– И то правда. Э-эх, мать честная. Погода нам на руку. Отвезем добро и можно недельку погудеть. Оба направились в сторону кладбища. Они пробирались узким коридором вдоль железной ограды, которая, словно лабиринт, то сужалась, то раздваивалась на их пути. Снег хрустел под ногами и забивался в обувь. Завывание метели и жуткий мороз еще больше омрачали и без того унылое место скорби. Неожиданно Василий остановился и, повернувшись к своему напарнику, махнул рукой, давая понять, чтобы тот поспешил. – Иди быстрей. Кажись, нашел, – его приятель поспешно последовал к нему. – Ну-ка глянь. – Чего глядеть-то? И так видно, что нержавейка, а может, и люминий. – Да ты, Ген, не кипятись, присмотрись лучше. А то припрем какую дрянь, так у нас ее никто не примет. Что тогда делать будем? Не назад же везти! – повысил тон Василий. – Да уж точно не назад. И себе такое рановато будет, – засмеялся Геннадий. – Ты это, гробничку-то посмотри. Может, тоже цветмет. – Да что ее смотреть? Раз памятник из него, значит и гробничка тоже. Говорил тебе, надо было магнит взять, а то все на глазок, – деловито ответил Геннадий. – Ты снег-то отряхни, а то ведь не видно ни шута! Тут и без магнита все видать, если присмотреться. – Снег, снег... На, смотри, – Геннадий подошел к памятнику и смахнул рукой сугроб, из-под которого появилась нержавеющая сталь. – Ну, убедился? Вечно ты придираешься! – Убедился. Давай снимай гробницу, а я памятник вытащу, – Василий высморкался и приступил к делу. Геннадий взялся вырывать гробницу из промерзлой земли. Он пытался оторвать ее, подкапывал снег с боков, бил ногой, но все его действия ни к чему не приводили. Железо вмерзло намертво, как будто его кто-то держал снизу. – Вот зараза! Тварина мерзкая! – не выдержав, заорал он и, вскочив с колен, с силой ударил по гробнице ногой. – Так вмерзла, хрен вырвешь! Да чтоб ее! – А ну-ка отойди. Чего разорался? Мертвых подымешь. Василий со всего размаха вогнал лом в промерзшую землю рядом с ценным металлом и с силой навалился на него, используя как рычаг. После нескольких таких нехитрых манипуляций добыча с хрустом подалась вверх и отскочила от земли. – Учись, студент! – сплюнув в сторону, проговорил Василий. – Давай теперь сам. Геннадий продолжил свою грязную работу, а его друг развернулся к памятнику и со всей силы ткнул ломом в основание. Раздался страшный грохот. Тяжелый инструмент вошел в металл, словно нож в теплое масло, проделав в нем огромную дыру. – Ты что творишь?! Совсем рехнулся?! Запалить нас хочешь?! Давно по камерам не маялся?! – закричал Геннадий на своего подельника. – Да не ори ты так. Вокруг ни души. Василий нанес удар еще раз. Метель внезапно прекратилась и снег начал спокойно падать большими хлопьями. Наступила такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как снежинки касаются земли. Природа застыла в оцепенении. Ни воя метели, ни поземки – лишь мороз стал расти, сопровождая свое присутствие треском деревьев. Но мародеры ничего не замечали. Они были слишком увлечены своим делом и, кряхтя, выкорчевывали памятник. Они даже не заметили человека, который сидел напротив них на лавочке возле соседней могилы. Он опирался обеими руками на трость и внимательно наблюдал за происходящим. Его облик полностью сливался с мрачным кладбищенским пейзажем и напоминал скульптуру, установленную здесь несколько тысячелетий назад. Шел обильный снег, но ни одна снежинка не касалась его тела – они словно проходили сквозь него. – Бог в помощь! – произнес незнакомец, и его голос пронесся по кладбищу ледяным ветром, мгновенно остудив души мародеров. Подельники застыли на месте, ожидая, что после этих слов последует команда «Лежать, руки за голову!». Василий даже выронил лом, и тот звучно ударился о недавно вырванную из земли гробницу. Незнакомец молчал и не двигался. Василий, набравшись духа и пересиливая страх, начал медленно поворачиваться. – Гражданин начальник, мы тут… – но, увидев незнакомца, тут же замолчал. Он дернул Геннадия за рукав, давая понять, что тот тоже может повернуться и перестать причитать. Но тот стоял как парализованный. Василий пихнул его в спину рукой, и Геннадий сделал шаг вперед. – Да обернись ты, идиота кусок! – прошипел сквозь зубы Василий. Геннадий нехотя, но все же выполнил просьбу приятеля. Оба мерзавца уставились на незнакомца, ошарашенные его неожиданным появлением. Казалось, что молчание длится вечность. Незнакомец смотрел на мародеров, мародеры смотрели на него. Василий медленно нагнулся, не отрывая взгляда от посетителя кладбища, пошарил по снегу рукой и нащупал лом. – Ты кто такой? Тебе вообще, мужик, что здесь надо, а? А ну, давай вали на хрен, пока башку не оторвали! – набравшись уверенности, пригрозил он. – Что вы так кипятитесь, господа? Я же не прошу вас прекратить вашу увлекательную и к тому же, могу поспорить, прибыльную операцию. Ведь так? – Слышь, Вась, пойдем отсюда, не нравится мне все это. Чует мое сердце неладное. Пойдем, не нарывайся, – дергая за плечо Василия, шепотом пробормотал Геннадий. – Да отвали ты. Вечно проблемы за тебя решать приходится, – отпихнул руку друга Василий. – Слышь ты, пентюх. Вали я сказал! Я упрашивать долго не буду, прошу по-хорошему и в последний раз! – Ну что ж вы так с людьми разговариваете? Ладно, к мертвым у вас никакого уважения нет, так хотя бы к здравствующим с почтением относились бы. Сказано же в писании: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас»[2]. Хотя кому я рассказываю? Какое писание? Вы газет-то не читаете. Алкоголь – вот ваша Библия, – невозмутимо ответил незнакомец. – Ладно, все, мужик, мы уходим. Ты нас не видел, мы тебя тоже не знаем! – крикнул ему Геннадий. – Вась, пойдем. – Да отстань ты! Ты что, его испугался? Думаешь, он мент поганый, да? Если б он им был, ты бы сейчас уже в бобике ехал! – взревел Василий, оттолкнув Геннадия так, что тот, потеряв равновесие, шлепнулся на снег. – Да, милейший, вот это у вас нравы. Что ж вы себя в руках-то не держите? Сказано же: «В тишине и уповании крепость ваша»[3]. А гнев – один из самых страшных грехов человечества. Или вы только с мертвыми спокойно себя ведете? А может, вас к ним и отправить? Так, для общения. Они люди мирные, спокойные. И, самое главное, верующие все, – с иронией проговорил человек с тростью. – Тем более, какой из меня мент, как вы изволили выразиться? Впрочем, я действительно слежу за порядком. Конечно, в своем понимании этого слова. Преступление и наказание – вещи взаимно друг друга дополняющие, тот самый порядок образующие. Действие равно противодействию. Вот на чем держатся мир и Вселенная. Ни одно деяние не может остаться безнаказанным. Всему приходит конец и расплата. В Средневековье вам, как минимум, отрубили бы головы. Но скорее всего вас бы сожгли, а перед тем пытали, пока не признались бы в ереси. Потом вас бы прокляли как последователей Сатаны. Хотя, право, какие из вас последователи? Мерзкие, ничтожные людишки. Как он мог сотворить вас по образу и подобию своему?! Любая земная тварь лучше вас. Ни чести, ни совести. У мертвых воруете. Сами же здесь окажетесь, правда, без надгробий. Таким, как вы, они ни к чему. – Нет, ты, Ген, мне скажи, он дебил или дурак? Я что-то не пойму! Он что, специально на нервы действует, хочет, чтоб я ему всю репутацию попортил, а?! Тебе что, мужик, металл жалко, да? Он что, твой что ли? Чего ты за него переживаешь? Не беспокойся, Бог нас простит. Он всех прощает. А мы, мужик, вроде Робина Гуда: у богатых берем и себе оставляем. Понял?! А родственники покойных – люди не из нищих, раз такие памятники ставят. Они еще купят! – аргументировал Василий. Незнакомец положил правую руку на скамейку и закинул ногу на ногу. – Это вы верно сказали: купят, обязательно купят. Вот, например, могила, которую вы изуродовали, принадлежит Алтунину Дмитрию Юрьевичу, который погиб в возрасте девятнадцати лет в Афганистане. Его мать осталась одна, так как ее муж разбился в автомобильной аварии, а ей, между нами будет сказано, семьдесят пять лет, и живет она впроголодь, так как пенсию у нее отбирают дочь-алкоголичка с муженьком-алкоголиком. Такие же твари, как и вы. Хотя есть у них одно оправдание. Пенсию, мол, тратят на сынишку малолетнего. Но, сами понимаете, такие, как вы, кроме как на себя больше ни на кого деньги не тратят. Так что когда она придет на могилу к любимому сыну и с радостью обнаружит, что двое добрых людей испохабили последнее его пристанище, то тут же побежит к мастеру и закажет у него новый памятник – безусловно, с Божьей помощью. – Да пошел ты! Ты кто такой, чтобы нас осуждать? Прокурор что ли? Или, может, судья? С чего ты вообще взял, что это именно та могила?! Да какое тебе вообще дело до этого?! – Вась, кажись, это родственник. Вот палево-то. Теперь точно заметут, как пить дать. Давай дергать по-быстрому, чую я, недоброе может быть. Прошу, пошли. – Нет, уважаемый, я не родственник. Ваш приятель правильно выразился, я судья. Да и Бог вас не простит. Уж очень далеко вы от него стоите. Не слышит он вас. А я услышал. Сколько же нужно усилий, чтобы превратить этот мирок в то, что он заслуживает? – Да что ты говоришь! Судья, значит?! Хрен ты с горы, а не судья! Кого ты тут судить собрался?! – Василий сделал несколько шагов в сторону ненавистного оппонента. – Вас! – громко ответил человек с тростью и встал в полный рост. – Вась, пойдем отсюда. Прошу тебя, пойдем! – нервно забормотал Геннадий. – Ух, как мы испугались! Да, Ген? Аж коленки трясутся! Сейчас нам с тобой этот ферзь товарищеский суд устроит! Комсомолец хренов, – презрительно сплюнул Василий. – Мне плевать, устроит он суд или нет. Можешь здесь с ним хоть неделю пререкаться, а я сваливаю. – Говорил ему прошлый раз: стоило вас мне сразу отдать. Раскаянье – глупая прихоть! Все вы должны быть моими. Я должен решать вашу судьбу. Никуда вы не пойдете. – Ты что ль нас остановишь?! Кишка не тонка?! – Неужели вы думаете, что я буду вас останавливать? Вы для меня хуже скотины. Вы и впрямь неисправимы. Понятия до сих пор не имею, ради чего он собой пожертвовал. Надоели вы мне. Страсть как надоели. Раздался громкий и противный голос ворона, и огромная черная птица, сделав несколько кругов, опустилась на плечо незнакомца. – Вот, скоро изолью на тебя ярость Мою и совершу над тобою гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои[4]. И совершу в гневе и негодовании мщение над народами, которые будут непослушны[5]. Потому что это дни отмщения, да исполнится все написанное[6]. Снова поднялась пурга, завыл ветер. – Маркус! – крикнул незнакомец. Его голос пронзил шум метели. В тот же момент перед Анатасом вспыхнул огонь в виде пятиконечной звезды в круге, и из огня вышел человеческий скелет в доспехах преторианца, которые переливались ярким блеском, отражая пламя. Он был огромного роста. В левой руке он держал щит, а правой крепко сжимал пилум. С его плеч свисал до земли длинный красный плащ, на ногах были надеты калиги, а голову украшал блестящий преторианский шлем. Огонь пропал также внезапно, как и появился. – Вы звали, милорд? Опешив от увиденного, двое мерзавцев замерли, потеряв дар речи. У Василия от ужаса потемнело в глазах, и лом вывалился из рук. Геннадий снял шапку, его от природы черные густые волосы за секунду побелели. Он упал в сугроб на четвереньки и завыл словно хряк, которого ведут на бойню. – Чур меня, чур! – ползал он по раскуроченной могиле и причитал. – Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани, помилуй грешного, помилуй! Василий попятился назад и споткнулся о валявшуюся на земле гробничку. Перелетев через нее, он с грохотом упал на ограду и спешно стал подниматься, но ноги его не слушались. Он кое-как опустился на колени, из глаз его потекли слезы, а все тело охватило дрожью. – Быть не может! Быть не может! – бормотал и одновременно крестился он. – А-а-а-а-а! – орал Геннадий. Он уже даже не ползал, а ворошился в снегу, уткнувшись лицом в небольшой сугроб рядом с оградой. Анатас стоял неподвижно. Его лицо не выдавало никаких эмоций, а глаза напоминали стекло, в котором не было места ни для радости, ни для грусти, ни для сожаления и уж тем более жалости. Он тихо наблюдал, как два мародера бьются в панике, предчувствуя неминуемое возмездие. – Не нравятся они мне, Маркус. Страсть как не нравятся. Видеть их больше не желаю. Преторианец, проходя сквозь препятствия, в несколько шагов оказался перед несчастными. – Ну что, плебеи?! Хлеба и зрелищ захотелось?! – отбросив копье и щит в стороны, заорал Маркус, схватил Василия за горло правой рукой и приподнял над землей. Василий безумными глазами смотрел на него, обхватив его руку. Он задыхался, хрипел и дергал ногами, пытаясь ослабить хватку. Скелет топнул ногой, и земля рядом с ним провалилась в бездну, образовав свежевырытую могилу, на дне которой лежал гроб. Он швырнул свою жертву в последнюю обитель, и Василий, словно тряпка, рухнул в ящик. Маркус схватил Геннадия за ногу и потащил к той же яме. – Не надо! Не хочу! Пощадите! Помилуй, Господи! – взревел Геннадий, пытаясь уцепиться руками за землю. – Господи! Господи! Но Маркус был непреклонен, и через пару секунд Геннадий оказался рядом с подельником. Оба лежали в могиле и последнее, что они увидели, был скелет с пылающими огнем глазами, спрыгнувший к ним с крышкой гроба. Крик и истошный вой огласили кладбище. Послышался стук молотка, методично вколачивающего гвозди. Через мгновение Маркус вылез из ямы и, отряхнув себя от снега и земли, топнул еще раз ногой. Могила исчезла. Исчезли и голоса, которые, надрываясь, звали на помощь и молили о пощаде. Преторианец, не спеша, поднял оружие, подошел к Анатасу, воткнул перед ним копье и, ударив себя правой рукой в грудь, поклонился. – Что ж, пусть все будет, как было. То, что начато, не может быть не закончено, – Анатас еще раз окинул взглядом кладбище. – Вот и все. Здесь нам больше делать нечего. Маркус снова поклонился, после чего человек с тростью и огромный скелет скрылись в пурге. На улице светало, хотя наступающее утро больше походило на вечер. Метель и не думала прекращаться. Кладбище медленно покрывалось снежным одеялом. Природа заметала следы того, что произошло на рассвете. Ржавый Москвич, набитый металлом, леденел, дожидаясь хозяина. При этом, как ни странно, ни одна могила не была осквернена.