Нарлинская повела глазами по напольным часам. Ночь была на исходе. Однако сон не шел ей в голову. Какой сон после всего, что услышала? Какой сон? Она была перевозбуждена, в ней сейчас метались разные чувства: от ужаса до страсти. Ее то обдавало холодным потом, то бросало в жар, то закипала кровь, то леденела душа, то всю окатывало онемением. Евгения дышала ровно. Она хорошо представляла состояние Евы. Знала, что та не считала себя дурочкой и что ей не нравилось, когда ее называли дурой. Но у Думилёвой был свой взгляд на все происходящее вокруг и на всех, кто окружал ее. Она была умной, может быть, чрезмерно умной и злилась оттого, что ее окружение не дотягивало до ее уровня. По крайней мере, она была в этом твердо убеждена. А когда она была в чем-то убеждена, разубеждать ее было бесполезно. Она непоколебимо стояла на своем. Посему сейчас, угадывая мысли Евы, Евгения, не размыкая век, безапелляционно выдохнула: — Дура, дура, набитая дура! Подрастешь, поймешь! Давай-ка, прижмись ко мне плотнее, и посмотрим вместе сны, может, там что-нибудь новенького ангелы нам покажут? Совершенно добитая, Нарлинская сначала сползла с постели, протащила ноги по мягкому ковру к выключателю, выключила свет, потом вернулась, легла набок и плотно прижалась спиной к Думилёвой. Та обняла ее и завершила: — Вот-вот, я не скрываю, что ты дура! И не сомневайся в этом! — беззлобно усмехнулась. — И не старайся разгадывать сны и пытаться узнавать, что с тобой будет! Все это — гадания на кофейной гуще. Зачем тебе знать будущее? Тогда надо сразу в гроб ложиться. Ни к чему жить, когда все известно. Ева помалкивала. Спорить с Думилёвой было себе дороже. Она вовсе не старалась разгадывать сны, но ей чертовски хотелось бы знать свое будущее. А как этого не хотеть? Можно было бы заранее подстелить соломки, когда будешь падать, можно как-то подкорректировать свои действия, чтобы предотвратить падение. Да много чего можно было бы сделать. Но, увы. Она боялась падать, она готова зубами цепляться за удачу, чтобы не упасть. Но удача изменчива, и это Еву страшило. Потому еще больше хотелось знать, что будет. И даже если впереди много хорошего, то ведь приятно осознавать, что все идет, как надо, что жизнь твоя удается. Хуже всего, став глубокой старухой, сидеть, вспоминать прошлое, перебирать фотографии, если они останутся, смотреть в интернете на себя молодую и размышлять о том, что было у нее хорошего, а чего никогда бы она не сделала, если бы снова начала жить. Нет. Как это отвратительно быть старухой и знать, что ничего уже нельзя изменить. Ужасно. Ужасно. Ева не хотела об этом думать. Ей рано об этом думать. Не стоит бередить душу. Надо заснуть. Надо спать. Утром голова будет свежей и настроение иное. Утро — это свет, солнце, новые желания. Думилёва заснула, рука ее на Еве ослабла. Нарлинская, закрыв глаза, слышала ее дыхание, оно было спокойным и размеренным, начинало убаюкивать, звучало все расплывчатее. Ева стала медленно проваливаться в забытье. Мысли распадались на части, слова в этих мыслях — на отдельные слоги, буквы, а потом и вовсе исчезли. Обе спали, прижавшись друг к другу, и дыша в унисон. 6 Глеб уехал на работу рано утром. Занятия у Ольги в музыкальной школе начинались позже, поэтому она собиралась без спешки. Долго сидела перед зеркалом, и когда закончила макияж и управилась с прической, пошла в кухню и приготовила кофе. Только собралась сесть за стол, как в дверь раздался звонок. Подошла, взяла трубку уличного домофона, но там была тишина и она сообразила, что звонили не с улицы, а с обратной стороны двери. Включила камеру, увидала на экране лицо соседки, оно показалось ей испуганным, но Ольга не придала этому значения, открыла дверь. Соседка не успела ничего сказать, как из-за двери, из мертвой зоны для камеры, вымахнули двое в масках, в больших не по размеру бесформенных дутых куртках, с пистолетами в руках. Ольга лишь успела удивиться тому, что в куртках в такую жару. И после этого услыхала дрожащий перепуганный голос соседки: — Прости, они меня заставили! — женщина была в цветном коротком фартуке, в легком домашнем халате, в пушистых домашних шлепанцах, в косынке на голове, с расширенными от страха глазами. Бандиты втолкнули женщину в квартиру и придавили к стене Ольгу. Молчали. Ольга тоже не произнесла ни слова. Бессмысленно возмущаться, когда к твоему горлу приставлен ствол. С сожалением подумала, что поспешила открыть дверь. Соседку бесцеремонно уложили на пол. Тот, что был возле Ольги, холодно предупредил женщину: — Лежать, лягушка! Двинешься — конец! Ольге в горло больно давил его пистолет. Но вот бандит оторвал ствол, за плечо развернул Ольгу спиной к себе, молчком толкнул в комнату: — Показывай, где нож? — сказал в самое ухо. Но показывать ей ничего не пришлось, потому что кинжал лежал на виду. Вечером Глеб рассматривал его и рассказывал Ольге, какие странности произошли вокруг этого ножа. Ложась спать, оставил на комоде, а утром не стал убирать в сейф, сказав, что в обед заедет за ним, чтобы показать в полиции своему приятелю оперу Акламину. Вдруг где-нибудь, когда-нибудь кинжал мелькал в криминальных сводках? Бандита увидал его и спросил у подельника: — Эта игрушка? Тот, не произнеся ни слова, резко шагнул к комоду, сгреб пальцами в перчатках и сунул в карман куртки. — Тебе повезло, лягушка! — удовлетворенно выпихнул из-под маски. — Не пришлось мне выпускать тебе кишки, а то ведь всякое могло быть. За такую игрушку и кишок не жалко! Но сначала мы тебя погладили бы, чтобы уговорить по-хорошему. — Он грубо распахнул ей полу халата. — А гладить-то тут есть что. Ну а если б не договорились, вот тогда и за кишки принялись бы. Мужику своему передавай привет, и скажи, чтобы не рыпался! И никого не искал! Перепонки подрежем — плавать не сможет! И скажи спасибо за сохранность ножичка! Ольге стало не по себе оттого, что из-за ее оплошности ей сейчас приходилось выслушивать и наблюдать все это в своей квартире. Смотря исподлобья, она раздосадовано съязвила: — У меня в кухне в столе еще есть столовые ножи, может, вам и их собрать? Бандит понял ее сарказм и резко ударил рукояткой пистолета по голове. Ольга потеряла сознание, мышцы расслабились, ноги перестали держать. Она рухнула на пол. Соседке тоже досталась своя порция. Оставив двух женщин лежащими на полу, одну в комнате, другую в прихожей, грабители вышли за дверь, плотно прикрыв за собой. Сняли маски и быстро спустились с этажа. Первой вернулась в сознание соседка. Очухавшись, кинулась к Ольге, испуганно кудахча: — Что я натворила, что я натворила! — затормошила ее, хлопая по щекам. Обрадовалась, когда та открыла глаза. — Ну, слава богу! Я во всем виновата! Они поднялись с пола и сели на диван. Ольга успокоила женщину: — Ни в чем ты не виновата. Это же грабители, они могли убить! — позвонила Глебу и сообщила о происшествии. Тот бросил все дела и примчался домой немедленно. Исай был вместе с ним. Обследовал квартиру, но никаких следов после бандитов не обнаружил. Думал, следы рук могли остаться на входной двери, но Ольга разочаровала начальника охраны, сообщив, что грабители были в перчатках. Исай озадаченно вздохнул. Задал несколько вопросов соседке, но та еще никак не могла отойти от испуга, поэтому на все его вопросы виновато отвечала: — Я ничего не запомнила. Я так перепугалась. Я ничего не знаю. Прости, но я так боялась, что они меня убьют. Они угрожали, обещали убить меня, если я не сделаю, как требовали. Глеб сердился на себя, что оставил кинжал на виду, будто специально приготовил для грабителей. И они пришли за ним, словно знали, что нож приготовлен. О каких следах можно вести речь, когда все, как по заказу? Первое, что пришло на ум Корозову, что ограбление организовал Олег Рисемский. И сразу поймал удачу за хвост. А его оставил в дураках, как лоха, как полного идиота. В груди все бурлило от негодования. Как он допустил подобное? Как не предположил, что события могут развиваться непредсказуемо. Хотя с другой стороны ничто не предвещало, что из-за этой дорогой игрушки начнутся игры со стволами и угрозами выпустить кишки. А впрочем, наплевать на кинжал. Как пришел, так и ушел. И черт с ним, с этим кинжалом. Как говорится, баба с возу — кобыле легче. В конце концов, Рисемский вернул свой кинжал. Так либо иначе все равно пришлось бы его возвращать. Правда, возврат таким манером ущемил самолюбие. Но не это сейчас главное. Важно, что его любимая Оленька сильно не пострадала. А ведь все из-за него, из-за его недальновидности. Столько раз обжигался, но все равно наступил на те же грабли. Ольга смотрела виноватыми глазами, но еще более виноватый взгляд был у соседки. Корозов подошел к ним, обнял за плечи сразу обеих: — Забудьте! — сказал. — Вы живы, а остальное все мелочи. Разберемся! — и отпустил женщин. Соседка глубоко вздохнула и нерешительно шагнула к двери. Глеб притиснул к себе Ольгу и поцеловал в висок. Исай спросил у нее про приметы грабителей, не бросилось ли что в глаза? Та покачала головой. Какие приметы, когда они были в масках и куртках? Правда, один из них не проронил ни слова, а второй назвал сначала соседку, а потом ее лягушкой. Видно, лягушка, у него любимое обращение к женщинам. Вот, пожалуй, и все. Немного, к сожалению. — Недоумок! — сказал Корозов и бережно провел рукой по ее волосам. — Недоносок! Найдем его, такую лягушку ему устроим за то, что поднял на тебя руку, сам заквакает, как жаба! Ты у меня красавица! А за лягушку ему придется ответить! Ольга слегка улыбнулась Глебу и, вспомнив, добавила Исаю, стоявшему в дверях: — И вот еще что, Исай. Слово лягушка он произносил как-то не совсем обычно, с ударением на первый слог! Если это можно использовать, как примету, то вот заметная деталь, мне она как-то резанула слух. Вряд ли он умышленно перевирал ударение в этом слове, скорее это особенность его речи. Исай кивнул, соглашаясь с ее предположением. Посмотрел на Корозова: — Пробегу по подъезду. Может, кто-нибудь еще попадется, кто видел их. Может, видел, в какую машину садились. — Обязательно, обязательно! Иди, опроси! — сказал Глеб, отходя от Ольги. Исай скрылся за дверью. Много времени не прошло, как он вернулся. На его звонки открылись только две квартиры, но хозяева пожимали плечами. Остальные квартиры хранили глухое молчание. Консьержка внизу, пожилая, полная, малоповоротливая женщина, тоже ничем не смогла помочь. Да, она видела, как двое в куртках прошмыгнули, но она не успела их остановить и лиц не видела. И куда они направлялись, она не знала. А потом, через час примерно, ну, может, через какое-то другое время, они прошмыгнули назад. Куртки запомнила, а лиц не видела. На улице — никого. Спросить не у кого. Так что, сплошь неудачи. Глеб выслушал и взволнованно заходил по комнате, заложив руки за спину. — Вызови полицию, Глеб, — посоветовал Исай. — Вдруг они за что-то зацепятся. Корозов усомнился, что при такой скудной информации у полиции что-то получится, но, подумав, позвонил Акламину и в двух словах рассказал о происшествии. Аристарх, несмотря на то, что его отдел занимался убийствами, а не кражами, скоро прибыл с оперативниками. И пока опера искали следы, опрашивали соседку, консьержку, и обходили квартиры, Акламин за кухонным столом, положив перед собой записную книжку, переговорил с Ольгой, Исаем и Глебом. Выслушав историю Корозова о Еве, Романе, кинжале, Блямбе и Рисемском, задумался. В неулыбчивых цепких глазах мелькало напряжение, чувствовалось, что мозг его что-то сопоставлял, прокручивал информацию и так и этак. Глеб ждал. И все ждали. Наконец, Аристарх произнес: — Странно, очень странно, — повернул лицо к Корозову. — Рисемский не обратился в полицию по поводу похищения его сына? Почему не обратился? Вот вопрос. А кинжал, говоришь, очень дорогой? В драгоценных камнях? Картинку набросать можешь? — Какой из меня художник? — отозвался Глеб. — Разве что намарать кое-как попробую. Вот Оленька поможет. Она хоть тоже не художник, но человек творческий. И огромная умница. Что касается по части драгоценностей, куда мне до нее. В них она дока. Может, что и накалякаем вместе. Да только что тебе это даст? Надо Рисемского потрясти, глядишь, все и прояснится.