— Так, успокойся. — я решительно взял у неё из рук папку с документами, уронив при этом пирожные на пол. После этого встал между ней и Плетнёвым. — Всё. Конец. Конфликт переходит в стадию переговоров, которые будут начаты позднее. — я обернулся к Ивану Сергеевичу. — Вы бы шли пока отсюда. Плетнёв не стал ждать, чтобы его уговаривали. Учитывая, что ему уже за 60, он удивительно быстро ретировался. Мне бы такую форму в его возрасте. После его ухода, я вновь повернулся к Кирсановой: — Что случилось, Виктория? Иван Сергеевич, неплохой человек, но и он не выдержит твоих выкрутасов и уволит тебя. — Да и чёрт с ним, пускай увольняет. Представляешь, он закрывает экспозицию, посвящённую первым дням Великой Отечественной войны для обновления. — Это же хорошо. — не понимал я её гнева. — Что в этом хорошего?! Этот старый козёл решил исключить из экспозиции экспонаты, которые были найдены поисковыми отрядами, в том числе письма, оружие и т. д. — Вероятно, для этого есть причины. — Для этого не может быть причин. Ладно, он у меня ещё своё получит. — уже более спокойно сказала Кирсанова, но с достаточной долей злорадства. — Ты зачем пришёл? — Я хотел угостить тебя пирожными, но ты не позволила мне этого сделать в достаточно агрессивной форме. — я показал ей на раздавленную коробку со сладостями, лежащую на полу. — И мне нужна твоя консультация. — Понятно. Так просто ты ко мне зайти не можешь? — вновь стала заводиться Виктория. — Успокойся. Мне нужна твоя помощь. Так просто я к тебе зайти не мог, так как в нашу последнюю встречу ты угрожала меня убить, если ещё раз увидишь меня. — Мог бы и рискнуть жизнью ради меня. — ничуть не смутилась она. — Что у тебя случилось? — Понимаешь, на одном месте происшествия нашли интересный кортик. Я таких никогда не видел. Может быть, ты сможешь мне что-нибудь рассказать про него? — Может и смогу. — В таком случае приглашаю тебя на чашечку кофе. — С пирожными? — с улыбкой и уже спокойно спросила Кирсанова. — Нет. Одну коробку ты уже уничтожила. — я широко ей улыбнулся. — Ничего, разоришься ещё на одну. Пошли, пока я не передумала. Выйдя из музея, мы направились в кафе «У Степаныча», расположенном через дорогу от музея. Почему так называлось кафе, мне неизвестно, хозяйкой была молодая бизнес-леди, интересы которой я несколько раз представлял в суде. Кафе славилось своим кофе и сладкими десертами. Пирожные в кафе были действительно шикарные, поэтому я часто заезжал сюда с детьми. Мне же в нём нравился кофе. Зайдя в кафе, мы уселись за столик, стоявший у окна, из которого прекрасно было видно здание музея. Подошедшей официантке мы сразу же заказали зелёный чай и парочку пирожных с непроизносимым названием для Вики, американо для меня. — Рассказывай. — настроение Кирсановой в предвкушении десерта улучшалось прямо на глазах. Я давно заметил, что Вика, как и все музейные работники, с которыми я знаком, является любительницей сладкого. — Что за кортик тебя интересует? — Вот этот. — я протянул ей фотографии орудия убийства. — Ничего себе. Неужели они ещё у кого-то остались? — мой консультант по оружию явно заинтересовался. — У кого его нашли? В настоящее время это редкость, на рынке к нему возник бы интерес среди коллекционеров. — То есть ты можешь мне рассказать, что это за кортик? — задал я вопрос, беря у официантки чашку с кофе. — Об этом может тебе рассказать любой мало-мальски интересующийся оружием человек, — Виктория прервалась для того, чтобы набить рот сладким, — или историей государственных органов. Кстати, ты меня должен просвещать по поводу данного кортика, а не я тебя. — Не понял. Ты долго будешь ходить вокруг, да около? Что это за оружие? — Оружие? Моё мнение — этот кортик является чисто декоративным. Хотя нет, не совсем декоративным. — поправилась она. — Это форменный кортик сотрудника прокуратуры СССР. — Что? Какой к чёрту форменный кортик! — её слова оказались для меня полной неожиданностью. — Этим, как ты называешь «декоративным», кортиком убили человека. — Обычный. — Виктория была спокойна и полностью поглощена едой, со скоростью и напористостью шредера уничтожая принесённые сладости. — Ладно, слушай. В период Великой Отечественной Войны, в 1943 году, Сталин издал приказ или что-то подобное, в соответствии с которым в прокуратуре была введена форма. Сначала согласно данному приказу прокурорам полагалась шпага[3]. — Введена форма? Шпага? — я прервал рассказчицу. — Ты шутишь? — Нисколько. Сам можешь почитать специальную литературу на эту тему, если не веришь. До 1943 года у прокуроров не было формы, её ввели в период войны. Итак, сначала прокурорам дали шпаги, но ненадолго. Через год их заменили на кортики. То есть кортики появились у прокуроров в 1944 году. Насколько я помню, их отменили уже после смерти Сталина, в 1954 или 1955 году. Обрати внимание, что кортик и шпага полагались только высшему составу и именовались они форменным холодным оружием. — Зачем прокурору кортик? Бред. Ты издеваешься надо мной? Может им полагались ещё пулемёт и сапёрная лопатка? — Слава, чего ты на меня накинулся?! — Кирсанова вновь стала заводиться. — Ты пришёл ко мне с этими фотографиями, я тебе сообщила, что мне известно. Смотри сам: видишь, на рукояти из желтой пластмассы, на верхней втулке — гравированное изображение герба СССР с 11 лентами. Если бы ты предоставил мне ещё и ножны, то я показала бы тебе, что устье с лицевой стороны украшено изображением герба СССР, а с оборотной — гравированным изображением символики Народного Комиссариата Юстиции. Я такие клинки видела лишь на фотографиях, они не очень распространены. Коллекционеры к ним относятся без энтузиазма, так как и кортик и ножны изготовлены не из дорогого материала, да и красотой не отличаются. Одна пластмассовая рукоять что стоит! А цвет! Претензии по поводу своей безграмотности в данной области предъявляй себе сам: ты же работал в прокуратуре, мог хотя бы поинтересоваться историей данного органа. — Можно как-нибудь узнать, кто являлся владельцем кортика? — Вряд ли. Дело в том, что клинки выпускались без клейм и номеров. Иногда сам владелец наносил травлением свои инициалы или фамилию. Но это редкость. — Кому полагались шпаги и кортики? — Всем от старшего советника юстиции до действительного государственного советника юстиции. — Переводя на русский язык — от полковника до полного генерала. Это же уйма народу. — Я думаю, их было не мало. Все мальчишки вне зависимости от возраста любят поиграть в солдатиков либо почувствовать себя ими. — Ты могла бы поинтересоваться у своих знакомых антикваров, не приобретал ли кто-либо у них данный кортик. Может им что-либо известно о нём. Любая информация, любая зацепка. — Я поспрашиваю, конечно. Но имей в виду, что антиквары народ серьёзный, закрытый. Мало кто из их числа захочет разговаривать на такие темы: раскрывать владельца антикварной вещи не принято. — Я всё понимаю. Постарайся, пожалуйста. Для меня это очень важно, даже не для меня, а для человека, интересы которого в настоящее время я представляю. — Я же сказала, что поговорю. Но на результат слишком не надейся. — Спасибо. — Спасибо слишком много. Я потом придумаю, что ты мне должен. — Виктория загадочно и как-то плотоядно улыбнулась. — Расскажи лучше, как там моя сестрёнка. — Как работник, она меня устраивает. Кстати, именно из-за неё я ввязался в это дело: она умудрилась пропустить клиента, который сумел уговорить меня поработать. — Я сомневаюсь, что в этом есть её вина — в каждом правиле есть исключение. Ты бы лучше помог ей, всё-таки она учится на юридическом, твои практика, опыт и знания будут для неё полезными. Не будет же она всю жизнь работать секретарём. — Об этом пока слишком рано говорить. Посмотрим, что можно сделать. — Посмотри, посмотри. У тебя ещё есть вопросы? — тарелки перед Кирсановой были пусты, чай выпит. — У меня ещё есть дела, работа. Ссора с Плетнёвым ничего не изменила. — Нет, пока ничего. Спасибо. — В таком случае, пока. — Вика стремительно вскочила, схватила фотографии орудия убийства, быстро чмокнула меня в щёку и убежала. — Пока. — проговорил я уже ей в спину. Так, с одним делом закончено. Выпив ещё чашку кофе, я направился к Самсонову, на него я больше всего надеялся. Фёдора Петровича я знал давно, ещё с тех времён, когда пришёл работать следователем. Сейчас ему уже было за 60, хотя на данный возраст он выглядел и десять, и пятнадцать лет назад. Сам он невысокого роста, около 1 метра 65 см, плотный, седовласый, с бородой и усами, за которыми тщательно ухаживал. Одевается всегда аккуратно: на какой бы свалке нам не приходилось работать, одежда на нём всегда была чистой и отглаженной, как будто, только из прачечной. Самсонов был аккуратист, но не денди. Наиболее ценное главное в Петровиче — порядочность, полная отдача сыскной работе, которую он любил и любит по настоящее время, а также поразительная интуиция и прямо-таки маниакальное внимание в деталях. Я помню десятки случаев, когда только благодаря ему удавалось раскрыть заведомый «глухарь»[4]. Мне нравилось с ним работать и даже после того, как я стал адвокатом, я старался с ним поддерживать связь, периодически звонил. Делал я это не только из эгоистического интереса, но и из-за того, что Петровича уважал, а его дружбу ценил. Когда я приехал к дому Самсонова, который проживал на окраине города, он стоял у ворот и разговаривал с какой-то женщиной. Подойдя ближе, я увидел, что это не женщина, а совсем юная девушка. — Приветствую, — обратился Самсонов ко мне, после чего обратился к юному созданию, — Светлана, это мой коллега и друг, Вячеслав Талызин. Я тебе когда-то о нём рассказывал. — затем он повернулся ко мне. — А это моя внучка Светлана. Прошу любить и жаловать. — Рад знакомству. — несколько ошарашенно отреагировал я. — Очень приятно. — отреагировала внучка. — Ладно, Светлана, до пятницы. У нас с Вячеславом есть дела, о которых тебе ещё рано знать. — Пока, дедушка. — Светлана кивнула мне и пошла в сторону автобусной остановки. — Да, Фёдор Петрович, не устаёшь ты меня удивлять. Внучка? — я вопросительно посмотрел на него. — Ты никогда не говорил, что у тебя есть внуки. — То, что я об этом не говорил, не значит, что их у меня нет. — он с ухмылкой посмотрел на меня. — Проходи в дом, послушаем, во что ты опять вляпался. Мы прошли в дом, в просторную кухню. Самсонов, указав мне на стул, сразу же занялся приготовлением чая. Этот процесс, который у меня занимал не более пяти минут, у него превращался в священную процедуру: каждое действие выполнялось чуть ли не с религиозным выражением лица точными, отработанными и одновременно скупыми движениями. Пока Фёдор Петрович занимался любимым делом, я задумался о том, чем могла заниматься его внучка. Сыновья по его стопам не пошли: один работал в банковской сфере, второй ушёл в политику. Отношения между ними, насколько я знал, были ровными. Светлана выглядела лет на 20, самое время определяться с будущей профессией. — Чем занимается твоя внучка? — обратился я к Самсонову. — Пошла по моим стопам, учится в университете МВД. Надеюсь, у неё всё получится. — Кем же она себя видит в полиции? — Следователем. Я же, честно говоря, думаю, что она стала бы неплохим опером. Время покажет, ей ещё учится два года. — Ладно, рассказывай, — Самсонов поставил передо мной большую чашку с чаем. — Фёдор Петрович, я опять влез в дело. Не сказал бы, что оно интересное, но раз уж назвался груздём… Слушай… Я рассказал ему всё, всё, что мне было известно о деле Фёдорова. Рассказывал подробно, обстоятельно. Свои предположения, выводы я придержал, их необходимо было раскрывать постепенно, по мере необходимости. Также я умолчал о Селезнёве, Петрович с некоторым предубеждением относился к людям такого сорта, что сделать — профессиональная деформация. Рассказ занял минут двадцать, больше и не требовалось — не первый раз докладываю уголовное дело. — Такая вот петрушка. — сказал я, закончив. — Знаешь, ничего интересного. Обыкновенное убийство. Зачем ты вообще ввязался в это дело? Насколько я помню, ты зарёкся заниматься уголовкой.