, и их заменяют другими. А может, они умирают, я не знаю. Мне наплевать. Мой верный камердинер Жером говорит, что по окрестностям ползут слухи о кровавом румынском князе, в замке которого творятся невиданные бесчинства. Я смеюсь, слушая его. Жером обеспокоен, я вижу это по его глазам. И еще там гнездится ужас — он боится меня, того, кого знает столько лет. Хотя таким он меня не видел. Никто не видел. Женщина издает сдавленный стон, и я смотрю на нее почти с интересом. Почти — здесь ключевое слово. Она брюнетка. Длинные косы растрепались, глаза затянуты дымкой, в неровном свете пламени я даже не понимаю, красива ли она. Хотя это тоже не слишком важно. Я совершаю механические движения, вбиваюсь в податливое, распятое подо мной тело, с холодным равнодушием рассматривая лицо. Кажется, ей даже приятно. Возможно, я сверну ей шею в конце. И я ничего не чувствую. Ни удовлетворения, ни желания продолжать. Я знаю, что нужно для того, чтобы ощутить взрыв. Чтобы кончить яростно и болезненно. Надо повернуть голову и посмотреть на серую каменную стену, в которой темнеет окошко. Одного камня в кладке не хватает. Этого достаточно, чтобьг видеть все творящееся в этом зале. Первые дни я смотрел туда. Мне даже доставляло удовольствие видеть ее лицо — бледное, с запавшими глазами, в которых раньше плескалась небесная лазурь, а сейчас стыла ледяная боль. Я испытывал извращенное и больное наслаждение от своей безумной мести, от того, что творил на ее глазах. Перед внутренним взором все еще стояла та картина: она и Аргус. Два тела, сплетенные на кровати, сбитое покрывало, стон… Зеркало Сущего показало мне это. Какое-то время я даже пытался убедить себя, что вижу лишь отголоски своего страха, мучающий ночами кошмар. Вот только забыть не смог. Ни забыть, ни успокоиться… Они скрывались, но кто хочет найти, обязательно найдет. Особенно, если этот кто-то столь древний и могущественный, как я. Всегда есть те, кто что-то знает, что-то видел, что-то таит… А огонь и нож отлично развязывают языки. Нория… Та, к которой я боялся даже прикоснуться. Боготворил. Готов был целовать краешек ее шелкового платья. Любоваться, как недоступной звездой. Мое солнце, моя земная ось… Какой глупец. Болван, проклятый придурок, решивший сделать все по правилам. Ухаживание, помолвка, свадьба. И лишь потом — ночь любви. Я мечтал о ней.