Нисе не раз доводилось сопровождать хозяйку в гости к сестре. Изо всех женщин, которых она навещала, общаться с сестрой ей хотелось меньше всего. Хозяйство сестры с мужем было невелико – всего-то двое рабов. В доме царил неуют, отвратительно воняло помоями, повсюду жужжали мухи. На женской половине было темно и тесно. Сестра хозяйки зажигала всего одну лампу и садилась от нее подальше, сама укрываясь в тени, а наслаждаться светом предоставляя гостьям. Стоило хозяйке заговорить с сестрой, Ниса тут же улавливала в шепоте ее сестры дрожь, тихое оханье – казалось, любое движение причиняет ей боль. Так звучит голос той, кого бьют. На лицах домашних рабов тоже имелись следы побоев и дурного обращения. Рука кухарки некогда была сломана и скверно залечена, подаваемые хозяйкой гостям коврижки всякий раз оказывались совсем тонкими и без меда, а все истории, которыми обменивались сестры – неизменно грустными. – А ведь она была моей любимой сестрой. Той, что всегда танцевала и постоянно смеялась… – сказала хозяйка по дороге домой после одного из подобных визитов. Теперь же она вздохнула и продолжала: – Одним словом, я думаю, боги услышали мои молитвы и отнеслись ко мне благосклонно. Не все молитвы, конечно, но самые важные – да. Благодарение всем богам и богиням, что меня слышат. – Спасибо тебе за рассказ, госпожа, – пробормотала Ниса. На следующий вечер Аристид вновь явился к ужину и привел с собой юношу по имени Пелагий, компаньона, нередко приходившего в гости вместе с ним. Прежде юноша был безбород, но теперь его подбородок и верхнюю губу украшал темный пушок. Подглядывая за ними с галереи наверху, Ниса увидела, как Пелагий положил руку на плечо Аристида, но тот передернулся и отстранился. За ужином троице мужчин прислуживал только Киприос, а Пелагий ушел совсем рано. Разговаривали так тихо, что Нисе не удалось разобрать ни слова, хотя с позволения хозяйки она провела на галерее над входом в мужские покои весь вечер. Аристид засиделся до тех пор, пока в небе не засиял серп луны, и ушел на сильно заплетавшихся ногах. Наутро, когда Ниса работала в кухне, растирая на плоском камне зерно в муку, Киприос остановился рядом и негромко сказал: – Они сговорились о цене. Завтра вечером Аристид получит тебя. Ниса вцепилась в жернов, будто в единственную осязаемую вещь на свете. – Спасибо, – прошептала она. С другими рабами Киприос не разговаривал почти никогда. Любимец хозяина, он пользовался куда большей свободой и иногда уходил по хозяйским поручениям на целую ночь. Мало этого, у него водились собственные деньги. Странно, отчего это он вдруг заговорил с ней? – Он купил меня навсегда, или только попользоваться? – На одну ночь, – ответил Киприос. Приняв равнодушный вид, он подошел к кухарке, вынимавшей из глиняной печи горячие лепешки. Та шлепнула его по руке, протянутой за лепешкой, но Киприос тут же схватил другую и прежде, чем кухарка успела ему помешать, со смехом выскочил за дверь, перебрасывая горячий хлеб с ладони на ладонь. Ниса ссыпала смолотое зерно в сито и принялась просеивать его над чашей, отделяя муку от отрубей. Работала механически, не задумываясь: все это она проделывала столько раз, что думать не было нужды. Мысли мелькали в голове, сливаясь в беспорядочный, буйный хоровод. Завтра она будет принадлежать ему, этой мерзкой жабе с твердыми, точно клещи, пальцами и вечно мокрыми ладонями. Если такова судьба, делать нечего – остается только повиноваться. Подобные вещи случаются каждый день, а мир остается прежним. Отодвинув чашу с мукой, она вытряхнула отруби в корзину и высыпала на камень новую порцию зерна. Значит, если такова судьба… но, может быть, это еще не судьба? Крохотный кирпичик благовоний, подарок Лирис, ждал своего часа в кошельке у бедра. Сегодня ночью, когда все улягутся спать, она сожжет его. В этот вечер хозяин отправился на симпосий к кому-то еще, так что хозяйка свободно смогла предаться музыке и играм. Ниса заиграла на парной флейте, пытаясь воспроизвести мелодии, что играла мужчинам Калонике. Однако некоторые фразы успели забыться, и вскоре ее заминки да запинки надоели остальным. Ее попросили перейти на гимны и лирические песни, и Ниса заиграла то, что было известно всем. Набравшись храбрости, хозяйка велела Мегаклесу принести наверх доску для игры, поставить ее на галерее и показать женщинам, как двигать фигуры. Тот был возмущен, но, в конце концов, уступил, поддавшись ее подначкам пополам с упреками. Вот только он много раз видел, как играют в эту игру, но никогда прежде не играл в нее сам, и все начали учиться двигать фигуры вместе, причем хозяйка проявила недюжинную смекалку в пленении солдат соперника. Наблюдая за этим, Ниса веселилась вместе со всеми. Вечер выдался на редкость приятным. Прошло немало времени, пока хозяйка не утомилась и не отправила всех спать, но, наконец, этот момент настал. Улегшись вместе с остальными, Ниса дождалась, пока отовсюду не зазвучит мерное посапывание спящих, поднялась, оделась, крадучись вышла из комнаты и спустилась вниз. На кухне спала кухарка. Под ее раскатистый храп собственные шаги казались совершенно беззвучными. Ниса сняла с посудной полки маленький горшочек, бросила в него добытый из печи тлеющий уголек, прихватила один из небольших ножей, наполнила чашу вином пополам с водой и направилась за ворота. В столь поздний ночной час ворота всех окрестных домов были заперты, большая часть факелов – погашена; ни пения, ни смеха не слышалось даже от соседей напротив, хотя обычно на их дворе факелы гасли гораздо позже, чем у всех остальных, и их рабы вставали по утрам необычайно поздно. Вдали, в нескольких кварталах от Нисы, невнятно перекликались меж собой несколько перепивших гуляк, а еще дальше ночной патрульный строго отчитывал кого-то за какую-то провинность. Ниса опустилась на колени перед домашней гермой у входа во двор. Каменный страж ворот чернел на фоне беленой стены, лицо его было скрыто ночной темнотой. Где-то в городе визгливо затявкала маленькая собачонка. – О, владыка Гермес, заступник и провожатый, победитель всевидящего Аргуса, что был приставлен стеречь деву в обличье коровы! О, ты, спаситель отчаявшихся, провожающий мертвых в иную жизнь, покровитель воров и торговцев, о, ты, охранитель дорог и границ, прими от меня этот дар! Подняв повыше чашу с вином, она вылила ее содержимое у подножия гермы. – Прими и эти благовонные курения. Вынув из кошелька кирпичик, подаренный Лирис, Ниса опустила его в горшочек рядом с тлеющим угольком и легонько дунула, дабы взбодрить огонь. Запах заструившегося из горшочка дыма оказался силен и необычен: в нос ударила волна ароматов цветов, темного леса и терпкого звериного мускуса. Оставалось только надеяться, что Гермесу понравится: насчет себя самой Ниса была не уверена. Дым повалил гуще – так, что закружилась голова. Чиркнув ножом по ладони, Ниса склонилась сквозь дым вперед и протянула руку к подножию гермы. – Я не могу предложить тебе белого жертвенного животного без единого пятнышка. Все, что у меня есть – частица меня самой. Прими же в жертву и мою кровь, – прошептала она, стряхнув капельки крови на землю. Склонившись перед гермой, она почувствовала себя крайне нелепо. Ночь холодна, луна скрылась, в прорехах среди туч мерцают звезды, а она – здесь, босиком на холодной земле, недалеко от того самого места, куда с утра кто-то выплеснул помои, стоит на коленях перед статуей, хотя ей давным-давно пора спать. Ниса чихнула: казалось, дым щекочет голову изнутри. Если бы боги прислушивались к молитвам рабов, разве все рабы не сделались бы свободными? Ниса покачнулась. От дыма ей сделалось худо. – Чего же ты хочешь, малышка? – раздался рядом беззаботный мужской голос, соленый, как морской бриз. Ее увидели? Кто же это? Сможет ли он узнать ее и донести о ее самовольстве хозяину? Ниса хотела было встать, но ноги подвели. Осев наземь, она огляделась, но на улице не было видно ни движения. – Что с тобой, малышка? Сверху упала тень. Темный силуэт навис над головой, заслонив собой пляшущие звезды. – Владыка? – прошептала Ниса. – Спасибо за дары, – сказал тот. – О чем ты просишь? Неужели… бог? Не смея проронить ни слова, Ниса качнулась вперед, опустилась на колени и припала лбом к земле у его ног. Волосы взъерошил ветерок, холодный, словно дыхание глубокой пещеры. – Говори же, – прошептал тот, кто стоял над ней. – Мне нужна новая дорога, – сказала она, не поднимая лица от пыльной земли. – Прошу тебя, о, Благодетельный, укажи путь, ведущий в другом направлении. Не хочется мне идти тем путем, которым я следую сейчас. – Но если я направлю твои стопы на новый путь, последуешь ли ты всюду, куда он ни поведет? Спину обдало холодком, руки и затылок покрылись гусиной кожей. Недаром ведь сказано: богов не тревожь – сам тревог наживешь… Однако ее купил Аристид, а отвратительнее него – еще поискать. Любой путь, что уведет Нису от такой судьбы, наверняка лучше. – Да. – Будешь ли ты рада перемене? – Да, – прошептала Ниса, все так же глядя в землю. – Подними взгляд. Ниса выпрямила спину, подняла голову и взглянула на темный силуэт. Бог поднял керикион – крылатый жезл вестника, обвитый змеями, и ударил им Нису в лоб. Удар был так силен, что девочка рухнула наземь. Лоб обожгло, как огнем, в голове закопошились змеи. Открыв глаза, Ниса увидела над собой утреннее небо и склонившуюся на ней у подножия гермы Евдокию с ковшиком в руке. Мокрое лицо, шея и волосы мерзли. За спиной Евдокии стояли Киприос с Мегаклесом. Ниса повернула голову. Взятый с кухни горшочек лежал на боку, его содержимое рассыпалось по земле. Благовонное курение, подаренное Лирис, прогорело, превратившись в хлопья серого пепла, а Нисину кровь и вино пополам с водой, принесенные в дар Гермесу, до капли впитала истомленная жаждой земля. Может, эта встреча во тьме ей всего лишь приснилась? – Что с тобой? – спросила Евдокия. Ниса хотела ответить, но жар закупорил горло. Перед глазами мелькнула тень, в мыслях словно бы что-то сдвинулось. Губы дрогнули, зашевелились сами собой: – Небо пеняет крыше, завидуя твердой кровле. – Что? – удивленно переспросил Мегаклес. – Держись середины дороги, – продолжала Ниса, садясь и отодвигаясь назад, к середине улицы. – Ниса, ты в своем уме? – спросила Евдокия. Трах! О землю со звоном разбилась соскользнувшая с крыши плитка черепицы. Осколки брызнули во все стороны, и один из них угодил Киприосу прямо в лицо. По щеке молодого раба заструилась кровь. Евдокия ахнула. Мегаклес отступил назад и поднял взгляд на крышу. Киприос, прижав ладонь к раненой щеке, опустился на корточки рядом с Нисой. Его светло-серые глаза горели от возбуждения. – Ты знала об этом загодя, – сказал он. – Ты знала, что это случится. Что за отметина у тебя на лбу? Ниса коснулась виска и нащупала горячую, вспухшую кожу. «На что же это похоже?» – подумала она, проведя пальцами вдоль края отметины, и открыла было рот, чтобы сказать, что эту метку оставил бог, но в глазах вновь потемнело, а с языка само собой сорвалось: – Время удара может тянуться, а может и в складки собраться. – Да она не в себе, – сказала Евдокия. – Отведем-ка ее внутрь. Может, еще воды – и опомнится. Киприос помог Нисе подняться на ноги, обнял ее за талию и повел сквозь ворота во двор. Хозяин стоял перед домашним алтарем, подкладывая лучинки в огонь жертвенника, и пел гимн. При виде вошедших он сделал паузу, высыпал в пламя пригоршню зерна, воздел руки к небу и громко пропел последнюю строку. Утреннее моление завершилось. – Что это? Что тут такое? Что еще стряслось? – спросил хозяин, двинувшись им навстречу. – Мы нашли ее на улице, без чувств, господин, – ответил Киприос. – Ни оклики, ни пощечина не заставили ее очнуться. Пришлось Евдокии облить ее водой. – Так-так, красавица, и что же ты замышляла? Зачем вышла за ворота ни свет ни заря? И что за пакость у тебя на лице? – Что не содеяно было, обернется противоположным, – сказала Ниса.