— Он предан Царю Александру до фанатизма. Он поведет солдат от Москвы прямо на битву. Я не сомневаюсь, что он уже на линии фронта. — Тогда мы отправимся на фронт. — Вы должны поехать в Москву, — его глаза встречаются с моими, спокойно и уверенно. — Вы должны понимать опасность. — Теперь ты понимаешь, что на кону стоит больше, чем моя жизнь. — Нет, — коротко говорит он. — Для Великой Княжны Маргариты это единственный риск, единственная настоящая опасность. Снаружи воет ветер, сотрясая оконные стекла и ветви деревьев, словно пытаясь отомстить за то, что его заперли снаружи. Как солдат, он бы повиновался моим приказам несмотря на свои протесты. Наши отношения никогда снова не станут простыми. Его любовь ко мне означает, что он будет защищать меня, даже если я потеряю последний шанс вернуться домой. Я начинаю: — Как все мы знаем, Великого Князя Сергея уже заставили остановиться. Пол неохотно кивает: — Он был бы глупцом, чтобы поднимать восстание с такой малой поддержкой, но я думаю, что он глупец. — Тогда мы должны по меньшей мере поискать лагерь. Мы должны узнать, что происходит, прежде чем принимать решения, что думаешь? — Вы будете со мной спорить всю дорогу до Москвы, разве нет? Он говорит это так, как будто собирается перекинуть меня через плечо и отнести меня туда сам, даже если я буду пинаться и кричать. О, Боже, он правда может так сделать. — Я должна узнать, выжили ли мои, мои братья и профессор Кейн. В исправности ли Жар-птица. Если она сломана, и мы не сможем найти Полковника Азаренко, или он потерял твой кулон, тогда я буду погребена здесь навечно. — А Великая Княжна Маргарита будет погребена внутри Вас навечно. Это вводит меня в ступор, мысль о том, что Пол все еще думает в первую очередь о том, чтобы защитить её, даже прежде, чем меня. Но должна ли я ожидать от него другого? Пол говорит более мягко: — Я хочу, чтобы Вы обе были свободны. — Значит, я — тюремная камера, — это должно было быть шуткой, в которой я сразу же раскаиваюсь, потому что это так, так неправильно. Я шепчу: — Как ты можешь не ненавидеть меня? — Вы не моя Маргарет. И всё же — Вы это она. Вы разделяете одну общую вещь — вашу душу, и это я люблю, — улыбка Пола более грустная и прекрасная, чем я её видела когда-либо. — Я полюбил бы Вас в любой форме, в любом мире, с любым прошлым. Никогда не сомневайтесь в этом. Я едва ли могу взглянуть на него, это словно смотреть на яркое горячее солнце, зная, что оно сожжет тебя, и понимая, что оно — источник твоей жизни. Пол спрашивает: — Что Вы сделаете, если случится худшее? Если мы не сможем забрать и починить Жар-Птицу? — Я думаю, мне придется жить жизнью этой Маргарет. Вечно, — этого достаточно, чтобы у меня начался приступ морской болезни. — Это будет так ужасно? — Как ты можешь меня сейчас об этом спрашивать? Его рука смыкается на моей: — Неважно что случится, неважно что произойдет с Вами, если Вы будете здесь, я всегда буду с Вами. Я ловлю его пальцы своими. Он подносит мою руку к губам и целует её, и мы сидим в тишине еще несколько мгновений. Наконец, я говорю: — Я не хочу говорить о том, что случится, если ничего не получится. Хорошо? Потому что этого не будет. Мы найдем или починим одну из Жар-птиц, не важно, что для этого потребуется. Не важно, что. Со вздохом Пол говорит: — Я знаю, что это значит. Это значит, что я должен отвезти Вас в лагерь царских сил, — прежде, чем я могу поблагодарить его, он добавляет: — Если будет битва или мы увидим любой признак опасности, мы повернем обратно и на этот раз никто из нас не остановится, пока мы не достигнем Москвы. Я не допущу, чтобы с Вами что-то произошло. — Ладно, я имею в виду, да. Именно так мы и поступим. — Утром, в таком случае. — Утром, — таким образом ночь остается в нашем распоряжении. Несмотря на то, что мы лежим обнаженные в постели, где мы только что занимались любовью, никто из нас не пытается прикоснуться к другому. Правда всё меняет, я пока еще не знаю, как, но меняет. — Возможно, нам не нужно… не нужно, — говорит Пол. — Вы уже в опасности из-за меня. В опасности? Ох. Под опасностью он имеет в виду беременность. Не то чтобы я хотела забеременеть прямо сейчас и в этом измерении, но для Великой Княжны Маргариты, которая должна быть девственной невестой Принца Уэльского, это будет личная и политическая трагедия. У меня в животе все сжалось от страха, но я говорю себе, что это было только один раз. Неправильно ли с моей стороны желать этого, учитывая, как сложна ситуация? Я не знаю. Правда, за которую я могу держаться сейчас — это то, что мы нужны друг другу, и что сегодня никогда не повторится. Поэтому я поднимаю его руку к губам и целую каждую костяшку, каждую подушечку пальцев, ладонь. Пол тихо говорит: — Выбрала бы она это? Великая Княжна. Я бы никогда, если бы она не хотела быть со мной, тогда я… — Я видела твои портреты, нарисованные ей. Они мне всё рассказали, — поначалу я испытывала вину из-за того, что признаюсь в этом, выдаю тайны другой Маргарет. Но я знаю правду и Полу тоже нужно это понимать. — Она любит тебя. Она мечтает о тебе. Если бы она была здесь, она бы приняла точно такое же решение. Как сильно он хочет мне верить. В каждой линии его тела читается борьба с собой. — Но какая, какая часть тебя решила? Я прижимаюсь ближе к Полу. — Все части, — шепчу я. — Каждая Маргарет. Мы обе любим тебя, полностью. Тело и душу. — Каждая Маргарет, — повторяет он и борьба закончена. Мы снова растворяемся друг в друге. Следующий день выдается холодным, но светлым. Мы сидели за завтраком, или за тем, что было бы завтраком, если бы у нас была еда. С дачи я беру шарф с ярким рисунком, чтобы завязать голову, хотя он не такой теплый, как моя меховая шапка, это лучше, чем ничего. Пол настаивает, чтобы я надела его перчатки. Они велики мне, кожа морщится на запястьях и пальцах. Глубокий снег означает, что мы пробираемся очень медленно до тех пор, пока не встречаем старого дровосека и его жену, собирающих дрова. У Пола было несколько монет и обещание, что Царь наградит их, когда придет время. Они выглядят ошарашенными, но одалживают нам сани и лошадь, дают буханку хлеба, которую они взяли для себя. Я настаиваю на том, чтобы довезти их до ближайшего дома прежде, чем мы уезжаем, доброта, которая вероятно была бы не свойственна Великой Княжне Маргарет, если судить по их реакции. Старая пара уставилась на меня, и даже Пол выглядит удивленным, но мы всё же подвозим их, прежде чем продолжить путь. Когда мы направляемся к железной дороге, я беру Пола под руку, но он трясет головой: — Вы не должны, миледи. — Ты все еще называешь меня «миледи»? — с одной стороны это сексуально, но я думала, мы теперь будем называть друг друга по именам. Пол даже не смотрит на меня, просто продолжает вглядываться вперед и вытягивает руку. — С этой минуты за нами могут наблюдать. Моё поведение в отношении Вас должно быть правильным. Без двусмысленности. Вы — дочь царя. Мы, позволили себе забыть это, на время. Мы никогда не сможем забыть это снова. Он прав, но от этого мое сердце не успокаивается. Я складываю руки на коленях, и теперь мы сидим рядом, но не прикасаемся друг к другу. Прямо как раньше. Когда Пол подгоняет лошадь по заснеженной дороге, с моргаю от блеска солнечного света на покрытой льдом белой земле и говорю себе, что это только яркий свет и ничего более. Это длинный молчаливый день, разрываемый только звуком лошадиных копыт на снегу, серебристыми лентами рельсов, скользящих по льду и периодическими перерывами на воду и хлеб. Мы оба умираем с голоду, поэтому буханка заканчивается довольно быстро. «Что случится, если солдатам царя придется отступить, или еще хуже, они будут разбиты?» Только сейчас я понимаю, что Пол не просто пытался защитить нас от выстрелов, когда хотел, чтобы мы вернулись в Москву, он пытался сделать так, чтобы мы не голодали. Но когда позднее полуденное солнце раскрашивает верхушки сосен золотым и оранжевым, мы видим лагерь на расстоянии и над головами развивается красно-белый Российский флаг. Флаг царя. Пол подгоняет лошадь и уже когда мы приближаемся к окраинам, один из солдат бежит к нам. Я узнаю его и встаю, размахивая руками. — Владимир! — Маргарита! — он протягивает руки ко мне, и я прыгаю вниз к нему. Мы так крепко обнимаемся, что едва можем дышать. Но настроение Владимира быстро меняется. — Марков, вы должны были отвезти её в Москву, когда найдете её. — Не отчитывай его. Я приказала Маркову поехать к тебе, и у него не было выбора, — я бросаю взгляд на Пола, но он уже стоит весь во внимании около саней, снова настоящий солдат. Поэтому я беру руки Владимира в свои. — Катя? Пётр? — В безопасности в Москве, где и ты должна быть. Хотя я не могу винить в этом Маркова, да? Ты упрямая дурочка, — Владимир так звучно целует мой лоб, что это нейтрализует едкость комментария. Всё ещё во внимании, Пол говорит: — Восстание уже подавлено, наследный принц? — Не совсем, но они уже бегут, — пальцы Владимира сжимаются вокруг моих. — Нашему отцу преданы все, кроме горстки полков и в тайне несколько из них уже подписали соглашение о том, что они оставят расположение Сергея и сложат оружие. Конечно, Отец не готов услышать это, но дадим ему еще день или два, чтобы остыть. Когда он узнает, что ты в добром здравии, я осмелюсь сказать, что он будет наполовину согласен. Внезапно я осознаю — это напоминание о том, что жесткий и строгий Царь Александр V возможно, искренне верит, что я его дочь и будет по меньшей мере волноваться о моем благополучии. Но это не меняет того, что он не настоящий мой отец.