За новой луною вслед, Но самый большой куш — Ногами ступить на сушу И в окнах увидеть свет[33]. На одиннадцатый день рождения Ханне подарили первые в ее жизни наушники. Включив спутниковое радио, она подпевала вслух: ей было без разницы, что там передают. С самого детства слова песен она запоминала без малейшего труда и точно улавливала ритм. Наушники дали ей возможность оставаться с музыкой один на один, и ее увлечение достигло апогея. Подарок сделал отчим, и, разумеется, устройство было самым что ни на есть современным. Внушительные розовые наушники с функцией шумоподавления постоянно висели на ее тонкой шейке, словно тяжелое ярмо. Ханна проводила долгие часы в своей комнате, слушая музыку, загруженную в телефон. Билли Холидей переносил ее в прокуренные маленькие зальчики, где когда-то играли джаз. «Металлику» она скачала сама, не спрашивая разрешения. Тяжелый рок пробуждал желание яростно крушить мебель. Через несколько лет наступила очередь «Пинк Флойд»; так в Ханне пробудился интерес к инструментальной музыке и концепциям художественных экспериментов. Мелодии проникали ей прямо в душу; их воздействие ни с чем больше Ханна сравнить не могла. Часто задавалась вопросом: что с ней не так, если события реальной жизни волнуют ее куда меньше, чем песня, написанная полвека назад. Сегодня две параллельные линии – музыка и жизнь – наконец пересеклись. Всего второй раз она встретилась с Фоксом, и вновь он стал непосредственным участником новых для нее впечатлений, которые она всегда старалась переживать в одиночку. Первый совместный опыт случился в Сиэтле, когда они делили одну пару наушников на двоих, стоя в проходе между стеллажами. Внешний мир тогда встал на паузу. Второй – только что, в гостиной. Фокс пел слова, написанные ее отцом, наполняя пустую комнату эхом далеких времен, и у Ханны сжалось сердце. Пел он более низко и хрипло, чем говорил, очень интимно, словно шепчущий в темноте любовник, тем самым существенно обогащая свой образ. Фокс будто рассказывал известный одному ему секрет. Его голос укутывал теплым покрывалом и одновременно заставлял дрожать. Песня была прекрасна; в ней говорилось о Генри Кроссе и его семье. Ханна поняла это, как только Фокс дошел до припева. Ее чувства обострились; кончики пальцев словно закололо иголками, и она сцепила руки на коленях. Фокс пел о преданности рыбака своим близким, и глаза Ханны заплыли слезами. Она не смела моргнуть – казалось, любое движение прервет волшебство, и огонь, разгоравшийся в ее груди, погаснет. Много лет Ханна пыталась восстановить связующую нить между собой и тем человеком, что дал ей жизнь, однако все попытки были тщетны. Она ходила к бронзовому памятнику в честь отца у гавани, рассматривала вместе с Опал десятки его фотографий. Бесполезно. У нее случился проблеск ностальгии, когда открывали «Кросс и дочери», но те ощущения были слабыми, мимолетными. Сегодня она слушала песню – и словно говорила с отцом. Сегодня они были близки как никогда. Ханна внимала рассказу папы о двух боровшихся друг с другом чувствах – любви к морю и любви к семье. Видимо, в те дни, когда Генри писал текст песни, ему хотелось расстаться с морем, уделять больше времени родным. К сожалению, этого не случилось; океан его затягивал. Признания, облеченные в стихотворную форму, оживили образ отца в сердце Ханны. – Ханна… Взволнованный голос Фокса заставил ее поднять голову. Молодой человек встал с дивана и подошел к ней. Лист бумаги мягко спланировал на стол, и Ханна наблюдала за его полетом сквозь пелену слез. Сердце прыгало как сумасшедшее. – Сама не ожидала… Голос Ханны прервался, и Фокс поднял ее на руки. Похоже, он не ждал от себя подобного порыва и растерянно затоптался на месте. Затем решительно вышел из гостиной. Она машинально уткнулась ему в шею. Остановившись у двери своей спальни, Фокс напрягся. – Веснушка, ничего, что я несу тебя к себе? Я без задней мысли, просто вижу, что ты не в своей тарелке. Какой смысл был уносить ее из гостиной? Вроде бы никакого. И все же он поступил правильно. Ее снедала печаль, и Фокс почувствовал: еще немного, и Ханна погрузится в темную бездну. Толкнув дверь плечом, он занес ее в свою холодную темную комнату и сел вместе с ней на край незастеленной кровати. Ханна свернулась калачиком у него на коленях, не пытаясь сдержать слезы, и те чертили на ее щеках две ровные дорожки. – Господи, – пробормотал Фокс, заглянув ей в глаза. – Даже не представлял, что пою настолько плохо. Ханна засмеялась сквозь слезы. – Ты пел почти идеально… Фокс скептически улыбнулся. – Я и не помнил смысла этой песни. Дошло только ближе к середине. Прости. – Все нормально. – Она ткнулась виском ему в плечо. – Здорово сознавать, что ты все-таки не совсем бесчувственная. Фокс поднял руку, на секунду засомневался, задержав ее над лицом Ханны, и наконец аккуратно, большим пальцем вытер ей заплаканные глаза. – Как тебе вообще такое могло прийти в голову… Так хорошо было лежать в его спокойных крепких объятиях… – У меня такое впечатление, будто я на самом деле не верила, что Генри Кросс мой отец, пока не услышала эту песню. – А теперь? – Теперь я чувствую, что папа нашел способ меня переубедить. – Она спрятала лицо у Фокса на груди и вздохнула. – А ты ему помог. Его рука, все еще придерживающая Ханну под коленями, напряглась. – Я? Да ладно… – Да-да, – настойчиво сказала она. – Опал считает, что от папы я и унаследовала любовь к музыке. Странно думать, что это качество заложено на генетическом уровне. Как будто крошечный фрагмент ДНК заставляет бежать по коже мурашки при первых аккордах «Дыма над водой». – Для меня все это – как «Пораженный громом». Помнишь, «Эй-си-ди-си»? Ладно, вру, – после паузы добавил Фокс. – На самом деле – «Восходит солнце». Ханна засмеялась в мокрую футболку. – Эту песню невозможно слушать без улыбки. – Ну да. Он провел пальцами по руке девушки и тут же отдернул ладонь, словно поймав себя на неосознанном и непозволительном жесте. – Всегда удивлялся, почему ты не играешь на музыкальных инструментах. – Могу тебе кое-что рассказать по этому поводу. Руку Ханны приятно покалывало в том месте, где ее коснулась мужская ладонь. Хм. Сидят в темноте, на его кровати, шепчутся… Она на коленях мужчины, и совершенно никакой неловкости. А ведь прежде ужасно смущалась, стоило лишь заплакать в присутствии чужого человека. Пайпер, конечно, не в счет. Хотя Фокс, конечно, был напряжен; и хотел бы успокоиться, да не знает как. – Знаешь, лет в тринадцать я прошла через отвратительный хипстерский период. Открывала для себя некоторые классические вещи, пребывая в полной уверенности, что никто, кроме меня, их толком не понимает. Я тогда была ужасным ребенком. Хотела измениться. Попросила родителей записать меня на уроки игры на губной гармошке. – Откинув голову, она глянула Фоксу в лицо. – Вот тебе совет на будущее: никогда не пытайся играть на этом инструменте, если у тебя во рту брекеты. – Бог ты мой, Ханна… – Он прыснул. – И чем это закончилось? – Родители были в круизе, в Средиземном море, так что мы с Пайпер пошли к соседям. Те, как выяснилось, уехали во Францию. – А, ну да. Закон подлости. Ханна фыркнула. – Пайпер чуть штанишки не намочила, так ей было весело. В общем, их садовник предложил подвезти меня к врачу. Ну, мы и залезли в кузов его пикапа. – Ханну разбирал смех. – Представляешь, подъезжаем к больнице. В кузове, с губной гармошкой, наглухо застрявшей у рта. Каждый раз, когда я выдыхала, раздавались звуки. Народ просто в лежку лежал. Фокс расхохотался. Наконец расслабился… Совсем сексуальное напряжение не ушло, однако на время молодой человек о нем забыл. – И что сказали в больнице? – Спросили, не исполняю ли я песни по заявкам. Если до того Фокс как-то пытался сдерживаться, то теперь взрыв смеха заставил его опрокинуться на спину. Матрас прогнулся, Ханна взвизгнула и перекатилась Фоксу на грудь. Застыла в двусмысленной позе, прижавшись к мужчине и невольно закинув колено ему на живот. Смех Фокса стих. Их лица были совсем рядом, и Ханну охватило желание его поцеловать. Ужасное желание… Она глянула Фоксу в глаза: конечно, он вовсе не против. По правде говоря, ей захотелось его оседлать, после чего последовало бы нечто большее – какой уж там поцелуй… И все же она прислушалась к внутреннему голосу, который уже говорил с ней сегодня, и отстранилась от Фокса, откинувшись на подушку. Он бросил взгляд на Ханну сквозь полуопущенные веки и, последовав ее примеру, устроился на другой подушке. Несколько минут они лежали молча, словно привыкая находиться в одной постели – так близко, так интимно, и в то же время без всяких ожиданий. Ханне было вполне достаточно его присутствия рядом. Она как-то должна объяснить Фоксу: им хорошо вместе, и не важно, что между ними ничего, по сути, не происходит. – Ладно, – сказал он, не сводя с Ханны глаз. – По-моему, мы созрели для серьезного разговора. Она лежала молча, не в силах вымолвить ни слова. Фокс поднял руку с кожаным браслетом на запястье. – Эта штука принадлежала моему отцу. Он тоже здесь рыбачил. Женился на матери после того, как она забеременела. Жили они вместе недолго и не слишком счастливо. – Фокс покрутил браслет. – Этот причиндал ношу, чтобы напоминать себе: ничего не поделаешь, я – копия отца. Ханну ужаснул его мрачный тон. Открыв было рот, чтобы возразить, она все же промолчала и ждала продолжения. Какая она милая и необычная, сколько в ней сочувствия… Неужели ей и вправду интересна его слезливая история? И вообще, что происходит? Разговор по душам с красивой девушкой в темной спальне? Да в любой другой вечер кровать уже ходила бы ходуном, подруга кричала бы, уткнувшись ему в плечо, раздирала ногтями его спину… В Фоксе взвыл дикий зверь, которого он старательно загонял в самый дальний уголок души. Зверь требовал наброситься на Ханну, содрать с нее платье… Вот только она еще в обед выбила у него из рук главное оружие, лишила его брони. А как защищаться, если нет доспехов? Фокс терпеть не мог чувствовать уязвимость. А сейчас его корабль зарылся носом в воду, борта снесло, вот-вот он сорвется в бурное море. Зачем ему такого рода близость? Ему не требуются ни сочувствие, ни жалость, ему не нужно понимание. Он наглухо забинтовал свою рану и много лет притворялся, что ее никогда и не было. Да кто она такая, как посмела содрать с него повязку? Она – Ханна. Ханна… Девушка, которая не желает заниматься с ним сексом, зато как с человеком ей с Фоксом интересно. Лежит в его кровати, ждет его рассказа. Не пытается судить, не проявляет нетерпения. Просто ждет. Фокс всеми силами охранял свой внутренний мир, но Ханне готов был дать все на свете. Готов настолько, что ныло сердце.