— Ждите там, — отчеканил отец Марка. Дворецкий втолкнул в комнату хозяйского сына, абсолютно игнорируя мои протесты и просьбы. А ещё к большому моему изумлению закрыл двери на ключ. — Эй! Я горничная, а не пленница! — кричала в полотно, барабаня кулаком. — Какого чёрта?! Вот уж точно индюк! Поняв, что всё без толку, отступила вглубь комнаты. Глянула на окно. Ну вылезу я через раму, а дальше что? На поиски Марка меня явно не желают брать. Топать пешком? Какой смысл? В конце концов его отец знает своё дело. Обречённо опустилась в кресло, мгновенно наткнувшись бедром на жёсткий угол книги. Поспешила убрать, но произведение всё же задержала в руках — Ремарк. Положила на колени и аккуратно открыла на первой попавшейся странице. Нежно-жёлтые полосы маркера выделяли несколько предложений. Он помечает мысли из текста, что пришлись ему по душе? Как прилежный ученик и ценитель, который ищет свой путь и пытается руководствоваться выводами мудрых. Снова широко пролистнула открыв на месте закладки. Нет, это не закладка, а смятый когда-то лист бумаги, который вновь расправили и сложили. Развернула… «Пусть прошлое грызет суставы. Характер мне не изменить, Но примешь ты судьбы провалы Души потянешь робко нить. Сломался в прошлом, но воскреснул Не так, как нужно было нам. И мир, быть может, в правде треснул. Мой дух борьбы от мрака пал. Меня ты сердцем зацепила, И лик твой — вечный мне удел. Ты душу робко растворила И образ нежный в грудь осел. Хочу касаться, помнить душу, И верить в то, что навсегда. Клянусь, покой я не разрушу, И буду помнить, что моя. Меня пойми. Толкни не сразу. Успею, может, объяснить. Держи внутри любви те фразы, Тогда смогу себя простить. Я обещаю измениться, Рука твоя пусть, как маяк. И здесь душе моей не спиться Я вечный страж у твоих врат. Мой Воробей» Дыхание застопорилось, а непонятный ком начал опасно расти в груди. Захотелось одновременно и заплакать, и засмеяться. Руки и ноги свело, а озноб прошиб насквозь. Это слова любви? Он излил так свои чувства ко мне, боясь сознаться? Боясь, что не пойму или оттолкну? Или опасаясь своих фобий? Он мне нужен! Срочно... Прямо сейчас! Хочу, чтобы сказал в лицо, чтобы я ответила тем же. И я отвечу. С радостью отвечу. Отдам самое ценное, что есть у меня, — сердце и душу — потому что без него, это теперь лишь посредственность. — Марк?! — вскрикнула я, вскакивая с кресла, когда дверь открылась. Нет, это его отец и, судя по выражению лица, ничего хорошего мне сейчас не услышать. — Есения, я хочу, чтобы вы честно ответили на мой вопрос, — вкрадчиво просипел хозяин дома. — Мы оба видим и понимаем, что наш договор зашёл дальше, чем планировалось. Мой сын стал неравнодушен к вам. Я сглотнула, с трудом удерживая в груди скачущее, как кенгуру, сердечко. — Марк травмированная с детства личность, и я поклялся себе, что буду беречь его от душевной боли. Теперь обязан спросить вас, Есения, что происходит? Вы выполняете условия договора или же действительно не безучастны к нему? — Кажется... Кажется всё и правда зашло слишком далеко, — произнесла я, видя перед собой невидимое лицо мужчины, что царапнул сердце счастьем. — Думаю, разумней прекратить сделку досрочно, — хмуро уронил Игорь Матвеевич. — Нет! — воскликнула так, словно получила удар. — Вы не поняли! Сделки давно нет! Я... я кажется, люблю вашего сына... Поняв это, должна произнести, чтобы окончательно раскрыть ворота в душу и впустить этот новый факт не только в голову, но в своё сердце. Но эти слова лишь ударились о броню Игоря Матвеевича, не проникнув даже на миллиметр. — Любите? Тогда вам стоит узнать кого вы полюбили. Глава 24. Хрустальное сердце МАРК Десять лет назад Обещания отца о лучшей жизнь, увы, имели прямую связь со мной. В школьном рюкзаке помимо учебников и тетрадей, теперь очень часто лежал небольшой герметичный свёрток и обязательно рядом с ним свежее мясо — буженина, корейка или грудка, которые есть строго запрещалось, как бы я не был голоден. Пакет и мясо доставлял по смутным адресатам. Лишь спустя месяц понял, что папаша приобщил мою наивную субстанцию к доставке наркоты. Пакет герметичен, а запах мяса не давал кинологическим собакам учуять дурь. Отказ едва не стоил мне почек. Отец оказался умной мразью, бил только по ногам и телу, не трогая лицо. Избитый школьник-подросток вызовет вопросы не только у преподавателей, но и у оперуполномоченных. Мама не выходила из пьяного дурмана. Еда в холодильнике давно закончилась, а о том, чтобы попросить даже думать не смел. Часто побирался остатками с пьяного стола, когда вусмерть нажравшиеся родители и их гости отрубались где попало. Пару раз воровал в местных продуктовых магазинах хлеб и молоко. Первый раз не попался, а на второй Лидия Антоновна, кассирша и моя соседка из дома напротив, сунула мне вдогонку ещё банку тушёнки, несколько пакетов вермишели быстрого приготовления и упаковку чёрного чая. — Я сообщу твоему дяде, — шептала сердобольная женщина, засовывая продукты в мой рюкзак. — Дай его адрес. Или в соцопеку... — Не надо соцопеку, — умоляюще посмотрел на неё. — Я не хочу в детдом. Я уеду из города, как закончу девятый. Мне немного осталось потерпеть, тёть Лид. Поступлю в техникум, устроюсь в общежитии... Женщина быстренько смахнула слезу и ласково погладила меня по плечу. — Дай Бог, сынок. Дай Бог. Наша семья всегда на стрёме. Приходи в любое время... — Спасибо, тёть Лид, — понуро уронил я, зная, что не при каких обстоятельствах не воспользуюсь её предложением, потому что понимал уровень опасности. Придя домой, застал отца на кухне, потягивающим пиво и смотрящим телевизор. Поспешил миновать его поле видимости, но, к несчастью, успел засветиться.