– Видно, при средствах. Зимой была в шубе. Мирское… А они ведь там познакомились, я вспомнила. – Где? – не понял Покровский, но тут же понял. – А, ясно. А как ее звали – совсем не упомните? Может вспомните? – Нет, не помню. Но она говорила, что прихожанка Живоначальной Троицы. – И… – Покровский не сразу сообразил, что это значит. А значило это, что подруга Варвары Сергеевны живет, вероятно, близ метро «Университет». Вот это и называется «с божьей помощью»! Об иконах никаких не говорила? Что у нее, например, ценная икона есть? Нет, такого не помнит свечница. Зато напоследок то ли вспомнила, то ли померещилось, что вспомнила (сама так и определила статус своего сообщения), что имя у подруги Варвары Сергеевны было простое… Возможно даже тоже Варвара! Но может и ошибаться. Суббота сегодня. В почтовых отделениях нет, наверное, начальства, или оно до середины дня. Ладно, оперативность не надо путать с суетой, подождут почтовые отделения вокруг «Университета» до понедельника. Сначала у Покровского был план после церкви нагрянуть в квартиру тринадцать, задать Бадаеву невзначай вопрос, что он делал поздним вечером девятнадцатого мая на месте грядущего убийства Нины Ивановны Ширшиковой. Имени-фамилии жертвы Бадаеву знать было неоткуда, конечно. Вот заодно и узнает. Но Семшов-Сенцов сообщил, что Бадаев придет на игру на «Динамо». Из Хабаровска привезли армейского ветерана, Бадаев к нему приставлен. Ветеран захотел на матч вечных бело-голубых конкурентов, которым он сам незадолго до войны как-то положил две плюхи. Хорошо. Гораздо невзначайнее и, возможно, эффективнее выйдет встретить Бадаева на стадионе. Так что можно сейчас немножко прогуляться, навести порядок в мозгах. Посмотрел на стенде газету: извержение вулкана на Камчатке, новые отряды москвичей на БАМе, в выставочном зале Союза художников выставлена живопись космонавта А. Леонова (всюду протискиваются покорители бездн!), в МГУ завершилась конференция по миграции птиц, синоптики обещают в столице температурный рекорд (хочется верить, что как всегда облажаются), кондитерско-булочный комбинат «Черемушки» приступил к выпуску нового торта со сладким названием «Чародейка» (хотя чары бывают и горькими), юная советская певица А. Пугачева (Покровский еще не слышал такую) триумфально выступила на «Золотом Орфее», в Новгороде лоси упали в колодец, сельчане их вытащили, требуем освободить также и Л. Корвалана. Заглянул в футуристическое кафе «Сокол», но выходное утро, кафешка полна похмелянтов. Буфетчица та самая, что так мило ворковала с ним всего полторы недели назад, сейчас просто мазнула взглядом по лицу, запурханная. – Ты не налегай, не налегай! – занята усмирением завсегдатаев. Ладно, обойдемся. Чернокожему парню автомат не дал газводы, парень саданул механизм ногой, вода полилась. Значит, наш, москвич, дите фестиваля, пятьсот человек их в столице. Был бы из Лумумбы, вряд ли стал бы ногой. Вот и знакомые: майор Михаил Никифорович и гидропроектировщик Птушко прогуливаются, высматривают кавказцев. Не очень-то и высматривают, а разговаривают и даже хохочут. – Вы чего хохочете-то? – О, товарищ капитан, здравия желаю! – Я сутки, наверное, уже находил, если в часах считать, – виновато сказал гидропроектировщик. – Только на Ленинградском рынке был шесть раз, от «Аэропорта» до «Сокола» раз двадцать прошелся. Нету его! – А что смешного-то, поделитесь, я люблю смешное. – Да он стишок мне рассказал районный, я такого не слышал, – Михаил Никифорович снова засмеялся. Похоже, начал сегодня раньше шести. – Районный? – Продекламируй! – майор подтолкнул Птушко. – У метро у «Сокола» дочку мать укокола, – продекламировал, смущаясь, Птушко. – Это у нас на конкурсе самодеятельности пели. – Отлично, – сказал Покровский. – На плакат надо! – Точно! – майор захохотал. – Только я не запомнил сразу – дочка мать или дочку мать? – Вообще, и так можно, и эдак, – сказал гидропроектировщик. – Кому как нравится. Хороший стих, жизненный. И так можно, и эдак. Другой стишок сам Михаил Никифорович рассказал. – У метро «Аэропорт» бабка делала аборт. От самого «Сокола» доплелась-дотопала! Тоже неплохо! – Доско́кала можно, – сказал Покровский. – Доплелась-доско́кала. Все расхохотались. От «Сокола» путь Покровского лежал к «Электронике» на Беговую, в район концентрации фарцовщиков. Проехал по Ленинградке на троллейбусе – довольно плотно набито, детей полно, следуют, возможно, на стадион Юных пионеров. Желающие усвистать на комфортабельном автобусе-экспрессе с нового аэровокзала в московские аэропорты заходят у метро «Аэропорт». Там не очень далеко до аэровокзала, километра полтора, но с чемоданами не попрешься. Ехать две остановки, отлетающие впихиваются в трамвай или троллейбус, многие наивно пытаются преодолеть их бесплатно – две-то, думают, как-нибудь. Но контролеры, конечно, тут как тут. Покровский пронаблюдал в окно за наказанием деревенской четы: она сухонькая, маленькая, в платочке, костерит не слышно какими словами, но явно почем зря большого своего густобородого спутника жизни, а он виновато разматывает узел, достает штраф. В два рубля на двоих им обошлись два перегона троллейбуса. Контролеры крепкие, безразличные, с лицами голубоватого оттенка, похожи на ходячих утопленников. В припаркованном наискосок от комиссионки газике «Аварийная служба» располагался штаб операции. Обсудили еще раз все детали. Можно было влегкую взять фарцовщика на продаже, но Покровский решил усложнить, спровоцировать Перевалова кинуть Мишу. Фридман заметно нервничал, слишком часто закуривал у приоткрытого окошка. Солнце палило. И покупателей, и продавцов меньше обычного. Может быть, Гена Перевалов и не явится сегодня. Гога Пирамидин рассказал, что поиски чувака, болтавшего о кирпиче с балкона, успехом пока не увенчались. Многие говорят, что вроде есть тут такой новый хрен, ходит понтуется, но на хвост пока сесть не удалось. Только начали плотную работу с подучетным элементом, как свой форс-мажор приключился, поножовщина между цыганами и конюхами ипподрома. Не до кирпича вчера было местным ментам. – Клиент! – перебил сам себя Гога Пирамидин, сидевший на переднем сидении рядом с водителем. Гена Перевалов с помпой, на красной «Яве» – сбросил скорость, подрулил гордо, как яхта. Туфли-плетенки, светлые легкие брюки, гавайская пестрая рубаха, на голове соломенная шляпа, пижонские микроусики. Одному отбил пять, другого покровительственно по плечу шлепнул, отошли в сторону, закурили, болтают о чем-то. Тополя дают пух уже несколько дней, пока больше по воздуху носятся серые клубочки, но вот здесь на тротуаре они уже сбились и в пуховую дорожку. Перевалов словно мысли Покровского прочел, попросил у товарища спички, поджег, бросил. Сгусток огня побежал вдоль бордюра, покатился, как маленькая шаровая молния, в знойном воздухе огонь бледно-рыжий, призрачный. – Дерзай, – сказал Покровский Фридману. Фридман осторожно вышел из фургона. Оделся, молодец, как учили, полоховатее: дедушкины сандалии, под ними носки болотного оттенка. Никто особо на него не смотрит. Искательно глянул на Геннадия Перевалова, будто хочет обратиться, но не решается. Новичок. Возможно, год не завтракал, скопил на заграничные штаны. Потелепался буквально пять минут, Перевалов клюнул, подошел. Спросил, не надо ли чего. Фридман, старательно заикаясь, сказал, что интересуется приобретением фирменных джинсов. – По адресу! Только штаны или еще что? Камички есть по сотке – модели этого года. – Я джинсы хотел… – Будь спок, организуем. Соцлагерь или фирма-фирма? – Лучше американские. – Чешские есть, вайтовые на задвигалах, смотрятся как Голливуд. Всего девяносто. – А настоящие американские если? – не отступал от партитуры Фридман. – Америка есть страусы, это сто сорок деревянных, потянешь? – У меня сто двадцать, – пролепетал Фридман голосом как можно более ягнятистым, чтобы понял Геннадий Перевалов, что совсем легкая перед ним жертва. – М-м-м… – строго скривился Перевалов. – Больше нету! – спешно оправдался Фридман. – Два рубля еще есть… – Ладно, посмотрим, что можно сделать… Помаячь тут немного. Перевалов неспешно удалился, Фридман начал маячить. Жарища. Встал в тень, выкурил две сигареты, пощупал-проверил казенные деньги в кармане. Пух в нос залетел, апчхи. Вот и наблюдатель: дважды прошелся мимо Миши туда-сюда шкет в зеленых шортах, оглядел, как статую, сзади-спереди. В сторону «Аварийной службы» Фридман старался не смотреть, но опыта мало, иной раз нет-нет да и косился. Почесал себе живот, потом шею той же рукой. Минут через двадцать появился Гена, прошел мимо Фридмана, бросил на ходу «Иди за мной чуть сзади». Привел Фридмана на небольшой пустынный участок между гаражами и железной дорогой. От железки отделяла живая изгородь и рифленый забор, а вообще пути совсем рядом, слышалась польская речь, стоял, видимо, на передышке варшавский поезд. Шкет в зеленых шортах тут как тут, Гена Перевалов велел Фридману дать шкету деньги, тот подчинился, но с некоторой задержкой. Глянул сначала вопросительно на шкета, на Перевалова… – Сироп, одна нога здесь другая там, – сказал Гена. Фридман отдал деньги, Сироп ушел. – А долго? – спросил Фридман. – Да не, минут десять. В тени под деревом (это была липа, но Фридман не различал деревьев) стоял ящик из-под стеклотары, довольно крепкий, Геннадий Перевалов сел на него, вытянул ноги, закрыл глаза. Фридману сесть было негде, болтался туда-сюда. Прошло двадцать минут, Фридман сообщил об этом Геннадию. – Ссышь, что ли? – удивился Перевалов. – Ты не ссы. Придет скоро. Еще минут через пять предложил Фридману перекинуться в картишки. Фридман согласился. Подумал, что опрометчиво так сразу соглашаться, надо бы поменжеваться, но Гена Перевалов ничего не заподозрил. Спросил: – Во что играем? – В дурака? – спросил Фридман. – Фи, в дурака, – презрительно сказал Гена. – В очко давай. – По сколько? – По червонцу. – Не много? – спросил Фридман. – По мелочи только школьники.