— Довольно! — вскричала Мариам и опомнилась. — Выключи, пожалуйста, музыку. В этот день ее навестила Биби-джо. Шел дождь. Отдуваясь и гримасничая, толстуха рухнула на стул у постели Мариам. — Для меня хуже нет сырой погоды, Мариам-джо. Просто наказание Господне. Иди ко мне, дитя мое. Иди к Биби-джо. Только не плачь. Ну же, ну. Бедняжка. Тсц-тсц. Вот ведь горе-то. В эту ночь Мариам долго не могла заснуть, смотрела в окно на темное небо, прислушивалась к шагам на первом этаже, к шуму дождя во дворе, к приглушенным голосам за стеной. Стоило ей задремать, как ее разбудили крики. Несколько человек ссорились, только слов было не разобрать. Но голоса были злые, сердитые. Наконец, с грохотом захлопнулась дверь. На следующее утро прибыл мулла Фатхулла. Стоило Мариам взглянуть на своего старого друга, на его белую бороду и добрую беззубую улыбку, как глаза снова застлали слезы. Она спрыгнула с кровати, бросилась навстречу мулле, поцеловала ему руку. Мулла, как всегда, поцеловал ее в лоб. Она пододвинула ему стул. Фатхулла сел и раскрыл перед ней Коран. — Пожалуй, не будем менять сложившийся распорядок, а? — Мулла-сагиб, да не нужны мне больше уроки! Я давно уже знаю наизусть каждую суру и каждый аят из Корана[8]. Законоучитель улыбнулся и поднял руки вверх: сдаюсь, мол. — Пойман на месте преступления. Но какой еще предлог мне придумать, чтобы повидаться с тобой? — Просто приходите, и все. Безо всяких предлогов. — Ты очень добра ко мне, Мариам-джо. Мулла протянул ей свой Коран. Как учили, Мариам трижды поцеловала книгу, касаясь обложки лбом после каждого поцелуя, и передала законоучителю обратно. — Как тебе живется, девочка моя? — Я стараюсь держаться, — начала было Мариам и смолкла, стараясь проглотить комок в горле. — Но у меня в ушах все звучат слова, которые она сказала мне на прощанье. Она… — Ней, ней, ней, — похлопал ее по коленке мулла Фатхулла. — Твоя матушка — да простит ее Аллах — была беспокойная и несчастливая женщина, Мариам-джо. То, что она сделала над собой, — великий грех. Перед самой собой, перед тобой и перед Господом. Конечно же, всемилостивейший Господь простит ее, но она очень огорчила его. Ведь жизнь священна, и тот, кто отбирает ее, — у другого человека или у себя — совершает великое зло в глазах Господа. Видишь ли… — мулла Фатхулла придвинул свой стул поближе и взял Мариам за руку, — я знал твою матушку задолго до твоего рождения, и она была несчастлива уже тогда. Семя зла было посеяно давно и попало на благодатную почву. Хочу только сказать тебе, что твоей вины в случившемся нет. Ты тут ни при чем, дитя мое. — Я не должна была уходить. Мне следовало… — Прекрати. Это пагубные мысли. Слышишь меня, Мариам-джо? Дурные, пагубные. Они несут муку. Вины на тебе нет. Никакой. Мариам кивнула в ответ. Как ей хотелось поверить мулле Фатхулле! Только не верилось. Прошла неделя. Однажды днем в дверь Мариам постучали. Вошла высокая белокожая женщина с рыжими волосами и необычайно длинными пальцами. — Меня зовут Афсун, — сказала женщина. — Я — мама Нилуфар. Почему бы тебе не умыться, Мариам, и не спуститься к нам? Мариам ответила, что лучше останется у себя. — На фамиди, ты не поняла. Тебе надо спуститься вниз. У нас есть о чем с тобой поговорить. Это очень важно. 7 Джалиль с женами расположились за длинным столом темного дерева. Мариам робко примостилась напротив них. В центре стола стояла ваза с цветами и запотевший кувшин с водой. Рыжеволосая Афсун, мама Нилуфар, восседала по правую руку от мужа, Хадиджа и Нарджис — по левую. На шеях у женщин — не на головах! — были небрежно повязаны тонкие черные платки. Надо же, что-то вроде траура по Нане. Наверное, только что нацепили. Джалиль велел? Афсун налила из кувшина воды в стакан и поставила перед Мариам на клетчатую салфетку. — Еще весна не закончилась, а уже такая невыносимая жара. И Афсун помахала ладонью перед лицом. — Тебе удобно у нас? — У Нарджис маленький подбородок и курчавые черные волосы. — Надеемся, тебе у нас уютно. Это… тяжкое испытание… тебе, наверное, очень трудно. Очень непросто. Прочие жены насупили брови и сочувственно закивали. В голове у Мариам шумело, в горле пересохло. Она отпила из стакана. За окном в саду (как раз за спиной у Джалиля) цвели яблони. На стене у окна висел черный деревянный шкафчик — футляр для часов и оправленной в рамку фотографии. С нее скалили зубы отец семейства и три мальчика. В руках все четверо держали огромную рыбу, чешуя так и сверкала на солнце. — Значит, так, — начала Афсун. — Я… то есть мы… пригласили тебя сюда, чтобы поделиться радостным известием. Мариам подняла глаза и заметила, что женщины переглянулись. Джалиль невидящим взглядом уставился на кувшин с водой. К Мариам обратилась Хадиджа (наверное, все было оговорено заранее), с виду самая старшая: — У тебя есть жених. Внутри у Мариам все оборвалось. — Есть… что? — выговорила она непослушными губами. — Хастегар. Жених. Его зовут Рашид. Его хорошо знает деловой партнер твоего отца. Рашид — пуштун, он родился в Кандагаре, но живет в Кабуле, в районе Дих-Мазанг. У него свой двухэтажный дом. Афсун кивнула, подтверждая слова Хадиджи. — И он говорит на фарси, как все мы. Тебе не придется учить пуштунский, — добавила она. Комната крутилась у Мариам перед глазами, пол под ногами ходил ходуном. — Рашид — сапожник, — опять взяла слово Хадиджа. — Только он не обычный уличный мучи, нет-нет. У него свой магазин, и он один из самых востребованных мастеров в Кабуле. У него заказывают обувь дипломаты, члены семьи президента — словом, важные лица. Так что ему есть на что содержать жену. Мариам испытующе смотрела на Джалиля. Сердце у нее так и прыгало. — Это правда? То, что она говорит, — правда? Но Джалиль даже не взглянул на нее. Закусив губу, он не отрывал глаз от кувшина. — Он, конечно, постарше тебя, — заговорила Афсун. — Ему… чуть за сорок. Самое большее — сорок пять. Скажи, Нарджис. — Да-да. При мне девятилетних девочек выдавали за мужчин на двадцать лет старше твоего жениха, Мариам. Да и нам всем доводилось такое видеть. Сколько тебе лет, пятнадцать? Вполне созрела. В самый раз для невесты. Женщины оживленно закивали. А как же сестры Мариам, Сайдех и Нахид? Им ведь тоже по пятнадцать. И обе они учатся в женской школе «Мехри» и собираются поступать в Кабульский университет. Вот они, наверное, еще не вполне созрели. Для замужества. — Больше тебе скажу, — продолжала Нарджис, — его тоже постигли потери. Десять лет назад умерла при родах его жена. А три года тому назад его сын утонул в озере. — Очень, очень печально. Он несколько лет искал себе жену, но подходящая все не попадалась. — Я не хочу. — Мариам глаз не спускала с Джалиля. — Я не хочу замуж. Не заставляйте меня. Надо требовать, а она просит! Да так жалобно! — Веди себя разумно. Мариам даже не обратила внимания, кто из женщин произнес эти слова. Она ждала, что скажет Джалиль. Ведь не может же все это быть правдой! — А то как бы тебе не пришлось всю жизнь прожить здесь! — Ты что, не хочешь, чтобы у тебя была своя семья? — Свой дом, дети? — Под лежачий камень вода не течет. — Конечно, лучше выйти за местного, за таджика, но у Рашида со здоровьем все в порядке, и ты ему интересна. У него есть дом и работа. Это самое важное, ведь так? А Кабул — прекрасный, потрясающий город. Нельзя упускать такую возможность. Другой такой может и не представиться. — Я буду жить у муллы Фатхуллы. — Теперь Мариам обращалась к женам. — Он меня приютит. Я знаю. — И что хорошего? — поинтересовалась Хадиджа. — Он — старик, и он… Хадиджа никак не могла подобрать нужное слово, и Мариам закончила про себя: «…живет слишком близко от нас». Она поняла, что крылось за словами «другой такой возможности тебе может и не представиться». И им тоже. Ее рождение было для них бесчестьем, и они хотели избавиться от нее раз и навсегда, стереть саму память о постыдном поступке мужа. Ведь она — живое воплощение их позора. Нет, ее надо сослать подальше. — Он — старик, и он уже дряхлый. А что ты будешь делать, когда он умрет? Станешь обузой для его семьи? «Как сейчас ты обуза для нас», — договорила за нее Мариам. Да тут и договаривать-то было почти нечего.