– Ты сегодня спрашивал, встречаюсь ли я с кем… – И?.. У Германа даже дернулась щека, пока он ждал ответ. – Да, – этот ответ мне дался нелегко, всего одно короткое слово, даже боюсь представить, что дальше будет. – Пап, слушай… В общем, избавь меня о семейных посиделок, не заставляй называть ее мамой и не приглашай на свадьбу. Это тот ответ, которого я и боялся. Пойду Тургенева перечитаю, что ли? Отцы и дети – извечная проблема, независимо от времени и социального статуса. – Герман… – Пап! Ну ты серьезно? Здорово, конечно, что ты со мной поделился, но избавь от подробностей. – А просто выслушать ты меня можешь? – повысил я голос. – Могу, но мне это неинтересно. Да что такое? – вдруг прижал он руки к ушам. – Пап, я как будто глохну. Он снова стал маленьким мальчиком, прижимающимся к моей груди, а я опустился на колени перед его креслом и обнял Германа. Контузия, забытая в детстве. Пришел в себя сын быстро – отстранился и сказал: – Все хорошо, только странно. Сегодня было слишком много откровений. Почему бы не добавить к нему еще одно? ГЛАВА 34 Григорий Да, пора было откровенничать. Но только не это я хотел сказать сыну изначально, что собирался сказать сейчас. – Герман, через десять минут на кухне. – Пап, ну не хочу я говорить о… – Мы будем говорить о другом. В его глазах появился интерес, но вместе с тем и удивление. Главное – заинтересовать и оторвать от компьютера. Я вышел из комнаты и направился в кухню. Поставив чайник и насыпав заварку, я быстро сходил в душ, а выйдя, заметил, что Герман уже наливает кипяток в чашки. Увидев меня, сын спросил: – Так о чем говорить будем? Я устроился на краю кухонного диванчика и взял в руки чашку. Герман ногой достал из-под стола табурет и сел на него, шумно прихлебнув горячий чай. – Что с тобой происходит? – спросил я в ответ. Сын пожал плечами и взъерошил волосы. Такой маленький и такой в то же время взрослый. – Пап, я иногда странно себя чувствую. Как будто сон утром пытаюсь вспомнить, а не могу. Тебе знакомо это ощущение? Я кивнул. Да, знакомо, мне тоже хотелось бы многое забыть. Но, увы, не могу. – Герман, а что ты помнишь о маме? Он думал, отвернувшись к окну, а потом ответил: – Она была красивая, добрая, читала мне на ночь, а потом умерла, – последние слова были произнесены с такой горечью, что и у меня кольнуло сердце. Бедный мой ребенок… Я думал, что мне было плохо, но, наверное, ему еще хуже. Он даже не мог тогда сформулировать свою претензию к матери. Что это было для шестилетнего ребенка? А я настолько упивался своим горем, что забыл о нем. – Герман, – решился я, – ты был уже взрослым, тебе было шесть лет, когда она погибла. Я никогда не говорил с тобой об этом… – Пап? – спросил сын, когда я замолчал. Как же, черт возьми, сложно все это. Я хотел поговорить об одном, а по итогу получается совсем другое. – Послушай, сынок, ты был с мамой в машине, когда она попала в ДТП. Конечно, там был звон разбитого стекла, шум, удар. Поэтому сейчас все и вспоминается… – И ты мне сейчас только об этом говоришь? – Герман подорвался с места, едва не опрокинув чашку, и начал мерить шагами кухню. – А я-то уже погуглил симптомы психических расстройств. И слуховые галлюцинации там, кстати, тоже встречаются. – А когда мне это надо было рассказать? – тоже повысил я голос. – Когда тебе было восемь, десять, двенадцать? Я не знал, что сказать. Но сейчас ты начал вспоминать в каких-то ощущениях, восприятиях… Ты не помнишь фактов, а я помню. И ты думаешь, что мне было легко? Нет. Не было. Что-то во мне умерло тогда же, но ты дал мне новый толчок, ради тебя я жил. Сын остановился посреди кухни и посмотрел на меня. Я старался сохранять спокойствие, но это было сложно. Я хоронил в себе воспоминания, заталкивал их в самые глубины подсознания. Но мне это аукнулось. Герман смотрел на меня так… Это просто не описать словами. В его взгляде было и непонимание, и боль, и любопытство. В нем шла внутренняя борьба, и я хотел помочь, но не знал, как именно. А потом она посмотрел совсем по-взрослому и спросил: – И ты сейчас хочешь, чтобы эту историю я принял вместе с твоей новой… хм, дамой? Он ударил меня. Пусть и только вербально. Лучше бы я сразу рассказал о нас с Лолой. Но слова как-то вырвались сами собой: – Если ты не хочешь, то я тебя пока с ней знакомить не стану. – Избавь от удовольствия, – поморщился Герман и, взяв с собой чай, добавил: – Спокойной ночи. – Спокойной, – ответил я. Как же все неправильно получилось. Но пусть он пока переварит эту информацию, а потом поговорим и о другом. Только это неправильно. Я готовился к одному, а получилось все иначе. Сын для меня всё. Но и Лола стала большим, чем просто секс. Ее добродушные карие глаза, ее неуверенность в себе, ее самоотдача – все было больше, чем я когда-либо получал. И хотел дать ей то же самое. Допив чай, я сполоснул кружку и пошел к себе в комнату. Разговора с Германом не получилось, и я должен как-то сказать об этом. Но уже завтра, наверное… Я теперь сомневался. До этого был полон уверенности, а теперь что-то перегорело внутри. Я надеялся, что сын воспримет новость нормально… Нет, не о матери, а о Лоле. А сейчас боюсь, что ее имя вызовет новую волну протеста. Но и не знаю, что она скажет завтра. Я обещал поговорить. А в итоге не смог сдержать даже такое простое обещание. Эта женщина стала для меня слишком многим – даже сам не понял, в какой момент. Но подвести ее я не могу. Но и сына подвести не могу. То, что казалось таким простым и естественным, стало обрастать проблемами. Но впереди еще выходные и командировки в количестве «ноль». Надеюсь, за это время мы с Германом сможем поговорить. Пусть пока подумает – ему это надо. А потом я его снова огорошу, судя по всему. Я размышлял обо всем полночи, но утро началось совсем не так, как я ожидал. Сын влетел ко мне в комнату с возгласом: – Пап, прикинь, а наша училка новая только строит из себя хре… то есть непонятно что, а сама… – Что? – спросил я, ожидая чего угодно, но только не того, что прозвучало через секунду. – А она, оказывается, в отношениях с папашей моего одноклассника. Прикинь? – С кем? – не понял я сразу. – С отцом Яна Алексеева. И тут сон меня окончательно покинул. ГЛАВА 35