– То есть смерть Ловата все же неким образом связана с Египтом, а вовсе не с Райерсоном? – уточнила Шарлотта, увы, без той искры надежды, которую наверняка ощутила бы всего час назад. – Возможно, – согласился Питт. – Но все равно это мало что объясняет. Почему именно сейчас, спустя много лет после отъезда из Александрии? И какое отношение к этому имеет Аеша Захари? Ловат не собирался жениться на ней. Для него это было лишь очередное увлечение. Из того, что мне удалось узнать, она тоже не была влюблена в него. – Неужели? – скептически уточнила Шарлотта. Питт улыбнулся. – По-настоящему она любила другого мужчину. Совершенно не похожего на Ловата. Египтянина, гораздо старше ее самой, патриота, которому, увы, не хватило стойкости. Он предал ее и все то, во что они оба верили. – Какая жалость, – искренне огорчилась Шарлотта. Она никогда не встречалась в Аешей Захари и почти ничего о ней не знала. Тем не менее она попыталась представить себе всю горечь ее разочарования и глубину ее боли. – И все равно, вряд ли можно считать совпадением, что Ловат был убит в саду ее дома? – Она пристально посмотрела на мужа. Прочтя в его взгляде жалость, недоверие и некое новое, обостренное восприятие всей этой трагедии, она потянулась к нему и накрыла его руку своей. В ответ он перевернул ладонь и нежно сжал ее пальцы. – Думаю, вряд ли, – согласился он. – Но я должен разыскать Йейтса. Однако если он мертв, как я узнаю, что случилось и почему? – Суд над Райерсоном начинается уже завтра, – сказала Шарлотта, глядя на него в упор. – Знаю. И сегодня постараюсь найти Йейтса. – Питт на минуту задумался, затем отпустил ее руку, резко отодвинул от стола стул и встал. *** Питт стоял на ступеньках и моргал – не столько от того, что мягкое осеннее солнце било ему прямо в глаза, сколько из-за того, что только что сказал ему неразговорчивый офицер с печальным лицом. Арнольд Йейтс был мертв. Это случилось менее чем через четыре года после того, как он покинул Египет. Талантливый и мужественный офицер, после выздоровления он получил назначение в Индию. Казалось, он не ведал страха; где бы ему ни довелось нести службу, солдаты смотрели на него как на героя. – Настоящий храбрец, – произнес офицер, глядя на Питта с болью в глазах. – А порой настоящий безумец. Не ведал страха, не щадил себя. Награжден посмертно. Да, таких, как он, просто непозволительно терять. – Безумец? – переспросил Питт. Лицо офицера тотчас сделалось каменным, как будто внутри его что-то захлопнулось. – Я неудачно выразился, – резко ответил он. Увы, Питт так и не смог вытащить из него что-то еще, а потому откланялся и ушел. Итак, из четверых александрийских приятелей двоих не было в живых – один погиб на поле брани, второй – убит в Лондоне, третий бесследно исчез, а четвертый, священник в Севен-Дайлз, при упоминании имени Мартина Гарви от ужаса потерял дар речи. Развернувшись на пятках, Питт шагнул к краю тротуара, затем на пару ярдов вышел на проезжую часть и помахал рукой, намереваясь остановить проезжавший мимо кеб. Здание суда было набито битком – все напирали друг на друга, перекликались, бранились и сражались за свободное место, и Питт с великим трудом прокладывал себе путь вперед, как вдруг перед ним вырос констебль и грудью преградил ему дорогу. – Извините, сэр, но сюда нельзя. Если вы не хотели стоять, то должны были озаботиться этим раньше. Как говорится, кто рано встает, тому бог дает. Согласитесь, что это справедливо. Питт открыл было рот, чтобы возразить, однако понял тщетность своего намерения. Увы, здесь он не имел власти и не мог претендовать ни на какие преференции. Для констебля он был частью толпы, очередным зевакой, пришедшим поглазеть на падение бывшего министра и на знойную восточную красавицу, обвиняемую в убийстве. И таких здесь не одна сотня. Питт чувствовал, как на него напирают сзади. Кто-то наступил ему на ноги, кто-то локтем ударил в ребра. Констебль с трудом сдерживал раздражение. Лицо его было пунцовым и блестело каплями пота. – Я подожду здесь, – сказал Питт. – Бесполезно, сэр. Сегодня здесь вы не найдете ни одного свободного места. – Констебль мотнул головой в сторону зала. – Мне нужно поговорить кое с кем внутри, – стоял на своем Питт. Констебль недоуменно посмотрел на него, однако промолчал. Питт прошел мимо зала, в котором в эти минуты слушалось дело Райерсона и Аеши Захари, и нетерпеливо остановился рядом с соседней дверью. Прошел почти целый час, но из-за двери так никто и не появился. Питт уже начал задаваться вопросом: может, он напрасно тратит время? Что, если Наррэуэя там нет? Однако, поразмыслив, он решил-таки дождаться перерыва в заседании и посмотреть, кто выйдет из зала. Наконец двери распахнулись, и в коридор вышел невысокий, тощий человек с каштановыми волосами. Посмотрев налево, затем направо, он шагнул вперед. В свою очередь, Питт сделал шаг ему навстречу. – Извините, – сказал он. – Вы ведь присутствовали на суде над Райерсоном. – Это было скорее утверждение, нежели вопрос. Увы, слова эти вырвались у него машинально, до того, как он их хорошенько взвесил. – Верно, – согласился человек. – Но зал набит битком. Вам туда просто не попасть. – И что там было на данный момент? Тощий человек пожал плечами. – То, что обычно. Полицейские доложили о своих выводах. Разумеется, стреляла женщина. Загадка в другом – каким образом она надеялась уйти от наказания? Питт оглянулся по сторонам, на людей, которые все еще не теряли надежды попасть в зал, как будто боялись пропустить некую драму, участниками которой они могли бы стать. – Не удивлюсь, если это приведет к отставке всего кабинета, – произнес мужчина, как будто отвечая на не заданный Питтом вслух вопрос. – Небольшой перевес голосов, важный министр, запятнавший себя связью с такой женщиной… Беспорядки в Манчестере. – Губы незнакомца скривились в презрительной усмешке. – Я надеялся, что все окажется куда интереснее. Адвокат ничего не добился. Ладно, может, еще приду завтра. – С этими словами он шагнул мимо Питта и растворился в толпе. В свою очередь, Питт шагнул ближе к двери, в надежде увидеть, внутри ли Наррэуэй. По правде говоря, он едва не упустил его, заметив Наррэуэя лишь тогда, когда тот направился к выходу из зала. Решив, что наткнулся на кого-то незнакомого, он удостоил Питта раздраженным взглядом, но стоило ему узнать своего подчиненного, как он тотчас был весь внимание. – В чем дело? – резко спросил он у Питта. – Что тут было? – в свою очередь, спросил тот. Наррэуэй тотчас замер на месте и вытаращил на Питта глаза. – И вы пришли сюда, чтобы задать мне этот вопрос? В его голосе слышались раздраженные нотки. Не скрылась от Питта и напряженная гримаса на его лице – морщины на лбу и в уголках рта как будто сделались резче и глубже. Было видно, что самообладание дается ему с великим трудом. Они так и не сумели спасти Райерсона. Питт тотчас подумал о том, что наверняка имеется некая веская причина, которую лично он не понимал, но которая почему-то была крайне важна для Наррэуэя. Что было источником его гнева? Их провал? Или некая личная боль, рана, связанная с событиями прошлого, о которых Питт даже не догадывался? Наррэуэй ждал. – Я пришел сказать вам, что Арнольд Йейтс мертв, – ответил Питт. – Он был четвертым в компании приятелей Ловата. Ловат убит, Гаррик исчез, Сандерман стал священником в лондонских трущобах. Наррэуэй даже бровью не повел и остался стоять как вкопанный. – Вот как? И откуда вам это известно? – Я сделал запрос в военное министерство! Ответ был очевидный. Но затем до Питта дошло: Наррэуэй имел в виду отнюдь не Йейтса, а Гаррика и Сандермана. – Не впутывайте в это дело вашу супругу, Питт, – процедил сквозь зубы Наррэуэй, притворившись, будто не заметил вспыхнувший в глазах Питта гнев. – Насколько мне известно, пока она единственная, кто связал между собой Ловата, Гаррика и Сандермана. Тем более что я все еще понятия не имею, с чем мы имеем дело. С этими словами он протянул руку и, крепко взяв Питта за локоть, потащил его к выходу из здания суда. – Все так плохо? – спросил Питт. И это был не вопрос. Наррэуэй небрежно прислонился к дверному проему, но поза его осталась напряженной. Казалось, ему было тяжело оставаться в одном и том же положении слишком долго. – Увы, суд не намерен взвешивать доказательства вины или невиновности, – с горечью ответил он. – Судьи уверены в том, что перед ними убийца и ее пособник. Думаю, присяжные того же мнения. Вопрос в другом: переживет ли этот скандал правительство? Сегодня всеми движет примерно тот же инстинкт, который заставляет людей охотиться на оленя или стрелять в диких животных. Им приятно видеть, как гибнет некто куда более благородный и сильный, нежели они сами. Это зрелище доставляет им удовольствие. Неспособные что-то создавать сами, они умеют только разрушать, и это пьянит их сильнее любого вина. Лицо Наррэуэя исказила гримаса гнева и бессилия. Казалось, он был целиком и полностью во власти эмоций. – Вы хотите сказать, что это политический процесс. Это случайность или чей-то умысел? – спросил Питт. Глаза Наррэуэя вспыхнули гневом, однако он поспешил овладеть собой. – Откуда мне знать! – воскликнул он с ноткой отчаяния в голосе. – Я не поверю, что Аеша Захари виновна в дурацком убийстве человека, с которым она больше не общалась и который был ей безразличен, – убитым голосом произнес Питт. – Но если в ее намерение входило свергнуть Райерсона, как еще она могла это сделать? – бросил в ответ Наррэуэй, одарив его недобрым взглядом. – Она приехала в Англию идеалисткой, уверенной в том, что способна освободить свою страну от экономического ига! – с жаром возразил Питт. – По-вашему, это невозможно? – Я не хуже вас знаком с экономической историей Египта! – огрызнулся Наррэуэй. – Если его экономике что-то и навредило, то лишь недальновидная политика Саида Паши, а затем хедива Исмаила, а также возвращение на рынок после гражданской войны американского хлопка. Как вы помните, все это привело к тому, что в 1879 году Исмаил был вынужден отречься от трона, что, в свою очередь, открыло для нас возможность взять бразды правления египетской экономикой в свои руки. Если Аеша Захари так хорошо образованна, как вы говорите, она должна была понимать это даже лучше нас. Питт не нашел, что сказать на это. Все это были очевидные факты, которые, однако, не складывались в осмысленную историю, разве что в историю наивности или даже глупости, в которую, однако, ему очень не хотелось верить. – Думаю, вам стоит остаться, – тихо сказал Наррэуэй и наполовину повернулся, чтобы уйти, как будто не хотел, чтобы Питт заметил на его лице хотя бы проблеск надежды. – Однако жду вас у себя в кабинете в семь утра, – приказал он и добавил: – Послезавтра. С этими словами он повернулся и зашагал прочь. Питт остался стоять. Питт узнал все, что мог, про Арнольда Йейтса. Увы, это не добавило ничего существенного к тому, что он знал про смерть Ловата, равно как и к тому, что случилось с последним в Египте. Как он ни старался, Питт не видел никакой связи с Аешей Захари. То же самое касалось и послужного списка Моргана Сандермана и его решения уйти из армии и стать священником. Никакой зацепки. Единственный факт, не дававший покоя Питту, – это дружба четверки – такая, казалось бы, прочная в Александрии, но от которой по возвращении их в Британию не осталось и следа. Впрочем, они вполне могли обмениваться письмами. Откуда ему это знать? *** В тот день Питт вышел из дома рано, чтобы вовремя успеть к Наррэуэю. Шарлотта тоже отправилась по делам, но в противоположном направлении. Она не стала говорить Грейси, куда идет, – не хотела ставить девушку в неловкое положение, если той придется отвечать на вопрос Питта, если тот вернется домой раньше, чем она сама. Доехав омнибусом до Оксфорд-стрит, она пешком дошла оттуда до Дадли-стрит. Здесь она на минуту остановилась, пытаясь вспомнить, в каком направлении вел ее Сандерман. В направлении Севен-Дайлз, конечно, но только не весь путь. Приняв решение, Шарлотта зашагала по Грейт-Уайт-Лайон-стрит и, пройдя некоторое расстояние, свернула налево, в переулок. В утреннем свете все здесь выглядело иначе – более бледным и унылым, как будто припорошенным слоем пыли. А также гораздо меньших размеров.