— Сынок, что ты брешешь! Ющенко поднял Украину с колен!… — Нет, батя, Ющенко опустил Украину на колени, точнее, поставил ее раком перед америкосами! — Да ты, я погляжу, наслушался своих москалей и друзей-сепаров! Ты с кем воюешь? Ты со своим народом воюешь? Со мной? Своим отцом? Сергей устало посмотрел на Ивана. Боль в несуществующей руке куда-то ушла, но боль в душе не проходила, а только усилилась. Он не мог поверить, что перед ним — его отец. Отец, который вырастил его, который силой заставлял садиться за книжки, заставлял читать. И сам в детстве читал ему сначала сказки, а потом и более серьезные книги, начиная с приключений капитана Сорви-голова и индейцев Фенимора Купера, заканчивая историческими романами Ивана Ле про Наливайка и Чингис-хана. Это ведь он, отец, заставил Сергея полюбить книги, пробудил интерес к истории. Жаль, что сам так и не удосужился эти книги прочитать. И узнать историю своей страны… — Знаешь что, батя? Мне не о чем с тобой говорить и незачем спорить. Ты пришел сюда, на Донбасс с оружием? Пришел свои порядки наводить? Вот тут ты и останешься. Многие ваши уже остались, в земле лежат, а многие, как падаль, по посадкам валяются да по оврагам. Здесь люди сами хотят решать, с кем и как им жить. Если бы в хату к тебе пришли указывать, как на кухне готовить и куда обувь ставить, ты бы не послал таких советчиков? Иди, батя, к своим карателям, тебе они ведь роднее. А меня можешь добить, раз твои побратымы не добили. Иван тяжелым взглядом посмотрел на сына. — Это мать тебя так выучила, сынок? Сергей печально улыбнулся. — И мать тоже. И ты сам. Ты меня учил своих не предавать, учил отвечать ударом на удар и ни перед кем голову не склонять. Так что можешь все исправить. Иван внезапно ухмыльнулся. — Ни, сынку, выправыты я ничого нэ зможу вжэ… Алэ с матинкою твоею побалакаю… И ты тэж… И вышел. «Суд» Галину с Настей не тронули. Они были готовы к издевательствам, пыткам, даже к смерти. Хотя нет, разве к этому можно быть готовым? Настя, конечно, храбрилась, но было видно — ей страшно. А Галине Ермиловой было все равно. Она умерла тогда, 2 июля 2014 года, когда похоронила своего пятилетнего Ванечку. После этого ей хотелось только отправить на тот свет как можно больше этих упырей, которые могут убивать маленьких детей, которые воюют только с женщинами и стариками. И смерти она не боялась. Жалела только, что мало повоевала, мало убила этих укрофашистов. Ну, пожила уже, полтинник почти, значит, пора. Сколько деток не дожили даже до школы, ее Ванечку эти нелюди убили, когда ему только-только пять лет исполнилось… Танкисток посадили отдельно в какой-то погреб. Сутки они просидели там, продрогли — ночь была холодной, да и погреб — сырой и заплесневелый. Потом крышка открылась и чей-то молодой голос прокричал: — Агов, жиночкы, вылазтэ з бункэру, вжэ час прийшов, розстрилювати вас будэмо! Женщины по лестнице, которую им спустили, вылезли наверх. У погреба стоял молодой парнишка, что удивительно — без маски-балаклавы, и улыбался. Улыбка у него была такая хорошая, яркая, прямо трудно было поверить, что этот улыбчивый мальчик спокойно может их убить. Но, судя по красно-черной нашивке «Правого сектора» на рукаве, их конвоир вот так, улыбаясь, стрелял в мирных жителей. Галя наслышана была о том, что творили на Донбассе эти «правосеки»… Их повели не на окраину, а привели в дом, который раньше был сельсоветом, а потом — местной администрацией. Там украинцы оборудовали свой штаб. Дом окружали бетонные блоки, на въезде был блокпост — мешки с песком, зачем-то окруженные колючей проволокой и несколькими сваренными кустарным способом противотанковыми «ежами» из каких-то железных швеллеров. «Значит, расстреливать не будут… пока не будут», — подумала Галина. Настя Кротова с ненавистью глядя на конвоира, процедила: — Шо, допрашивать будете? Так мы не скажем ничего! Хлопец снова заулыбался. — Тэбэ, дивка, я б допытав залюбкы. Вона, вси хлопци заглядаються, в чэргу стають, мовляв, дайтэ нам цю кралю допытаты. Кротова ощерилась. — Пыталка не выросла, молокосос. Иди у амеров пососи сначала, правосек недоделанный! Пацан заржал. — Ого, а дивка з пэрцэм! Люблю такых, гаряча штучка! Настя сплюнула в его сторону. — Я таким, как ты, горячих штучек насовала будь здоров! Подавились только, до сих пор по полям валяются. Мало только, надо было бы больше. Но ничего, наши пацаны вам еще насуют, без штанов с голой жопой побежите, вояки! Конвоир прекратил ржать, скривился. — Ну, побачымо щэ, хто кому натыкае! Ваши попочленцы вон в нас сыдять, зараз усих до купы збэрэмо, та почнэмо шматуваты. А вы подывытэсь спочатку, а потим вжэ и вас прыголубымо. Хоча титку можэ й нэ будемо, вже стара, а ось тэбэ… Но тут они подошли к входу в штаб, прошли через блок-пост и улыбчивый украинец замолчал. Танкисток завели в штаб, они поднялись на второй этаж, их направили, судя по всему, в актовый зал. Галина зашла первой, глянула в зал… и обмерла. На сцене стоял стол, накрытый красной бархатной скатертью, а за столом восседали какие-то мужики в камуфляже. И среди них сидел… ее Иван! Навстречу пленным вышел какой-то полковник ВСУ, судя по пузу и ряду медалей на всю грудь, явно штабной. Обычно только такие вояки красовались своими цацками и щеголяли в новенькой форме. Те, кто реально воевал, чаще всего были одеты даже не в военную форму, а в какой-то микс камуфляжа, спортивных треников и гражданки, обувались либо в кроссовки летом, либо в резиновые сапоги осенью. Зимой в ходу, точнее, на ходу были валенки и бахилы. — Ну, что, предатели, сепаратистки, будем вас судить? Вы можете смягчить свою участь, если добровольно дадите показания, покаетесь перед Украиной… — Ты, колобок, долбодятел? Ты кого судить тут собираешься? Перед кем нам каяться? Мы свою Родину от вас, американских прихвостней, защищаем, фашистов бьем, а показания вы будете давать — в международном трибунале! Расскажите, как мирных жителей убивали, как детей бомбили, стариков и старух расстреливали… — Настя выплевывала слова в лицо толстому полковнику, как гвозди в него вколачивала. Полковник аж пошатнулся. — Это что такое? Что она себе позволяет?! — внезапно взвизгнул он. Тут же с двух сторон подскочили верзилы в таких же новеньких «пикселях» явно америкосовского разлива и без слов стали лупцевать ополченок. После первых же ударов Настя и Галина упали на пол, и их продолжали месить ногами, как какие-то кули с мукой. — Постойте, погодите, нам же снимать надо! Как же суд? Мы процесс заснимем… — внезапно возник перед полковником какой-то жевжик, судя по всему, украинский журналист. Но полковник махнул рукой и еще двое его подручных оттеснили и журналиста, и оператора с камерой в сторону. — Слишком жирно для них будет — суд. Поучите их тут немного и потом — в овраг. Показаний Дрюк будет достаточно. Внезапно к полковнику подошел Иван. — Пан полковник, дозвольтэ спочатку мои хлопци з нымы побалакають? Воны ж в нас стрилялы, мы з нымы розбэрэмося, а вжэ потим… — Шо, Иван, по женскому полу соскучились? Мало вам местных? Да ладно, берите, только потом чтобы аккуратно, понял? — Нэ хвылюйтэся, всэ зробымо. Мы ж тыхэсэнько… — Знаю я вашэ «тыхэсэнько». Понапиваетесь, орать песни будете, стрельбу устроите… Смотри мне, Иван, ваши айдаровцы мне крови много попортили, сниму с отдыха и поедете на передовую. Там как раз ротация… — Ни, всэ будэ добрэ, я гарантую! — Хорошо, иди, я проконтролирую… Иван повернулся совсем не по-уставному, через правое плечо и тяжело пошел на выход. За ним уже его бойцы потащили потерявших сознания женщин, которые больше были похожи на окровавленные мешки, а не на людей. «Проконтролирует он… Сейчас на видео зарисуется, расскажет про очередную победу над сепаратистами, потом всю ночь будет бухать, а утром рванет в Киев докладывать… Сука!» — подумал Иван. Думал он, как всегда, по-русски. …Галя очнулась не скоро. Она подняла голову и поняла, что снова находится в каком-то подвале. Рядом застонала Настя. Ермилова подползла к боевой подруге, благо, руки были не связаны, приподняла ее голову, положила себе на колени. Насте досталось гораздо сильнее, нежели Гале — вся голова девушки была в крови, глаза практически заплыли от здоровенных синяков, которые уже наливались фиолетовым, волосы слиплись, а нос, похоже, был сломан. — Ничего, Настюша, терпи, это хорошо, что воны нас так отмудохалы, теперь, небось, побрезгуют, не надругаются… Просто стрельнут — и все… Настя попыталась повернуть голову, снова застонала. — Теть Галя, страшно умирать… я молодая совсем. У меня и парня-то не было… Ну, я имею в виду, чтобы жених… Думала, вот закончим войну, выгоним этих фашистов укровских, я замуж выйду… Детей нарожаю… А теперь ничего не будет… Из глаз девушки, оставляя след на окровавленных щеках, потекли слезы. — Ты, Настюша, не плачь. Дети — это счастье, но это и горе. Вон у меня Ванечке всего пять годков было, а эти звери его убили, расстреляли ракетами из самолета. А сколько деток в Луганске погибло. И не только от снарядов — когда воды не было, а фашистюки по водонапорной башне и по фильтровальной станции прицельно лупили, когда еды не было, деточки мёрли, як мухи. Хоронить не успевали… — Я понимаю, теть Галя, но у вас детки все равно останутся, два сына… а у меня никого… Галина тяжело вздохнула. — Где там мои сынки? Воюют ведь… Не знаю, живы или нет… Война все эта проклятая… Может, и они сгинут, кто знает? Внезапно завизжала, открываясь, массивная дверь. Кто-то зашел в помещение. — Сгинут твои выкормыши. Сейчас прямо, вместе с тобой! Голос показался Гале Ермиловой знакомым. И тут зажегся свет. Она машинально зажмурилась. Когда открыла глаза, то перед ней стоял ее муж, Иван Ермилов. И ее сын — Сергей Ермилов. Сережа. Рыжий Встреча Сергей Ермилов сразу понял, когда в палату зашли два мордоворота в камуфляже, с желто-голубыми нашивками «Айдар» и приказали ему собираться. Ну, как собираться — «выматываться из больнички». Кое-как одевшись — одной рукой он еще не привык действовать, хотя одевать особо было нечего — Рыжий потихоньку двинулся к выходу. Но потихоньку не вышло — в спину его пихнул один из «айдаровцев» и Сергей вылетел на лестницу, при этом чуть не упал. По привычке попытался левой рукой опереться о стену и вскрикнул от боли — рука все еще болела и, кажется, кровоточила.