— Может, и нет. Но я все же думаю, что кто-то пытается его подколоть. Пожалуйста, хоть из-за этого не грузись. С твоей… чувствительностью. — Я в порядке. В подтверждение выдавливаю из себя улыбку, хотя на самом деле хочется завизжать на Чейса, чтобы прекратил так холодно и рационально говорить о вещах, которые пугают меня до смерти, и не приплетал чуть что моих родителей. С тех пор как мы познакомились, он несколько раз спрашивал меня о родителях, но я не люблю распространяться о том, что с ними произошло, и он с уважением относится к моему нежеланию обсуждать это. А я просто не могу говорить. Мне понадобилось очень много времени, чтобы вернуться к нормальной жизни и перестать задыхаться от одного упоминания о них. И я не хочу возвращаться в прошлое, мне слишком тяжело, тогда я думала, что просто не переживу все это. К тому же не все разговоры — пусть даже многочасовые беседы с психологом — лечат. Я не хочу об этом говорить, наоборот, хочу забыть, каково это — до смерти тосковать по кому-то. — Меня теперь вообще ничто не прошибет, — говорю я окрепшим голосом. Чейс подталкивает меня плечом и улыбается: — Рад слышать. — Слушайте, а может, все-таки позвонить в полицию и рассказать о том, что случилось? — спрашивает Сиенна, помахивая фотографией и письмом. После ухода Сонни фотография осталась валяться на столе, и ее прихватила Сиенна. Не взяла бы она, взяла бы я. И письмо из мусорки, куда его выбросил Сонни, вытащила тоже Сиенна. Хорошо, что оно не провалилось куда-нибудь вглубь. — Да, — поддерживаю я. — Нужно позвонить в полицию. — Они все равно ничем не помогут. Ну, то есть… а что можно сделать в такой ситуации? — спрашивает Чейс. — Найти отпечатки пальцев? Должны же были остаться какие-то следы, кроме наших. Ты что, полицейские сериалы не смотрел? Даже если это шутка, Сонни имеет право знать, кто так пошутил, а полицейские должны поставить этого типа на место. — Да, жалко, что мы не знаем, кто это устроил. У меня есть отличная идея для шуточной мести, — говорит Айзек. — Можно купить жуков в зоомагазине, ну, тех, которыми кормят ящериц, и запустить в его комнату. Я представляю, как по моей коже ползают жуки, и меня передергивает. — Поскорее бы этот праздник закончился, — ворчу я. — Все еще переживаешь из-за Джейка? — спрашивает Айзек и со смехом уклоняется от хука Чейса. Чейс качает головой и беззвучно произносит какое-то слово. Кажется, не совсем приличное. Представьте себе, это — единственная тема, на которую Айзек со мной шутит. — Нет, не переживаю, — отвечаю я. С тех пор как не стало мамы и папы, прошло уже два года, но мне и сейчас так же больно, как в тот день, когда мы с братом узнали, что стали сиротами. И я просто лгу, уверяя, будто мне плевать на то, что из-за Джейка эта дата стала для меня еще тяжелее. Хотя нам с Джейком и правда было страшно неловко, мы держались друг с другом совершенно естественно. А потом он вдруг бросил универ. Или мне только казалось, что все было естественно? В любом случае о поцелуе мы ни разу не заговаривали. После отъезда от Джейка не было ни слуху ни духу, не считая открытки на Рождество. — Тут не из-за чего переживать, — вступается за меня Сиенна. Айзек сразу приподнимает руки, словно сдается: — Шучу. Подумаешь, разбила бедняге сердце, тут действительно не из-за чего переживать. Я смотрю на него, сузив глаза и не отводя взгляда. Может, так до него дойдет, что мне плевать на его издевательства. — Ты раздуваешь из мухи слона. Это был всего лишь поцелуй, и то не совсем, и Джейк совсем не расстроился. Он же не предложение мне делал, в конце концов. — Зануда ты, — мрачно бурчит Айзек. — Ну извини. — Я изображаю улыбку. — Теперь, когда мы закончили обсуждение моей бурной личной жизни, может, вернемся к розыгрышам? — Похоже, в этом году Лайла хочет активно поучаствовать, — со смешком говорит Чейс. — Правда, что ли? Обычно ты этой ерундой не занимаешься, — замечает Сиенна. — Теперь у меня есть мотивация. Мне очень хочется разыграть того, кто пристает к Сонни. — Давайте насыпать детскую присыпку в фены в девчоночьей раздевалке, — предлагает Айзек. — Если что, я готов! — Боже! — Сиенна закатывает глаза. — Я бы устроила пранк в духе… ну, например, сжечь целую кучу кукол-купидонов прямо посреди кампуса, облив их фальшивой кровью, — предлагаю я. — Господи, Лайла! — смеется Чейс. — Ты просто маньячка. — Сразу видно большую поклонницу этого праздника, — усмехается Айзек. — Да уж. Ненавижу Валентинов день. Если бы мои родители не поехали в какой-то расфуфыренный отель отмечать этот идиотский праздник, то остались бы живы. Мы с братом узнали об аварии только через час после того, как она случилась. Примчались в больницу, и нам сказали, что все будет хорошо, а через несколько минут после этого их обоих не стало, сначала — одного, потом — другого. Всего за несколько секунд до полуночи. — Короче, — говорю я, пытаясь сменить тему. — Я устала и хочу спать. Завтра купим детскую присыпку, фальшивую кровь и купидончиков. Я желаю всем спокойной ночи, иду чистить зубы, а потом — в свою комнату. Закрываю дверь, прохожусь по мягкому ковру. Легко стаскиваю платье через голову и швыряю на кресло в углу комнаты. Обычно я обращаюсь со своими вещами очень аккуратно, но сегодня так устала, что мне на все наплевать. Натягиваю пижамные штаны, которые комком валяются на кровати с самого утра. На сегодня еще сгодятся. У меня слипаются глаза и очень болят ноги, мне лень искать другую пижаму. К тому же во флисовой пижамке так тепло и удобно. Она сиреневая и мяконькая, с рисунком из единорожек. Не дай бог, Чейс ее когда-нибудь увидит. Обычно если я выхожу из комнаты в пижаме, то это шелковые шортики и все такое. Я откидываю одеяло и тут же отдергиваю руку, почувствовав укол. На подушечке большого пальца вспухает бусинка крови. А на пол к моим ногам падает красная роза. Какого черта? А-а-а, это Сонни. Я посасываю уколотый палец. Сонни частенько подсовывает друзьям в постель всякие нежданчики вроде пауков или женских трусиков. Я аккуратно за стебель поднимаю розу и бросаю на тумбочку. Завтра тоже подброшу ему что-нибудь, и уж точно не красивый цветок. Может, куплю креветок или рыбьих голов или еще чего-нибудь вонючего. Будь я похрабрее, использовала бы идею Айзека. Но Сонни в любом случае крышка. 4 Пятница Второе февраля Я просыпаюсь под звук дождя, мягко барабанящего по стеклу. Терпеть не могу мокнуть, но в то же время очень люблю дождь. В нем есть что-то умиротворяющее. На запястье вибрирует «фитбит» — беззвучный будильник напоминает, что уже шесть утра и пора вставать. Я потягиваюсь, как кошка, сильно-сильно вытягивая руки над головой. Когда родители были ж ивы, я любила спать до упора и закатывала глаза всякий раз, когда мама говорила, что я проспала полдня, вместо того чтобы заняться делами, и такими темпами просплю всю жизнь. А теперь, как бы мне ни хотелось остаться под одеялом, я все равно встаю. Потому что больше нет мамы, которая разбудит и поднимет. Вот так. И нечего разлеживаться. Я сбрасываю одеяло. Холодно, по всему телу бегут мурашки, но я вскакиваю поскорее, чтобы не передумать и не зарыться снова под одеяло. Выхожу из комнаты и шлепаю по коридору в ванную. Здесь намного теплее. В прошлом году установили радиатор, и он жарит просто нещадно. Я выхожу из душа, одеваюсь и на цыпочках сбегаю вниз, стараясь не наступать на скрипящие половицы, чтобы никого не разбудить. Сонни и Сиенна встают так же рано, как я. Все остальные — сони и ленивцы. У Шарлотты и Айзека комнаты на первом этаже, поэтому мы стараемся не шуметь до семи, когда эти двое высовывают носы из дверей. — Доброе утро, — говорю я Сиенне. Ее волосы, обычно такие гладкие и блестящие, торчат во все стороны. — Что, тяжелая ночка? Она даже не поднимает голову, просто сидит, глядя в свою огромную кружку с черным кофе. — Не то слово. Так и не смогла уснуть. И уже устала, — бурчит она. — Сонни еще не спускался? Обычно он просыпается первым. — Его даже в комнате нет, — отвечает она все тем же монотонным голосом, который звучит как плохая запись. — А ты откуда знаешь? — Я тоже наливаю себе кофе. — Дверь открыта. Где он сам, не знаю. — Странно. — Я оборачиваюсь к Сиенне. — Обычно он ночует дома. Всегда. Все знают, что Сонни любит девушек, а девушки любят его. Его, как он сам говорит, «трофеев» просто не счесть. Но при этом Сонни никогда, ни с одной из девушек не оставался на всю ночь, чтобы наутро избежать неловкости и позорного бегства. — Да я знаю, — пожимает плечами Сиенна. — Может, он тактику сменил? Пару секунд она молчит, а потом из ее груди вырывается короткий, низкий смешок: — А может, и нет. Я с кофе усаживаюсь возле Сиенны, и мы ждем, когда проснутся остальные. Если рассуждать здраво, то переживать за взрослого парня, который, скорее всего, решил зависнуть на ночь у какой-то девчонки, — глупо. Но… что-то не так. Я чувствую. Мне не по себе, и в желудке как будто лежит огромный кусок свинца.