Глава 5 Веретьев возвращался в лагерь злой и, как следствие, сильно уставший. Он всегда очень уставал от злости, особенно от бессмысленной. В том, что он сейчас злился, смысла не было ни на грамм. Невесть откуда взявшиеся и так же неизвестно куда исчезнувшие утопленники обратно от этого не появлялись, так же как и Павел Головин. Непродуктивная злость накапливалась, грозя перетечь в сильнейшую головную боль, от которой, как знал Веретьев по прошлому опыту, не будет спасения минимум сутки. В данных условиях выпасть на двадцать четыре часа из жизни было непозволительной роскошью. Слишком много непонятного таилось в этих местах. Разлитую в воздухе опасность Александр Веретьев еще с армейских своих лет чувствовал спинным мозгом, или, как называл это Феодосий Лаврецкий, хордой. Сейчас позвоночник не пружинил, а стоял колом, как будто в спину вогнали черенок от лопаты. На мгновение Веретьеву даже показалось, что вслед ему смотрят чьи-то внимательные глаза, и он повернулся несколько раз, быстро, внезапно, проверяясь, как его когда-то учили, но ничего подозрительного не заметил. Женька Макаров, идущий след в след, молчал, чувствуя настроение своего командира. Конечно, кому охота попадать под горячую руку. – Как они хоть выглядели-то? – спросил он, когда до лагеря оставалось метров триста, не больше. – Кто? – Да жмуры эти. – Как два жмура, пролежавшие сорок лет в толще болот, а потом зачем-то извлеченные на поверхность и прикопанные в первой попавшейся яме. Если хочешь подробнее, то спроси в лагере у Ленчика, у него фотографии есть. – Так вы их и сфотографировать успели? – Так да. Хоть это сделали. Вот пост охранный к ним выставить мне как-то в голову не пришло. Кому могли понадобиться два разлагающихся на глазах трупа? – Значит, кому-то могли, – философски заметил Макаров. – Ты считаешь, это дело рук беглых зэков? – Да не знаю я, – с досадой ответил Веретьев. – Эти зэки позавчера сбежали, а тела мы вчера утром нашли, и Паша вчера пропал. Бог его ведает, связано это или нет. – Скорее дьявол, – пробурчал в ответ Макаров. Впереди замаячили деревья, под которыми был разбит лагерь поискового отряда. Пропотевшая футболка липла к телу, резиновые сапоги на ногах казались неподъемными, голова болела все сильнее, да и бессонная ночь сказывалась, чай, уже не мальчик, как ни крути, а сорок два года. Больше всего на свете Веретьеву сейчас хотелось сорвать с себя влажную одежду, прыгнуть с разбега в прохладную, немного пахнущую тиной речную воду, нырнуть с головой, смывая усталость, проплыть под водой метров пятьдесят, пока хватит дыхания, вынырнуть с шумом, как будто ты кит, а потом лечь на спину и отдаться на волю воды, бездумно глядя в небо. А что, до реки не так и далеко, с километр, не больше. Можно быстро поесть, обсудить с отрядом сегодняшний день, составить план действий на завтра, выставить дежурных и сбежать в деревню, к реке, чтобы искупаться всласть, узнать, не было ли вестей от Павла, проверить, все ли в порядке у жителей, а заодно повидать девушку с медовыми волосами. Ирину Поливанову. Вслед за Женькой Макаровым он шагнул с вьющейся между деревьями тропинки на полянку, на которой и был разбит лагерь, и остолбенел. Женщина, сидевшая у костра, была невообразимым образом похожа на эту самую Ирину Поливанову, о которой он только что так некстати думал. Может, он простудился и у него высокая температура, а бред – всего лишь признак физического нездоровья? Думать, что он сходит с ума, Веретьеву не хотелось. В их лагере неоткуда было взяться Ирине. У костра могли сидеть Таня, Оля, в крайнем случае Надежда Александровна, и Веретьев даже сморгнул, чтобы развеять напавший на него морок. Но тот никуда не делся, лишь при виде Александра поднялся с бревна, потянув за руку маленького мальчика, тоже послушно вставшего вслед за матерью. И впрямь Ирина. – Здравствуйте. – Она подошла, неловко улыбаясь, словно извиняясь за свое неожиданное вторжение. – Вы вчера сказали, что мне можно прийти, если будет нужна помощь, вот я и подумала… Да, точно, вчера Веретьев настаивал на том, чтобы Таня осмотрела ушибленную голову молодой женщины. Неужели спустя сутки последствия сотрясения мозга дали о себе знать? – Таня, Таня, – позвал он. Молодая медсестра вышла из своей палатки, глянула враждебно, как чужая. – Посмотри, пожалуйста, Ирину, она вчера упала и сильно ударилась головой. – Это вы сильно ударились головой, как я погляжу, – с некоторым вызовом сказала Таня, и Веретьев вытаращил глаза, потому что никогда она так не позволяла себе с ним разговаривать. Ничего, кроме обожания, ни разу не слышал он у нее в голосе. – Нет-нет. – Ирина шагнула к костру, протягивая руку в знак возражения. – У меня все в полном порядке. Никаких последствий от падения нет. Я совсем по другому вопросу. – Что-то случилось? – Взгляд Веретьева стал серьезен, потому что он вдруг осознал, что эта женщина ни за что бы не пришла вечером в лес, да еще с ребенком, если бы не крайние обстоятельства. Не была она похожа на ветреную и пустую искательницу приключений. Совсем не была. – Вы видели беглых заключенных? – Нет, я их не видела, но, кажется, знаю, кто их кормит, – сказала она. – Кормит? И кто же? – Полиект Кириллович. У него собаки и термосы. Но этого не может быть, потому что он привозит с почты корм. Понимаете? – Нет, – искренне признался Веретьев. Таня смотрела на молодую женщину с нескрываемым неудовольствием, как будто насквозь видела все ее ухищрения и дурацкие придумки. Ирина инстинктивно повернулась к ней спиной. – Я сейчас попробую объяснить, хотя это непросто. Видите ли, Полиект Кириллович за последние два месяца сделал мне много добра, и я не хотела бы выглядеть неблагодарной, но все это так подозрительно. Таня у костра демонстративно фыркнула. От походной кухни в их сторону выдвинулась Надежда Александровна, сунула в руки Татьяне черпак, подхватила на руки ребенка, который переминался с ноги на ногу, все так же цепляясь за материнскую руку. – На-ка, иди ребятам картошку накладывай, ужинать всем пора, – строго сказала она Татьяне. – Нечего на чужих разговорах уши греть. А ты, малыш, пойдем с бабой Надей. Я тебя картошечкой накормлю и будем шишки собирать. А мама пока с дядей поговорит. – Я в поварихи не нанималась, – огрызнулась Таня. – У меня другой функционал в отряде. – Ну, все мы на что-то не нанимались, но жизнь такая, что все враз измениться может, – философски заметила немолодая женщина. – А про повариху тебе стыдно должно быть. Сама знаешь, как Ольге непросто. И я тебя целый день не напрягала, сама приготовила и обед, и ужин. Но уж по тарелкам разложить сможешь, чай, не переломишься. У Тани вспыхнули уши. Сквозь фарфоровую кожу полыхал жаром пламень, постепенно перебираясь на тонкую лебединую шею. На мгновение Веретьеву стало ее жалко. Но он тут же забыл и про Таню, и про ее позор, лишь благодарно улыбнулся Надежде, которая увлекала за собой доверчиво идущего по мягкому мху ребенка. Он заметил, что Ирина проводила сына глазами и, только убедившись в полной его безопасности, снова повернулась, готовая продолжать разговор. – Давайте отойдем, – сказал он, – присядем вон там, где нас никто не слышит, и вы мне расскажете все, что вам известно. Свой рассказ Ирина уложила минут в пять. Он отметил, что говорила она четко и последовательно, легко подбирая слова и не испытывая в них ни малейшей трудности. Умеющих формулировать свои мысли людей он ценил. – Не получается, – сказал он задумчиво, когда молодая женщина закончила. – Что не получается? – не поняла она. – Ваш сосед не может кормить в лесу сбежавших зэков. – Вы правда так считаете? – Ее лицо выражало такое неприкрытое облегчение, что Веретьева затопила волна нежности. И тут же спохватилась: – А почему? «Молодец, во всем пытается дойти до сути, просто на слово не верит», – отметил Веретьев. Эта молодая женщина нравилась ему все больше и больше. Как человек, разумеется. Надо будет узнать, кем она работает, и пригласить в компанию. Лаврецкий с ног сбился в поисках качественных кадров, а тут такой экземпляр в деревне пропадает. – Да потому что, судя по вашему рассказу, все те два месяца, которые вы тут живете, ваш сосед каждый день, утром и вечером, уходит в лес с собаками и термосами. Так? – Ну да. – А заключенные из расположенной неподалеку колонии сбежали только позавчера. – Точно. – Голос Ирина расстроенно пополз вниз. – И как же я сразу про это не подумала. Вот дуреха, это же очевидно. У нее от огорчения даже слезы выступили на глазах, и Ирина закинула голову вверх, чтобы не дать им выкатиться. – Но вы молодец. От его слов она посмотрела недоверчиво, шмыгнула носом, вопросительно и чуть сердито. – Меня вовсе не надо утешать, я не ребенок. В ее движении головой было что-то от дикой лошади, и Веретьев вдруг внезапно подумал, что в этой женщине нет ни капли покорности. Норовистой была эта лошадка, ох, норовистой, и от понимания этого факта объездить ее хотелось все сильнее, как и положено настоящему берейтору. – Я вас и не утешаю. – Он позволил себе улыбнуться. – Я констатирую факт. Вы молодец, что подметили эту странность. Ваш сосед кормит собак готовым сухим кормом, который заказывает по почте, но при этом дома у них огромные кастрюли, жена печет большие пироги, явно избыточные для семьи из двух человек, даже с учетом того, что в гости можете заглянуть вы с сыном, и он ходит в лес дважды в день с большими полевыми термосами. – И что это значит? – Это значит, что ваш Полиект Кириллович действительно кормит кого-то на болотах. Только он не Бэрримор и это не беглые каторжники. Те сбежали два дня назад, а утопленники, которые нашлись, а потом пропали, провели на воздухе не меньше недели, а то и две. – Какие утопленники? И кого же тогда может там кормить Полиект Кириллович? – А вот это как раз вопрос. Ира, вы точно в своем детстве не слышали ничего интересного, связанного с этими местами? Каких-то баек, легенд? Ориентировочно годов из семидесятых прошлого века? – Я только в восемьдесят седьмом родилась, – мягко сказала Ирина. – И честно, ничего такого не помню. Бабушка вообще о прошлом говорить не любила. Она была человеком довольно закрытым. – А дедушка? Вопрос казался дурацким и вырвался раньше, чем Веретьев спохватился, что ведет себя неприлично. Какая ему разница, какой характер был у ее давно умерших родственников? Однако Ирина ответила быстро и послушно, как будто считала его расспросы в порядке вещей. – Дедушка умер за десять лет до моего рождения. Папа тогда еще школьником был. Он рассказывал, что бабушка тяжело это пережила. Она деда очень любила. – Болел? – зачем-то уточнил Веретьев, никогда до этого момента не замечавший за собой болезненного любопытства. – Нет. Погиб. Он геолог, руководитель геолого-разведывательной экспедиции, что-то не так пошло, я точно не знаю, но даже тело его не нашли, очевидцы его смерти были, но поиски ни к чему не привели. На кладбище даже могилы его настоящей нет. Только камень надгробный на участке земли. Да и то соседи настояли, точнее, бабушкина подруга Ангелина Вениаминовна и тетя Маиса, Полиекта Кирилловича мать. Они сказали, что неправильно это, когда некуда на могилку сходить, не по-православному. Но бабушка на кладбище все равно никогда не ходила. Она верующей не была и, как мне кажется, до конца своих дней считала, что дед может быть жив. – Кажется?