Раньше Варваре Сергеевне действительно звонили из музея, с работы, и у него как-то перескочило из прошлого… Нет, с кем-то ведь говорил Василий Иванович, и трубка на проводе болталась. – Что сказала женщина? – Что Варька хотела подарить музею икону! Вот оно. В каждом деле – из тех, что удалось довести до победного, – есть такой переломный момент, когда будто лопается в воздухе невидимая струна. Негромкий звук, который меняет все. Что же, десять дней напряженной работы. Хотя, конечно, иной раз десять месяцев прыгаешь, а дело уезжает в архив нераскрытым. Другой, значит, музей, если речь об иконе. Сама Кроевская работала перед пенсией в Музее авиации и космонавтики, там иконы если и нужны, то на растопку, если вдруг отопление отключат. – Будто хотела подарить икону, а потом не звонит. А она не могла звонить! Она умерла! Убили ее! Покровский посмотрел на опечатанную дверь комнаты Кроевской. Есть там за дверью икона. Но как в анекдоте про милиционера и его день рождения: «Давай подарим ему книгу» – «У него уже есть книга»… Икон, как и книг, могло быть больше одной. Эх, зайти в квартиру на две минуты раньше, до звонка… Перехватил бы он трубку. – Скажите, Василий Иванович, это первый звонок Варваре Сергеевне со дня ее смерти? – Первый! Первый! Со дня! Вот и пойми, правда ли это, или просто поддакивает. Открылась дверь Раи Абаулиной: – Василий, кто к нам? О, это вы, товарищ офицер! – смутилась. – Я в таком виде… Рая Абаулина была в розовом халате, на голове бигуди. – Ничего, ничего… – Покровский тоже немножко смутился. – Выходной у меня сегодня, вот я и это… Вы со мной хотите поговорить? Заходите! Вы же не были у меня в комнате, а вам надо, милиция! Хочу все знать! В комнате много мебели, большая тахта, старинная ширма, трюмо, до неправдоподобия плотно заставленное пузырьками-склянками, флаконами-банками. Шкаф разинул пасть, оттуда вываливается розовое, голубое, лимонное. Рая Абаулина подошла, быстро запихнула. Но и на тахте полно разноцветных женских вещей. Ночная кружевная рубаха, в частности. В Москве такую называют комбинацией, в Свердловске комбинашкой, в деревнях доводилось слышать «комбине». Рая Абаулина поймала взгляд, усмехнулась, убрала комбинацию. На ногах у хозяйки тапочки с розовыми помпончиками. Гитара с розовым бантом на грифе. Цветной телевизор «Рекорд». На телевизоре вышитая салфетка, на салфетке книга «Мастер и Маргарита» с закладкой ближе к середине. На полу неплохой ковер, на нем пустая бутылка из-под «Тамянки». На подоконнике трехлитровые банки с натянутыми на них разноцветными париками. Плитка электрическая двухконфорочная на тумбочке, рядом редкая вещь – гейзерная кофеварка. – Будете кофе? – спросила Рая Абаулина. – У меня хороший. Только что намолола. – Не откажусь… Рая подошла к тумбочке, нагнулась, халат немного задрался, обнажил крепкие розовые икры-кегли, очень упругие на вид. Покровский понимал, что в основе уверенности в невиновности Раи Абаулиной – ее солнечная энергия, веселая праздничность… Надо быть осторожнее! На полу домотканые половички, на кровати подушки горкой, на стене коврик с лебедем и тут же, по деревенской традиции, много фотографий в рамках. В центре лицо решительного мужчины, из тех лиц, что будками называют. Рот большой, как у… – Брат! – догадался Покровский. – Наблюдает, стережет меня, – хихикнула Рая Абаулина. Глядя на упрямые скулы, на волевой рот, в настороженные глаза бригадира, Покровский вспомнил мужика из Пышмы, с которым довелось столкнуться лбами по одному делу. Немолод уже был, а мельхиоровую вилку на глазах Покровского пополам согнул. Его с семьей в порядке раскулачивания в середине тридцатых из родных изб на Оке вывернули и пустили по дорогам без порток, а к началу войны он на Урале уже в председатели колхоза вышел. Вот и Раи Абаулиной брат – видно, что за человек. Каждый год может на «Москвич» сестре зарабатывать, да еще на мотоцикл мелочь останется. – Не поймали, значит, маньяка? – Может, поймали… – зачем-то возразил Покровский. – Поймали бы, не пришли бы. – Тоже верно… – Я ваших много вижу – ресторанное дело беспокойное. Иллюзий не питаю, но думала, что маньяка милиция способна поймать. Он же всем угрожает, у милиционеров тоже мамы, бабушки! Говорила с веселым вызовом, как бы одновременно отделяя Покровского ото всей прочей милиции, но как бы и не до конца отделяя. Ну, раз с вызовом… – Вы удивитесь, Рая, но это не маньяк. У каждой смерти свои причины, один из убийц уже пойман. Версию про псевдоманьяка трудно было бы Рае ввинтить, да и нельзя, это к оперативной тайне относится. – Да что вы говорите? – испугалась Рая. – Наш пойман, который убил Варвару Сергеевну? – Нет, не ваш пока. – А… чей? – спросила Рая Абаулина, обалдело мотая головой. – Как так? Кофе – хорошо вышел. Не то что вах-вах, но комплимента заслуживает, и Рая Абаулина видела, что комплимент искренний. – Это я уже в Москве насобачилась, – призналась Рая Абаулина. – Многому, наверное, уже насобачились, – улыбнулся Покровский. – Я, не поверите, когда приехала, не понимала, зачем к пирожному ложечку подавать. Покровский улыбнулся. В смысле, в деревне все руками едят? – А теперь я и ложечкой его не ем. В нашем ресторане, конечно, ложечку… А в хороших местах к пирожному подают только специальную вилочку, – закончила Рая Абаулина. Покровский вспомнил подполковника Сиднева, который в столовой на Петровке ел ложкой даже пельмени и макароны. Утверждал, что вилочки-ножички и прочий застольный этикет – не более чем манипуляция. Внимание от сути блюда отвлекают, чтобы воровать было легче. – Ваш пока не пойман, – сказал Покровский. – Но похоже, что у вашего убийства, как и у других, есть конкретный выгодоприобретатель. В том числе ищем среди соседей. – Среди нас? И среди меня тоже? – мотнула головой Рая Абаулина и села. Открыла рот от изумления. Ноги от растерянности так расставила, что лучше и не смотреть. – Я уверен, что вы ни при чем, – сказал Покровский. – Иначе бы не стал раскрывать тайну следствия. Но ведь лучше, что вы знаете, правда? – Так, а почему на меня-то думают? – не слушала Рая Абаулина. – Из-за комнатки? – Я на вас не думаю! Но такая может быть логика. Сначала вы племянницу прописали, и тут же кто-то соседку упромыслил… – Что сделал? – Убил… Упромыслил, так тоже говорят, – Покровский не стал уточнять, кто так говорит. Рая Абаулина смотрела некоторое время в невидимую точку. Некрасивая была в этот момент совсем. Потом сказала: – Племянницу я прописала: это план брата, в Москву ее двигать. Жить она думала тут, а я бы на съемную, в отдельную ушла. То, что старушка умрет или Василия Иваныча в стационар… – тут Рая Абаулина сделала небольшую паузу и продолжила очень решительно. – Да! Я думала про это! Но в отдаленном разрезе, в будущем! Я же им зла не желаю. Василий Иваныч отличный мужик. Псих просто… Сестра у него дрянь. Но чтобы… И что вы там думаете, – постепенно Рая Абаулина стала говорить уже и с возмущением, – что это я булыжником по голове Кроевскую, что ли? – Вы могли не сами, а руками Геннадия Перевалова или Юрия Николаевича… – Такая, значит, ваша версия? – с негодованием спросила Рая Абаулина. Щеки ее пылали, глаза тоже пылали. Но ярость ее не красила, а в другом смысле красила, в красный неприятный цвет… А тут еще халат, бигуди – сразу стала выглядеть Рая Абаулина на десять лет старше. – Рая, честное слово, я в это не верю, – мягко сказал Покровский. Может и неплохо, что Рая Абаулина резко подурнела. Не нужно ему ее очарование. – Все уже про меня выяснили! И про Геннадия, значит, так-растак, Перевалова, и про Юрия Николаевича! – Рая, согласитесь, вам пока жаловаться не на что. А то, что мы ваших друзей вычислили, это должно вас успокаивать: умеем, значит, работать, истину выясним. – Вы сказали, что подозреваете меня! – Нет! Я сказал, что мы всех людей, причастных к убитым, проверяем на наличие мотива. – Маньяку зачем мотив! – А это, получается, не маньяк, вот ведь что. – Да, вы сказали… Удивительно! А сколько всего на самом деле убийств? Слухи-то всякие… Рая сделала движение, будто хотела перекреститься, но не стала. – Сильно меньше, чем в слухах. И убийства прекратились. Рая сидела некоторое время молча. Смотрела в пол. – Рая, – мягко сказал Покровский. – Еще раз даю честное слово, я с вами так откровенно беседую потому, что уверен в вашей непричастности. Даже надеюсь, вдруг вы по ходу беседы подскажете мне какую-нибудь мысль. – Это ваша работа – мысли мыслить! – мягкость Рая Абаулина восприняла как слабость. – Кому нужна старушка, ума не приложу. Может, увидела что не надо?