— Спасибо. Не нужно. — Я же вижу, что нужно. Если бы ты была моей девушкой, то никогда не оказалась в таком положении. И заметь, это не подкат, а констатация факта. Он пожал мне локоть и чуть приобнял. — Вечером позвоню. Ввалившись в квартиру, я бросила рюкзак под вешалкой и первым делом отправилась в душ, а когда вышла из него, оказалось, что мама вернулась и разбирает на кухне сумки. Она обняла меня, поцеловала, понюхала мокрые волосы и сказала, что я пахну персиками. После чего достав из пакета настоящий персик, дала мне и критически оглядела. — Что-то ты бледная какая-то и тощая совсем. — Устала немного. Жаловаться моей маме на плохое самочувствие было равносильно добровольной сдаче в изолятор строго режима. — Очень плохо, что ты забыла телефон, — мама как-то загадочно посмотрела. — Ну, мам, если ты волновалась, могла бы позвонить Ярославу, я же прислала тебе его номер. — Я-то могла…, — она продолжала смотреть. — А вот Артём тебя потерял. — Как? — я застыла, так и не успев надкусить персик. — Откуда ты знаешь? — Заходил в тот же день, как ты уехала и вчера, и сегодня тоже. Такой загорелый, глаз не отвести. Зря ты так с ним. Мне кажется он тебя любит. В первый раз как услышал, что ты уехала, расстроился сильно. Вчера торт принес. — Мама открыла холодильник, демонстрируя коробку. — А сегодня уже повеселее был. Чувство счастья и ужаса нахлынули одновременно. — И что ты ему сказала? — Что ты на теплоходе. А что ещё я должна была сказать? Спрашивал с кем. Я сказала правду — что не знаю. Потому что я действительно не знаю! Но он, кажется, не поверил. Потому что сколько заходил, столько и спрашивал, что за знакомые. Хотя нет, сегодня уже не спрашивал. Тебе плохо? Иди сейчас же в кровать. — Потом, — я побежала к так и оставшемуся на зарядке телефону. Сорок восемь пропущенных вызовов от него. Сорок восемь! А сообщение только одно и первый за всё это время вопрос: «Ты, где?». Глава 22 Тоня Я проснулась от лёгкого удара по ноге. Окно было распахнуто и по комнате гулял чуть прохладный, наполненный сладкими ароматами цветов воздух. Снаружи доносился странный стрекочущий звук, словно в спицу велосипеда попала сухая ветка. На простыне лежало яблоко. И только я взяла его в руки, как следом влетело ещё одно и упало возле подушки. Я подобралась к окну. Амелин в длинных, напоминающих мамину зеленую клетчатую скатерть трусах стоял внизу и, щурясь от отсвечивающего в стёклах солнца, целился в меня очередным яблоком. — Вылезай, — шёпотом сказал он. — А сколько времени? — Полшестого. — Боже, какая рань. А что случилось? — Утро случилось, глупенькая, — он выставил руки, готовясь меня ловить. — А что это за звук? — Сороки. Стащили где-то кусок мыла и теперь скандалят из-за него. Я нехотя натянула вчерашний сарафан, кеды и, перебравшись через подоконник, спрыгнула к нему. — Идем, — он потянул к калитке. — Тут есть одно место. Я как проснулся, сразу понял, что хочу туда сходить. Лет десять не был. В детстве думал, что там водится счастье. Правда. Мне бабушка рассказывала. Что оно крохотное, похожее на бабочек, и что рождается оно в капельках росы, нагретых на солнце. Поэтому, чтобы поймать его, нужно встать очень рано. Затаиться и ждать, тогда оно само сядет на тебя. Мы, когда с дедом на рыбалку ходили, всегда шли мимо этого поля, на нем цвели васильки и роса сверкала бриллиантами. Там полно счастья, это точно. Я с лёгкостью представила его маленьким, восторженным и верящим во всё подряд. Пожалуй, стоило проснуться в такую рань, чтобы узнать, что он и сейчас может быть таким. — А я в детстве думала, что счастье — это мёд. Не знаю почему. Увидела глиняный горшок с надписью «Счастье». Но потом открыла, и оказалось, что это мёд. А мёд я не люблю. Мы шли в другую от коттеджей сторону. Туда я ещё не ходила. Дорога вела до края деревни и разветвлялась: одним концом сворачивая в светлый березняк, другой — раскатанная колёсами машин колея петляла среди бескрайней зелени полей и исчезала где-то впереди, за облаками. Солнце уже припекало. Песчаная дорога пылила. Шиповники вдоль дороги отцветали, но их запах всё ещё стоял в воздухе. Громко жужжали шмели. — Хорошо летом, — сказала я. — Так хорошо. Даже счастье ловить не надо. Достаточно просто идти всегда по этой дороге вон к тому лесу и не оглядываться. — А за тем лесом как раз и живёт счастье. И мы к нему уже скоро придем. Чёрт, — Костик остановился и рассеянно взъерошил волосы. — Я знаю столько стихов про всякое дерьмо, а про счастье ничего. Нет. Стоп. Знаю: Есть счастье у нас, поверьте, И всем дано его знать. В том счастье, что мы о смерти Умеем вдруг забывать. Не разумом, ложно-смелым. (Пусть знает, — твердит свое), Но чувственно, кровью, телом Не помним мы про нее. Его голос звучал так, словно это не стих, а просто история, которую он мне рассказывает. — О, счастье так хрупко, тонко: Вот слово, будто меж строк; Глаза больного ребенка; Увядший в воде цветок, И кто-то шепчет: «Довольно!» И вновь отравлена кровь, И ропщет в сердце безвольном Обманутая любовь. — Ты сам это сочинил? — Нет. Зинаида Гиппиус. — Прямо, как ты. — Нет, лучше б из нас на свете И не было никого. Только бы звери, да дети, Не знающие ничего. — Странно, что не ты. В точности твоя тема: что лучше ничего не знать. — Потому что это правда, — он взял меня за руку и повёл. — Бог же выгнал Адама и Еву из рая вовсе не за секс, а за то, что они узнали то, что им не положено. Думать начали. Понимаешь? А рай — это когда не думаешь ни о чем, а просто живешь. — И не оглядываешься. — Да. И не оглядываешься. С дороги вспорхнули купавшиеся в песке воробьи.