Поджимаю губы, думая, стоит ли вываливать на него то, что происходит у нас. Мне очень нужна помощь, но я не хочу, чтобы он подумал обо мне как-то плохо. Мне это важно. Наверное, я эгоистка. – Нет, – шепчу я. – Все в порядке. Я ему расскажу. Но чуть позже. Когда мы узнаем друг друга получше. А чтобы это случилось, нужно как-то сказать о Стасе. Машина уже останавливается, а смелость куда-то убегает от меня. Тихо. Соберись. Кидаю взгляд к дому и замечаю, что на кухне горит свет. Мама, что, плачет? – Прости! Мне пора, – хочу вылететь из машины, но Кирилл ловит и подтягивает к себе. На секунду я вновь теряюсь в его объятиях. Не хочу расставаться, но нужно. – До завтра? – спрашиваю я, получаю ответ его поцелуем и на подкошенных ногах пытаюсь спешить к дому. В квартире пахнет корвалолом и горем. Тут же кидаюсь к маме и в голове раненной птицей бьется ужасная мысль. – С Варей? – Нет, – качает головой мама. – Я просто устала. Безумно устала. Крепко обнимаю ее, а она меня. Плачет еще несколько минут, и только потом замечает на мне чужую одежду. – Разве это твое? – Нет, мам. Но это не важно, – говорю я, наливая ей стакан воды. – Поверь мне, я ни за что не доставлю тебе проблем. Поджимает губы и кивает и опять в слезы. – Мам, что, на самом деле, тебя беспокоит? – пытаюсь понять ее. – Из турецкой клиники звонили? Донор отказался? – Пока еще нет, – трясет головой. – Но денег мы все равно не сможем собрать. Вот он привычный мне вкус отчаяния и собственной беспомощности в этом мире. Обнимаю маму, отвожу ее в постель и засыпаю рядом, поглаживая ее волосы. Утром она старается бодриться и делать вид, что вчерашнего нервного срыва не было, снова заявляет, что мы справимся, и я киваю. Не потому что, что согласна. А потому что, кроме слепой надежды на удачу у нас ничего нет. Она уходит первой, а чуть позже нужно выходит мне. Заканчиваю с посудой, а точнее с кружками из-под кофе, так как есть нам обоим не хотелось, и только натягиваю обувь, как звонок. Сначала думаю, соседи. Но звонят, так настырно, что хочется уже не спрашивать кто там, а сразу по лбу дать. Усмиряю пыл, открываю дверь и пару секунд смотрю, не моргая. Блондин. Высокий. Смазливый. Надменно смотрит на меня сверху вниз. – Ты Лера Звягина? – звучит голос, который я с трудом, но все-таки узнаю. И лицо теперь узнаю. Я видела его в клубе в вип-чилуате, когда он обсуждал “придурь” (с его слов) собственного дедушки и желала тому скорой кончины. От меня ему что надо? И откуда он знает мое имя? Глава 17. Право на счастье – А вы кто? – ошарашенно спрашиваю я. – Антон Соколов. Это звучит так, будто мне только что сказали я Бред Питт, а я такая дура, не признала с ходу. – Простите, но я вас не знаю. – Скоро познакомимся и очень тесно. Мой дед, ведь, к тебе приходил? – Кто? – хмурюсь я, а этот тип, пользуясь моим замешательством, нагло входит в квартиру. – Слушайте, я вас не приглашала. Выйдите. – Поверь, мне и самому не приятно здесь находится, но там, – он указывает пальцем за дверь. – Кошачьей мочой несет. – Знаю. И? – Ты похоже, не поняла, с кем говоришь, – в момент становится пугающе злым блондин. Прям как шакал, который сейчас набросится. – Нет, не поняла, – отвечаю ему, а сама думаю, как бы выпроводить или самой уже сбежать и соседям постучать. Ненормальный какой-то этот Антон. Точно не все дома у него! – Мой дед – Валентин Соколов, так понятнее? – задирает нос. – Нет, – хочу сказать я, но тут же соображаю. – Валентин Игоревич? – Ага, – выдает Соколов и начинает с брезгливостью мазать по дому взглядом. – В общем, ты уже в курсе, что он хочет тебя в невестки, да? – Слушайте. Я не понимаю, что вы от меня хотите, и не хочу продолжать этот разговор. Я на работу опаздываю. – Слушай, девочка, – в момент он опускает руку возле моей головы и наклоняется опасно близко. Вот только если в случае с Кириллом под опасностью подразумеваются неподконтрольные чувства, то тут самый настоящий страх неизвестности и отвращение. – Со мной не нужно так говорить. Поняла? – угрожает он, и при всем желание ему сейчас съязвить, я почему-то киваю. – В общем, старик хочет, чтобы я на тебе женился. И я женюсь. Усекла? – диктует он новые правила, и вот тут возмущение пересиливает страх. – А меня вы не хотите спросить? – вспыхиваю я. – Слушай, не набивай себе цену. Ты живещь в нищите, а будешь, как сыр в масле кататься. Строй из себя недотрогу в другом месте, а мне не заливай. Меня передергивает от этой наглости и хамства. Я отталкиваю его руку и открываю дверь. – Вон! – это не крик. Это рык из глубин моей души. – Что?! – Пошел отсюда вон! – Ты охренела? – Захлопывает дверь с такой силой, что хлопок слышен на весь подъезд. Хватает меня за рукав футболки, и я тут же испуганно пячусь к стене. – Пусти! – Да не ной. Ничего я тебе не сделаю. А ты гонор поубавь и подумай над тем, что я сказал. У тебя сутки, – заявляет он, а затем сам открывает дверь и уходит. Еще несколько минут я отхожу от шока, чувствую, как дрожат колени. Пытаюсь осмыслить то, что только что произошло, но на это, однозначно, нужно время, которого у меня нет. Вспоминаю, что опаздываю, и скорее бегу на работу. Вот теперь, стоя в метро и держась за прорезиненный поручень, я могу еще раз обо всем подумать. Что же это выходит. Этот мерзкий зазнавшийся тип и есть тот внучок, которому меня хочет сосватать Валентин Игоревич? Вот так да-а. Уму не постижимо! И зачем ему это нужно только? В памяти всплывает случайно подслушанный разговор в клубе. VIP чиллаут. Двое. Этот самый блондин и его товарищ. Как о тогда сказал? “Дед совсем рехнулся. Двинулся на идее, что не оставит наследство, если не женюсь на внучке какого-то старого друга?” Что-то в этом роде? Выходит, внучка этого старого друга – я? От шокирующих открытий мне срочно нужно присесть, но едва я занимаю место, как вижу женщину преклонных лет, и уступаю ей место. Буду переваривать стоя. Что еще эти двое в тот день говорили? Что предполагаемая невеста “дворняга” и у деда белобрысого, Валентина Игоревича, были какое-то дела с предками обреченной, то есть нареченной. “Ошибки молодости, вся херня” – цитата. Угу, вот он привычный мне мажор. Господа и плебеи. Богачи и челядь. Как они еще таких, как я, называют?