– Грейси ходила в дом к Гаррикам? – переспросила Веспасия с видимым восхищением. – Хотела бы я это видеть своими глазами! И что еще она узнала, помимо того, что ни Стивена, ни его камердинера, похоже, нет дома, а прислуга понятия не имеет, где они? Или, по крайней мере, молчит по этому поводу, – уточнила она. – То, что Стивен Гаррик – несчастный человек со вспыльчивым нравом, который он не привык держать в узде, который злоупотребляет спиртным и которого никто не мог привести в чувство или утешить, кроме Мартина, – пояснила Шарлотта. – Увольнять его не имело никакого смысла, ибо где найти человека, который смог бы его заменить? Несколько мгновений Веспасия сидела молча, глядя на дам, что время от времени гордо шествовали мимо в своих лучших нарядах под руку с джентльменами в темных утренних костюмах или военных мундирах. – Если только он, на свое несчастье, не стал свидетелем некоего крайне безобразного эпизода, – произнесла она наконец тихо и печально. – Или же потом имел неосторожность попросить прибавки к жалованью. В таком случае его услуги могли счесть чересчур дорогостоящими и уволили без рекомендации. – Но разве это не глупо? – спросила Шарлотта. – Будь моя прислуга посвящена в семейные секреты, я бы постаралась не отпускать ее от себя. Наоборот, приложила бы все усилия к тому, чтобы она не искала работу в другом месте, к тому же имея – вполне справедливо – на меня зуб. Веспасия легонько покачала головой. – Дорогая моя, человек такого положения, как Фердинанд Гаррик, никогда не снизойдет до объяснений, а потенциальные хозяева никогда не спросят у пришедшего наниматься лакея, каковы были причины его действий. Они лишь сделают вывод, что тот своим болтливым языком угрожал Гаррику. Для лакея же нет страшнее греха, нежели болтливый язык. Укради он столовое серебро, его ждало бы куда менее суровое наказание, нежели если бы он запятнал репутацию дома. Серебро всегда можно купить, а в крайнем случае и вообще обойтись без него. А вот без хорошей репутации – это вряд ли. Шарлотта знала: Веспасия права. – И тем не менее я должна знать, что случилось с Мартином, – повторила она. – Если его просто уволили, то почему он ничего не сказал Тильде? Особенно если без причины? – Не знаю, – ответила Веспасия, кивнув какому-то знакомому, который, заметив ее, приподнял шляпу, и поспешила обернуться к Шарлотте, чтобы сей джентльмен не счел ее кивок за предложение составить им компанию. – Но, похоже, у тебя есть основания тревожиться. – А какой он, этот Фердинанд Гаррик, помимо того, что он измучил всех своей праведностью? – Шарлотта пошевелила ногой, проверяя, болит ли мозоль. Болит, еще как болит! – Не мучай себя, дитя мое, сними ботинок! – велела ей Веспасия. – Прямо здесь? – растерялась Шарлотта. Веспасия улыбнулась. – Сняв ботинок, ты привлечешь к себе гораздо меньше посторонних взглядов, нежели ковыляя вдоль всей аллеи до моей кареты. Не дай бог, люди подумают, что ты пьяна. Я близко не знакома с Фердинандом Гарриком и не имею такого желания. Такие мужчины, как он, мне неинтересны. Он начисто лишен чувства юмора, я же убеждена: оно – это примерно то же самое, что и чувство пропорции. – Веспасия с улыбкой посмотрела на игривого щенка, носившегося взад-вперед рядом с их скамейкой. Из-под его лап во все стороны летели мелкие камешки. – Абсурдность диспропорции – вот что обычно вызывает у нас смех, – продолжила она. – Нет ничего комичнее, чем когда рядом оказывается раздутое самомнение и нечто несуразное. Будь все вещи в мире правильными, боже, какая это была бы невыносимая скука! Без смеха жизнь теряет часть своей прелести. – Веспасия улыбнулась, но в глазах ее затаилась печаль. – И здравого смысла, – тихо добавила она, однако тотчас вскинула подбородок. – Но я разыщу этого Фердинанда Гаррика и выясню все, что смогу. В данный момент у меня нет никаких интересных дел, и тем более важных. Не полный ли это абсурд? – Щенок умчался прочь и затерялся в траве. Веспасия же переключила внимание на немолодую пару. На вид лет за пятьдесят, элегантно и модно одетые, они шли по дорожке, раздавая направо и налево кивки своим знакомым. Некоторых они приветствовали, других не замечали в упор. Иногда на миг они как будто не знали, как им поступить, и, обменявшись взглядами, принимали решение. – Мы заполняем время играми, – заметила Веспасия, – воображая при этом, что делаем нечто важное, так как больше ничего не можем придумать. Или же можем, но не хотим. – Тетя Веспасия, – осторожно произнесла Шарлотта. Веспасия вопросительно обернулась к ней. – Я знаю, вам неприятно думать, что мистер Райерсон убил Ловата, – продолжила та. – Или что он осознанно помогал мисс Захари замести следы преступления, но если говорить начистоту, как вы на самом деле считаете? Как ни странно, Веспасия улыбнулась. – Говорить начистоту можно, лишь когда мы знаем правду, – осторожно сказала она, чтобы не обидеть Шарлотту. – Не то, что узнает о нем полиция, а что он за человек, что нам известно о нем? Сказав это, Веспасия умолкла. Шарлотта даже подумала, что не дождется от нее ответа, и чтобы занять время, взялась расстегивать ботинок. А расстегнув кое-как, стащила с ноги. На пятке чулка зияла дыра – вот он, источник ее страданий. К счастью, кожа покраснела, но не была стерта до крови. Почувствовав на плече прикосновение чьей-то руки, Шарлотта подняла глаза. Веспасия держала в руках большой шелковый платок и маникюрные ножницы. – Если ты отрежешь чулок и обвяжешь ногу платком, – сказала она, – то возвращение домой доставит тебе минимум дополнительных неудобств. Шарлотта представила, как будет смотреться со стороны, если ветер взметнет подол ее юбки и под ней мелькнет пестрый шелк. – Улыбайся, – посоветовала Веспасия. – Лучше прославиться эксцентричной обувью, нежели кислым лицом. К тому же скажи, кого из тех, кто увидит тебя, ты встретишь еще раз? Неужели их мнение для тебя важно? – Нет, – мгновенно согласилась Шарлотта и улыбнулась даже шире, нежели предполагал полученный ею совет. – Спасибо. – Ты весьма деликатна в своих вопросах, моя дорогая. – Веспасия посмотрела на дальние деревья; на их ветвях виднелся лишь редкий лист, тронутый теплыми красками осени. – Но в одном ты права: Сэвил Райерсон – человек глубоко эмоциональный, импульсивный и… вспыльчивый. – Веспасия на миг прикусила губу. – В 1871 году он в результате несчастного случая потерял жену. Но дело не только в этом. Говорят, там имело место предательство, хотя я и не знаю, какое именно. И тем более кто кого предал. – Она заговорила почти шепотом. – Он был вне себя от ярости еще до ее смерти. Потеряв ее, он не только глубоко скорбел, укоряя себя, что не смог ее спасти, но и сильно переживал, что теперь никогда не сможет взять назад свои обидные слова, даже если в них и была правда. Шарлотта закончила застегивать ботинок. – Представляю, каково ему было! Но Ловат наверняка не имел к этому никакого отношения. Ведь это произошло более двадцати лет назад! – Абсолютно никакого, – согласилась Веспасия. – Говорю тебе это лишь затем, чтобы ты лучше представляла, что он за человек. Все это время он оставался один, верно служа своей партии и своим избирателям. А это, скажу тебе, капризная, требовательная публика, ничего не дающая взамен… нередко даже отказывающая в признании заслуг. Но самые лучшие любили его, и он это знал. Увы, работа его страшно изматывала, и он делал ее один. – Веспасия с легким презрением махнула затянутой в перчатку рукой. – Я не имею в виду, что он вел жизнь отшельника, боже упаси. Но он умел делать это, не привлекая всеобщего внимания, и никогда не позволял чувствам взять над собой верх. – Пока не появилась Аеша Захари…. – Именно. А человек страстный, который в течение двух десятков лет ничего не давал и не получал взамен, влюбившись, способен на самые неожиданные поступки, порой жестокие, которые он сам не понимает и над которыми не властен. Что делает его крайне ранимым, – мягко произнесла Веспасия, как будто говоря о самой себе. – Да… – задумчиво произнесла Шарлотта, пытаясь представить себе это неизбывное одиночество, длившееся многие годы, и силу чувств, когда те наконец взяли верх. – Чего я не понимаю, – продолжила Веспасия, и в ее голос вернулись сухие, резкие нотки, – так это того, почему эта женщина застрелила Ловата. Учитывая, что человек он был не слишком приятный в общении и, возможно, докучал ей своим ухаживанием, неужели она не могла просто игнорировать его? А если он не давал ей житья, то почему бы просто не вызвать полицию? В голову Шарлотте пришла куда более неприятная мысль. – Вдруг он шантажировал ее? Чем-то таким, что случилось в Александрии и о чем он грозился рассказать Райерсону? Чем-то таким, чего она сама никогда бы не рассказала ему? Веспасия посмотрела на траву у своих ног. – Пожалуй, – без особого энтузиазма признала она. – В такое можно поверить. Но я всем сердцем надеюсь, что это не так. Думаю, она не настолько взбалмошная женщина, чтобы убивать старого кавалера в ту самую ночь, когда она ожидала Райерсона. Или же обстоятельства не оставили ей иного выбора. – Это также объяснило бы, почему она до сих пор никому ничего не рассказывает, – добавила Шарлотта. Ей не понравились ее собственные слова, но уж лучше произнести их вслух сейчас, чем потом мучиться вопросами. – И хотя я с трудом представляю, что это такое может быть, мне кажется, это как-то связано с его работой в правительстве. Например, изощренный план очернить его репутацию. – Шпионка? – спросила Веспасия. – Или же, точнее, провокаторша. Бедный Сэвил, его в очередной раз хотели предать. – Она сокрушенно вздохнула. – Какие же мы все ранимые, – добавила она, поднимаясь на ноги. – Как легко нам причинить боль. Шарлотта тоже поспешила встать и предложила ей руку. – Спасибо, – сухо сказала Веспасия. – Я лью невидимые слезы о муках того, кто был мне всегда симпатичен, но я могу сама стоять на ногах. И у меня нет мозолей. Может, дорогая, это тебе стоит опереться на мою руку, чтобы я помогла тебе дойти до моей кареты? Я с радостью доставлю тебя на Кеппел-стрит. Как я понимаю, тебе нужно именно туда? Шарлотта попыталась спрятать радостную улыбку. – Это весьма любезно с вашей стороны, – поблагодарила она, взяв руку Веспасии, но не стала опираться на нее. – Да, я еду домой. Не желаете заглянуть к нам на чашку чая? – Пожалуй, да, – приняла приглашение Веспасия, однако серые глаза ее оставались серьезными. – Не сомневаюсь, что непревзойденная Грейси напоит нас прекрасным чаем, а заодно поведает мне все, что ей известно о пропавшем лакее. *** Веспасия осталась довольна чаепитием. При этом она настояла, чтобы чай подали в кухне, объяснив это тем, что кухня – единственная комната в ее собственном доме, где она ни разу не была. Ведь даже если бы ее кухарка оправилась от шока, она наверняка бы жутко оскорбилась. Они ежедневно встречались в утренней комнате, куда кухарка приходила выслушать ее пожелания и сделать собственные предложения, в результате чего обычно достигался некий компромисс. Кухарка никогда не заглядывала в гостиную, а Веспасия не вторгалась в кухню. Таково было их взаимное согласие. А вот кухня Шарлотты была сердцем их дома. Здесь не только готовили, но и ели. Свет газовых ламп отражался от начищенных до блеска медных сковородок. От натянутой под потолком веревки исходил запах свежевыстиранного белья, а деревянный стол и пол давно стали светлыми от ежедневных усилий Грейси. Кстати, та, несмотря на все свои намерения, сидела тихо, как мышка. Еще бы! Не каждый день к ним в дом заглядывали сливки общества, более того, сидели наравне со всеми за кухонным столом. И конечно, даже будучи в преклонных летах, Веспасия оставалась красавицей, каких Грейси еще не видывала – серебристая седина, тяжелые веки, высокие, четко очерченные скулы, фарфоровая кожа. Но постепенно боевой характер взял верх над испугом. Грейси поведала Веспасии все, что она думала и чего опасалась. Благодаря ей теперь та знала о случившемся не меньше, чем сами Шарлотта и Грейси. Вот почему в половине восьмого того же вечера, сверкая бриллиантовой диадемой, Веспасия стояла в фойе Королевской оперы. Ее атласное платье цвета лаванды резко контрастировало с шуршащими шелками, розовыми и золотыми платьями других дам. Застыв, словно колонна, Веспасия вглядывалась в проходящую мимо толпу, высматривая смутно знакомую фигуру Фердинанда Гаррика. У нее ушла почти вся вторая половина дня на то, чтобы с величайшей осторожностью выяснить, где он собирается провести вечер, а затем уговорить свою знакомую, которой она когда-то оказала одну услугу, расстаться с билетами в оперу. Последним в ряду предварительных действий стал звонок судье Телониусу Квейду, с приглашением составить ей компанию. Веспасия точно знала: Телониус ей не откажет. При этой мысли она ощутила легкую неловкость. Ей были хорошо известны его чувства к ней, но с момента возвращения Марио Корены честь не позволяла ей вводить в заблуждение кого бы то ни было, тем более давать повод для надежд. Кроме того, глубина этой страстной любви ее лучших лет теперь наполняла ее нежностью. Ей как будто открылась новая реальность, затмившая иные возможности, и она была пока не готова с ней расстаться. Марио был мертв, но ее чувства к нему давно стали неотъемлемой частью ее внутреннего «я». Впрочем, сегодня ее мысли были заняты опасностью, грозившей Мартину Гарви, и она не сомневалась, что угроза эта реальная. Иное дело, что она не показала вида ни Грейси, ни тем более Шарлотте, как сильно она встревожена. Она была наслышана о Фердинанде Гаррике, и он не вызывал у нее симпатий. Она не могла объяснить, почему, но поскольку разумных причин тому не было, то и разубедить себя было очень трудно. Разумеется, она поделилась своими мыслями с Телониусом, и не только потому, что правила хорошего тона требовали по меньшей мере некоего объяснения такой спешки, тем более что Телониус, как и она, не был большим любителем оперы, но и потому, что она слишком высоко ценила его дружбу и понимание, чтобы просить его помощи в случае, который может оказаться отнюдь не из легких. Гаррика она увидела одновременно с Телониусом. – Вперед? – тихо спросил он. – Боюсь, что да, – ответила Веспасия и, взяв его под руку, начала прокладывать себе путь в толпе. Увы, к тому моменту, когда они добрались до Гаррика, тот уже оказался вовлечен в беседу с весьма консервативным епископом, к которому Веспасия даже при самом большом желании не испытывала никаких теплых чувств. Она трижды набирала полные легкие воздуха, чтобы вступить в разговор, и всякий раз слова как будто прилипали к ее языку. Существовали некие степени лицемерия, которые она была бессильна достичь даже в лучших случаях. Веспасия скорее почувствовала, нежели заметила, улыбку в глазах Телониуса. – Впереди еще два антракта, – шепотом произнес он, когда Гаррик и епископ отошли в сторону, а им самим настало время занять свои места. Опера была шедевром барочной музыки, полной утонченности и света, но, увы, начисто лишена знакомых мелодий, а также страсти и лиризма столь любимого Веспасией Верди. Сидя в ложе, Веспасия мысленно строила планы относительно первого антракта. Ждать до второго она никак не могла: кто знает, вдруг что-то помешает ей заговорить с Гарриком. Он вполне может вновь вести с кем-то беседу, прервать которую с ее стороны было бы дурным тоном. Ведь, как и она к нему, он не питал к ней особо теплых чувств. Когда занавес под бурные аплодисменты опустился, она как будто бы случайно поднялась с места. – Я не предполагал, что вам так понравилось, – удивленно сказал Телониус. – Судя по вашему лицу, скорее наоборот. – Верно, – согласилась Веспасия, слегка встревоженная тем, что он смотрел не на сцену, а на нее. Она почти забыла, сколь глубоки его чувства к ней. – Просто я хочу нанести Гаррику визит до того, как он выйдет из ложи, – пояснила она, – и желательно прежде, чем в нашу беседу вторгнется кто-то третий. – Если епископ там, обещаю предоставить ему возможность убедить меня в его взглядах, – предложил Телониус с кислой улыбкой, но лукавинкой в глазах. Телониус отлично понимал, на какое самопожертвование он идет. Впрочем, понимала это и Веспасия. – Большей любви нет ни у кого, – прошептала она. – Я буду вашей вечной должницей. – О да, – с жаром согласился Телониус. Впрочем, его содействие не понадобилось. Рядом с ложей Гаррика Веспасия нос к носу столкнулась с епископом. – Добрый вечер, ваше преосвященство, – поздоровалась она с ледяной улыбкой. – Приятно видеть, что сюжет оперы не оскорбляет ваших высоких моральных принципов.