– Я не знал. Простите… – Мы живем в юдоли слез. Родственники передавали меня друг другу по цепочке, точно фальшивую монету. Все они рассчитывали получить свою долю наследства, а наследство целиком ушло на уплату долгов. Я после болезни… – он похлопывает себя по искалеченной ноге, – представлял собой малообещающее вложение капитала. Последний родич, какой-то четвероюродный дедушка по имени Корнелис, объявил мне, что у меня один глаз косит, а другой наводит порчу, и отвез меня в Лейден, где и оставил на пороге какого-то дома на берегу канала. Пообещал, что меня возьмет к себе моя, «так сказать, тетушка» Лидевейде, а сам шмыгнул прочь, как крыса в сточную трубу. Делать нечего, я позвонил в звонок. Дверь никто не открыл. Хромать за дядюшкой Корнелисом смысла не было. Так я и сидел на ступеньках… Маринус промахивается одновременно по красному шару и по битку Якоба. – В конце концов добродушный стражник… – Маринус одним глотком осушает стакан с лимонным соком, – пригрозил выпороть меня за бродяжничество. Я стал уверять, что не бродяга, но, поскольку я был одет в обноски своих кузенов, стражник остался глух к моим оправданиям. Я долго ходил взад-вперед вдоль канала Рапенбург, просто чтобы согреться… – Маринус смотрит на дальний берег залива, где обитают китайские купцы. – День был пасмурный, безрадостный, выматывающий душу. На меня глазели продавцы каштанов и уличные мальчишки, почуявшие добычу, а на том берегу канала клены роняли листья, как женщина роняет клочки разорванного письма… Домбуржец, вы будете бить или нет? Якобу удается дуплет: двенадцать очков. – Когда вернулся к тому же дому, огни в окнах так и не горели. Я позвонил в звонок, моля о помощи всех известных мне богов. Старуха-служанка распахнула дверь, клянясь, что будь она хозяйкой, прогнала бы меня с глаз долой без разговоров, ибо опаздывать грешно, такое у нее мнение. Но раз уж она – не хозяйка, Клаас впустит меня через сад позади дома, хотя мне полагалось бы идти через черный ход, предназначенный для торговцев. И она захлопнула дверь. Я спустился с крыльца к черному ходу, постучал, и все тот же цербер в юбке, заметив, что я опираюсь на палку, провел меня по обшарпанному коридору в дивной красоты сад. Ваша очередь, бейте, не то мы здесь до ночи провозимся. Якоб отправляет оба битка в лузу. При этом красный шар занимает весьма удобную позицию. – Из-за кустов сирени появился старик-садовник и велел мне показать руки. Очень удивился, спросил, проработал ли я хоть один день садовником в своей жизни. Я ответил – нет. «Пусть сад решает», – сказал Клаас и больше за весь день почти не проронил ни слова. Мы смешивали листья граба с конским навозом, посыпали опилками грядки с розами, сгребали листья в небольшом яблоневом саду… Для меня это были первые приятные часы за очень долгое время. Мы развели костер из сухих листьев и пекли в нем картошку. На ручку моей – уже моей! – лопаты села малиновка и запела свою песенку. – Маринус насвистывает, подражая щебетанию малиновки. – Когда уже начало темнеть, в сад вышла пожилая дама в капоте, с коротко остриженными седыми волосами. Она сказала: «Я – Лидевейде Мостарт, а ты кто такой?» Оказывается, она только что узнала, что настоящий мальчишка – помощник садовника, которого сегодня ждали, сломал ногу. Я объяснил, кто я, и рассказал про дядюшку Корнелиса… Якоб набрал уже сто пятьдесят очков. После неудачного удара очередь переходит к доктору Маринусу. Раб Сьяко в саду очищает от тлей листья салата. Маринус, выглянув из окна, что-то бегло говорит ему по-малайски. Сьяко отвечает, и Маринус, посмеиваясь, возвращается к игре. – Как выяснилось, моя матушка приходилась троюродной сестрой Лидевейде Мостарт, с которой никогда не встречалась. Абигайль, старуха-служанка, громко пыхтела, фыркала и уверяла, что любой принял бы меня за мальчишку-слугу, таким оборванцем я к ним явился. Клаас заявил, что у меня задатки прекрасного садовника, и с тем удалился в сарай. Я попросил госпожу Мостарт позволить мне остаться и помогать Клаасу. Она мне ответила, что не госпожа, а барышня, однако я должен звать ее тетей, и повела меня в дом, знакомиться с Элизабет. Меня накормили укропным супом и засыпали вопросами. Утром мне сообщили, что я могу остаться и жить здесь так долго, как пожелаю. Старую мою одежду принесли в жертву божеству, живущему в камине. Среди сосен заливаются цикады – словно жир шкворчит на сковородке. Маринус промахивается по боковой лузе и нечаянно отправляет в сетку собственный биток. – Не повезло, – сочувственно замечает Якоб, добавляя к своему счету очки за ошибку соперника. – В бильярде ничего не зависит от везения, только от мастерства. Так вот, в Лейдене книгочеи – не редкость, но те, кому чтение прибавило ума, – такая же диковина, как и в других краях. Такими были тетушки Лидевейде и Элизабет – они с жадностью поглощали книжную премудрость. Лидевейде в молодости, что называется, «была связана со сценой» в Вене и Неаполе, а Элизабет в наше время назвали бы «синим чулком». Дом их был истинной сокровищницей книг. Мне доверили ключи от этого печатного сада. Кроме того, Лидевейде учила меня игре на клавесине, Элизабет – французскому и шведскому, а садовник Клаас стал моим первым, невероятно знающим, хоть и неграмотным учителем ботаники. Вдобавок друзья моей тетушки были в числе самых свободомыслящих людей Лейдена – иначе говоря, «своего времени». Так наступила для меня персональная эпоха Просвещения. По сей день благословляю дядюшку Корнелиса за то, что оставил меня на том пороге. Якоб три или четыре раза подряд загоняет в лузу поочередно красный шар и биток Маринуса. На зеленое сукно бильярдного стола приземляется пушинка одуванчика. – Род Taraxacum, семейство Asteraceae. – Отцепив пушинку, Маринус пускает ее в новый полет за окно. – Но одной эрудицией сыт не будешь. Тетушки мои кое-как сводили концы с концами в рамках скудного ежегодного дохода, и потому, когда я повзрослел, было решено, что я стану изучать медицину для поддержания своих научных изысканий. Мне удалось поступить в медицинскую школу в Швеции, в городе Упсала. Выбор, конечно, не случайный: в отрочестве я немало долгих недель провел, штудируя Species Plantarum и Systema Naturae, а когда оказался в Упсале, немедленно стал учеником знаменитого профессора Линнея. – Мой дядя говорит, – Якоб прихлопывает муху, – что он один из величайших людей нашего времени. – Великие люди – существа сложные. В самом деле, классификация Линнея – основа ботаники, но он же утверждал, будто ласточки зимой впадают в спячку на дне озер, в Патагонии обитают великаны ростом в двенадцать футов, а готтентоты – монорхиды, у каждого только одно яичко. На самом деле – два, я проверял. Его девиз был: «Deus craevit, Linnaeus disposuit»[16], а кто не согласен – еретик и должен быть уничтожен. Впрочем, Линней оказал прямое влияние на мою судьбу, когда посоветовал для получения профессорского звания отправиться в путешествие на Восток, одним из его «апостолов», – собрать сведения о флоре Индии и попытаться проникнуть в Японию. – Доктор, вам ведь почти пятьдесят? – Последний урок Линнея, хоть он сам и не подозревал об этом, таков: профессорство губительно для философа. Конечно, я несколько тщеславен и мечтаю, что когда-нибудь моя Flora Japonica[17] будет опубликована, в качестве бескорыстного вклада в общую копилку знаний человечества, но ученая должность в Лейдене, Упсале или Кембридже меня нисколько не манит. В этой жизни сердце мое принадлежит Востоку. В Нагасаки я уже третий год, и работы хватит еще на три, а то и шесть. Когда мы отправляемся с посольством ко двору, я наблюдаю пейзажи, каких не видел ни один европейский ботаник. Мои студиозусы – любознательные молодые люди… и одна барышня. В гости ко мне приезжают здешние ученые и привозят образцы растений из самых отдаленных уголков Империи. – Но разве вы не боитесь, что так и умрете здесь, вдали от… – Все мы когда-нибудь умрем, Домбуржец. Какой счет? – У вас, доктор, девяносто одно очко, против моих трехсот шести. – А давайте увеличим решающий счет до тысячи очков и удвоим ставки? – Вы обещаете дважды взять меня с собой в Академию Сирандо? «Когда барышня Аибагава увидит меня там, – думает Якоб, – я предстану перед ней в новом свете». – Если вы готовы в течение двенадцати часов закапывать конский навоз в землю на свекольных грядках. – Отлично, доктор! – Секретарь уже прикидывает, не одолжит ли ему ван Клеф искусного в шитье Веха, заштопать кружевной воротник на его лучшей сорочке. – Я принимаю ваши условия! Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера. Примечания 1  Источник и происхождение (лат.). 2  «Невыносимый буйвол» (фр.). 3  «Отчизна» (голл.). 4  Голландские глаза (яп.). 5  И так далее (лат.). 6  Выскочка (фр.). 7  Молитесь, чтобы не впасть в искушение (лат.; Лука, 22: 40).