Артём же, в общепринятом понимании, был типичным мажором и сорил деньгами без сожаления направо и налево. Однако делал он это не от глупости или чрезмерных запросов, а нарочно, как бы со зла, из-за постоянного чувства вины, связанного со смертью родителей. Приличное наследство жгло ему руки и совесть. Это было сродни его вечной тяги к риску и саморазрушению. Акробатические выходки на узком парапете многоэтажки, лихое катание на роликах по проезжей части между машин, постоянные провокации агрессивно настроенных компаний, зажигательные танцы на краю перрона перед прибывающим поездом. Он рисковал всё время. Нарочно и совершенно бездумно. Раз притащил откуда-то машинку для мыльных пузырей. Большую чёрную металлическую коробку, внутри которой вращалась выпускающая фонтан пузырей лопасть, и договорившись с дворником, мы отправились на крышу соседней многоэтажки опробовать её. Было часа четыре, солнце жарило нещадно, рубероид под ногами плавился, пахло горячим цементом и резиной, но вид с крыши открывался изумительный и, когда машинка заработала, и пузыри, переливаясь, взмыли вверх, произошло маленькое чудо. Мы все втроем несколько минут стояли, запрокинув головы и, затаив дыхание, следили за сверкающими шариками. А потом они оба начали дурачиться. Макс гонялся за пузырями, то лопая их, то пытаясь поймать целыми, Артём же, забравшись на узкий парапет, встал спиной к краю крыши и попросил меня сфотографировать его в облаке парящих пузырей. Малейшее неловкое движение, и он легко мог сорваться вниз. Ухватиться было не за что, и в случае чего ни я, ни Макс добежать бы не успели. — Слезь, пожалуйста, — попросила я. — Всё нормально, — беспечно отмахнулся он. — Артём, я тебя очень прошу. — Ой, ну хватит. Давай фоткай, и я слезу. — Пожалуйста! — Не будь ребенком, — его любимый аргумент. — У меня всё под контролем. Поднял руку и помахал. Перед глазами пронеслась картинка, как он в мгновение ока исчезает с той стороны. Я обернулась на Макса, но тот вместо того, чтобы поддержать меня, тоже заскочил на этот бортик и точно так же балансируя руками, двинулся навстречу Артёму. — Но я не хочу! Артём нарочно занёс ногу над пустотой. — Если я упаду, в моей смерти будешь виновата ты. Больше часа я гуляла по пыльным, изнемогающим от жары улицам, а когда вернулась, увидела его на лавочке возле подъезда. Он сидел в домашней майке, тапочках, с чашкой дымящегося кофе. Ждал. — Где ты была? — отставив кофе, потянул за руку и усадил рядом. — Гуляла. — Кто это тебя отпустил? — шутливо нахмурившись, убрал мои волосы с шеи и поцеловал. — Просто подумать хотела. — Что-то случилось? — Нет. — Ладно, рассказывай. Я же вижу, — он откинулся на спинку лавочки. — Знаешь, я тут подумала… Не нужно нам никуда ехать. Тут же выпрямился: — Как это? Я уже всё решил. — Сейчас не самое лучшее время… Столько всего… — Чего всего? — Проблем разных. — Да что случилось-то? — Пусть всё идёт, как идёт. Можно же так? — Можно и так, а можно лучше. — Лучше не будет, — не решаясь поднять глаза, я взяла его за свободную руку и поводила пальцем по ладони. — Когда пытаешься сделать лучше, всегда нарушается то, что есть. А я боюсь что-то менять. — Ты напоминаешь свою маму, которая тоже боится всего подряд. — Не правда! — Правда. Сначала ты не хочешь ничего менять, а потом тебе страшно выйти из дома. — Дело не во мне. — В чем же ещё? — он недоверчиво усмехнулся. Я старалась смотреть куда угодно: на фонарный столб, на застрявший в ветвях деревьев белый пакет, на мужчину в сетчатой майке, лишь бы не на него. — Тебе стоит больше заниматься. Репетировать. Нужно много работать, чтобы вернуть форму и достойно заявить о себе, — на автомате повторила я слова Полины. — Что…о…о? — положив руку мне на затылок, он развернул мою голову к себе. В глазах читалось безграничное удивление. — У тебя полно дел, а я отвлекаю. — Ты на что-то обиделась? — Конечно, нет, — в подтверждении я прижалась к нему и, с трудом пробубнила в плечо. — Ты должен думать о будущем. — Чего ты такое болтаешь? — первое удивление прошло, и в его голосе послышалось недовольство. — Слушай, Витя, какие-то темы у тебя подозрительные. Кто с тобой разговаривал? Мама? Костров? Ситуация хуже не придумаешь. Врать я совсем не умела. — Просто я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. — У меня всё хорошо. — Это сейчас хорошо, но если ты не будешь ничего делать, станет плохо. — Прекрати нести чушь, иначе я разозлюсь, — и он, ухватив меня, принялся целовать так, словно я примитивное, неразумное создание, застрявшее где-то на низших ступенях эволюции. С трудом высвободившись и чуть не опрокинув чашку, я вскочила. — А что, если у тебя вдруг закончатся деньги и не на что будет жить? — Так, Витя, последний раз предупреждаю, — он угрожающе наставил на меня палец. — С этим не лезь. Как и на что я живу и буду жить, никого не касается. Ясно? — Мне самой неприятно об этом говорить. Просто ты спросил, о чём я думала. — А теперь скажи честно, кто вбил этот бред тебе в голову? Мама? Костров? — Я сказала только, что если у тебя есть дела и работа, то ехать отдыхать неразумно. — Неразумно, — он насмешливо фыркнул и сделал глоток кофе. — Что разумно, а что нет, решать мне. Короче, ты сейчас просто рассказываешь, кто тебя на это надоумил, и будем считать, что ничего не было. Я очень боялась с ним поссориться, до тошноты, до головокружения, до холодной дрожи в коленях, но я уже поклялась Полине сохранить наш разговор в тайне. — Я и сама понимаю, что… — Сама? — раздражённо перебил он. — Я так ценю в тебе честность, Витя, а сейчас ты бесстыдно врешь. — Я не вру. — Так, кто? — он подался вперёд и упёрся локтями в колени. — Кто сказал тебе, что я должен, а что не должен? — Пожалуйста, не говори со мной, как с уборщицей. Он отставил чашку и поднялся. Сделал шаг навстречу, взглянул на окно, из которого моя мама любила время от времени высматривать нас, и остановился. — Витя… — взгляд был пристальный и неласковый. — Если ты сейчас же не скажешь мне правду, пеняй на себя.