— Я слышала, Антон, что хороший режиссер должен обладать хорошей фантазией. Ты хороший фантазер! И, наверно, хороший режиссер, — отозвалась она. Уловив в ее словах насмешку и равнодушие к тому, о чем он говорил, Антон схватил руку Ольги, поцеловал, громко воскликнув: — Ольга, мы живем в такое время, когда все происходит не так, как должно быть! Я — режиссер! Главный режиссер и все. Но не Великий. И я это прекрасно осознаю! Но чем Великий отличается от Главного? — сделал многозначительную паузу. — Я тебе скажу, Ольга! Великий учит людей, а Главный — развлекает! Как видишь, разница огромная! Вот ты — Великий режиссер, потому что ты учишь детей. А я просто Главный, поэтому всего-навсего буду их развлекать, когда они вырастут. Вытянув свою ладонь из его, она убрала руки за спину, старательно сохраняя на лице улыбку. Хотя, откровенно говоря, улыбаться ей вовсе уже не хотелось: — Я даже не могу спорить с тобой, потому что далека от всего, о чем ты говоришь. — Вот я и пришел, чтобы пригласить тебя в театр и показать его нутро, так сказать. Показать, как все на самом деле там происходит! Ты многое поймешь, когда увидишь! Ты получишь массу новых эмоций! — снова воскликнул он и провел пальцами по ее плечу, медленно опуская руку до локтя. Его прикосновения начинали Ольгу напрягать, а приглашение вызвало замешательство. Он настойчиво пытался заинтересовать ее тем, к чему у нее не было ни тяги, ни охоты. Почему-то многим кажется, что любая девушка хочет стать артисткой. Заблуждение. Очевидно, Дорчаков был из числа таких заблуждающихся. Увлеченный театром, он, видимо, верил, что в каждом есть такая тяга, и каждого не может не завораживать театральное действо. — Поверь, — продолжал он напыщенно, — все, что зритель видит из зрительного зала, это не есть настоящий театр. Ты была в зрительном зале, а я приглашаю тебя за кулисы. Туда, где находится театральная кухня, где кипят не сценические страсти, а бурные человеческие устремления и битвы. Я приглашаю тебя в самый центр театральной вселенной, в свой кабинет. Я покажу тебе такое, что даже не снилось нашим мудрецам! — он произнес эти слова так, как будто со сцены произносил монолог из Шекспира. Его глаза горели и он, сдавалось, забыл, что находился в обыкновенном классе обыкновенной музыкальной школы, и что зрителем его была всего одна красивая молодая женщина. Ольга могла бы ответить, что ей уже приходилось бывать за кулисами театра, но не стала, видя, как Антон, отойдя на середину класса, взмахивал руками и любовался собой. В эти мгновения он больше всего мечтал, чтобы Ольга восторгалась им не только, как режиссером, но еще и хорошим актером, чтобы аплодировала ему. Но та прыснула смехом, остудив его пыл. Антон заморгал обескураженно. Однако быстро нашелся, направил на нее свой указательный палец и проговорил: — Ты смеешься, значит, тебе интересно! Значит, хочешь узнать, в какие тайны я собираюсь окунуть тебя! Ловлю тебя на смехе! Поехали! Едем прямо сейчас! Театр ждет тебя! — подхватил ее за локоть. Она не двинулась с места. Улыбка медленно сползла с ее лица. Глянула на Дорчакова, как на нечто диковинное: — Да ты сумасшедший, Антон! — Но ведь ты кого угодно сведешь с ума, Ольга! — выдохнул тот. — Я тут ни при чем. Ты просто помешан на своем театре и хочешь, чтобы это помешательство стало всеобщим. Так не бывает, Антон! — она шагнула к пианино. — Здесь не театр, здесь музыкальная школа, здесь я работаю, преподаю уроки музыки детям. Дорчаков проследил взглядом, как она подошла к музыкальному инструменту и коснулась длинными пальцами клавиш. Ему чертовски захотелось, чтобы ее пальцы коснулись его тела. Он с трудом оторвал себя от этих мыслей и притворно возмутился: — Ты считаешь, что я сейчас не на работе, а просто баклуши бью? Ты ошибаешься, Ольга! Режиссер всегда должен быть в работе. Мой мозг никогда не отдыхает. Я всегда в поиске подходящей фактуры, чтобы сделать с нее слепок для образа того либо иного действующего лица в очередной пьесе. Чтобы всякая новая постановка произвела фурор, приходится много поработать над каждой ролью в спектакле. Поэтому я постоянно изучаю повадки людей, прислушиваюсь к их речам, запоминаю характерные черты, дабы затем воплотить их в своих начинаниях. Зритель сейчас капризный. Стандартным набором его не увлечешь. Надо неизменно чем-то удивлять. А для этого приходится беспрерывно искать и привносить результаты поисков в сценическое действо. Это нелегко, Ольга. Это каторжный труд. И я хочу показать тебе, как он тяжел, и как он прекрасен, когда, оценив его по достоинству, зрительный зал рукоплещет. Зритель рукоплещет актеру и не думает о режиссере, а ведь на самом деле он рукоплещет режиссеру, потому что актер, это всего лишь пластилин в руках режиссера. И то, что слепил режиссер, то и видит зритель на сцене. Это как в кукольном театре. Важна не кукла, а тот, кто дергает за ниточки. Ольга накрыла клавиши крышкой, выслушала монолог и пожала плечами. Ей показалось не совсем уместным сравнение актеров с куклами, но она никак не прокомментировала это. И чтобы не обидеть Дорчакова, отказала ему обнадеживающе: — Может быть, когда-нибудь в другой раз приму твое предложение, Антон, и посмотрю ваше закулисье, но не сегодня здесь и сейчас. Сейчас не могу, у меня занятия с учениками. Не принимая ее ответ, он сильно зажмурился. Такой прием был хорошо известен ему, он и сам всегда говорил подобные слова всем, кому хотел отказать. Он был опытным человеком в хитросплетениях слов, потому решил закончить разговор на другой ноте, а именно на той, которая устраивала его: — В таком случае, — сказал он, — договариваемся конкретно! — и спросил. — Когда у тебя заканчиваются уроки? — Через четыре часа, — машинально ответила Ольга и посмотрела на часы. Торжествующим тоном победителя, Антон выплеснул: — Тогда через четыре часа, тютелька в тютельку, моя машина будет стоять у подъезда музыкальной школы, — протянул Ольге руку и в его глазах запрыгали азартные огоньки. Она рассеянно пожала плечами. Отступая к двери, он продолжал смотреть на Ольгу и улыбаться. Потом сильно распахнул дверь, выскользнул из класса в коридор и вздрогнул от неожиданности, столкнувшись носом к носу с Думилёвой. У той в глазах появилось крайнее недовольство, которое мгновенно превратилось в возмущение и негодование. Антон замер на месте, по лицу пробежала оторопь, однако тут же попробовал взять себя в руки и широко улыбнуться: — Наши встречи происходят все чаще, мадам! — воскликнул манерно с поклоном. Евгения в красивом макияже, красивом летнем открытом платье, в драгоценностях на шее и ушах, в дорогих босоножках, была выше его ростом, смотрела сверху, и в ее голосе он уловил морозный холодок: — У тебя разносторонние интересы, как я погляжу, Антошка! Что ты тут делаешь, пакостник? — спросила она. — Ну почему же сразу пакостник, мадам? Музыка и театр это одно целое, мадам! — настороженно с обидой ответил он и выпрямился, пытаясь продолжать манерничать. Грубоватый голос Евгении погасил манерность Дорчакова и возвратил Антона на землю: — Потому и пакостник, что для тебя молоденькие актрисы и преподавательницы музыкальных школ, это тоже одно целое! — сказала раздраженно. — Все можно объединить, мадам, было бы желание и умение, — Антон силился говорить в шутливом тоне, хотя мускулы на его теле были напряжены. Не принимая его тона, Евгения отрезала: — Сиди в своем курятнике, довольствуйся своими курами! И не пытайся объединять, когда это вредно для здоровья! Знаешь, что случается при неусвояемости пищи? — повысила голос. — Понос, мадам, — надломлено хмыкнул Дорчаков и попытался снова улыбнуться, но улыбка не получилась. — Дурак ты, Антоша! — покривилась Думилёва. — Вонь бывает от поноса, самая настоящая вонь! В коридоре музыкальной школы перемешивалось отрывистое звучание мелодий, доносившихся из-за дверей разных классов: пианино, баян, скрипка, гитара. В него вклинивались голоса Евгении и Антона. И весь этот беспорядочный набор звуков метался между стенами и вылетал в открытые форточки окон. Голос Думилёвой досаждал Антону, выворачивал наизнанку, потому что именно его меньше всего хотел слышать здесь и сейчас. Он даже предположить не мог, что в стенах музыкальной школы у двери Ольгиного класса столкнется с Евгенией. Это было невероятно. Но это произошло. Дорчаков подобрался и выглядел перед нею, как нашкодивший мальчишка. Медленно куда-то исчез вальяжный и уверенный в себе человек, каким он был в своем кабинете с Нарлинской и каким был несколько минут назад с Ольгой. Как будто Евгения прихватила Антона за неким непристойным занятием, и он изо всех сил теперь тщился оправдаться в своем поведении. Даже в ресторане он гляделся более независимым. Сейчас же со стороны было не очень понятно, то ли Антон действительно так напуган, то ли он хорошо играет роль. И только Евгения точно знала, что он свой испуг пытается спрятать за неудачной игрой, она остро чувствовала фальшь в этой игре, взяла пальцами его рубашку, заглянула ему в глаза: — Не придуривайся, Антошка! На свежатину потянуло? Прищурившись, Дорчаков после недолгого молчания, набравшись храбрости, с усилием усмехнулся: — Тебя тоже, Евгения? Коридор музыкальной школы, на две стороны которого располагались классы, был длинным. Уныло смотря вдоль этого коридора, Антон думал о том, что они оба прихватили друг друга за одним и тем же занятием. По большому счету он ничего страшного не усматривал в том, что их интересы сошлись, ведь пользуются же они Евой, как разменной монетой, и никому из них от этого ни холодно, ни жарко. Между ними как бы заключено негласное соглашение, которое устраивало обе стороны. Евгения потребовала сделать из Евы местную знаменитость, а он, как плату за это, положил девушку в свою постель. Почему бы теперь не пойти по тому же варианту с Ольгой? Он хорошо знал о наклонностях Думилёвой, но и она хорошо знала о его отменном донжуанстве. Однако так помышлял Антон, и совсем иначе мыслила Евгения. Нарлинская была заложницей их договоренности, а Ольгу Евгения не собиралась делать знаменитой актрисой, посему услуги Дорчакова здесь были совершенно излишни. И не только его услуги, но его присутствие было здесь просто нежелательным. Недалеко от двери стоял маленький мальчик, ученик музыкальной школы, который ждал своей очереди, чтобы войти в класс. Сейчас было его время, но он не мог войти, потому что Евгения и Антон перегородили дорогу, высказывая колкости друг другу. Между тем, Думилёва держала за руку маленькую девочку, с которой пришла в музыкальную школу, и Дорчаков обратил на это внимание: — Это твое протеже? Готовишь молодое поколение для собственных утех? — покосился он. В ответ лицо Евгении сделалось страшным, и Антон пожалел, что сказал эти слова, но они уже вылетели изо рта. Потому пришлось выслушать злую угрозу Думилёвой: — Сотру в порошок, дурак, если тут еще увижу! Ты меня знаешь! Самое плохое во всем этом было то, что Антон знал, Евгения и, правда, может стереть в порошок, если захочет. Она обладала жутким напором и имела большие деньги, которые иногда приводили в действие такие механизмы, от коих дрожь проходила по всему телу. До сих пор многие ее знакомые были убеждены, хотя вслух этого никто не высказывал, ибо это слыло как бы запретной темой, но в мыслях все держали, что мужа своего, чтобы наложить лапу на большие деньги, Думилёва отправила на тот свет сама. Потому что уж слишком темной, или, наоборот, шита белыми нитками, была вся история его гибели. В ответ на слова Евгении он не нашелся, что сказать, и просто попытался сохранить лицо, оправдываясь: — Как ты груба сегодня, мадам, совсем не воспринимаешь невинных шуток. Так нельзя, мадам. За косынку на его шее, она притянула Антона ближе к себе: — За такие шутки я могу подвесить тебя за одно место и оставить так надолго, — серьезно пообещала она. — У тебя театр драматический, а не цирк, опасайся большой драмы с Главным режиссером, — и оттолкнула. Неспокойно откланявшись, Дорчаков двинулся от двери класса вдоль коридора. Евгения окинула его фигуру со спины и поморщилась, как будто он изрядно утомил ее. Подтолкнула девочку вперед себя и решительно толкнула дверь. Ожидая увидеть очередного ученика, Ольга расширила глаза, ошарашенная новым явлением. Час от часу не легче, неужто за дверью друзья Нарлинской выстроились в очередь? И следующим тоже будет ресторанный знакомый? От неожиданности поприветствовала скупо, одним кивком головы, не сообразив сразу, какие слова произнести. Думилёва же, мельком глянув в небольшое зеркало, висевшее не стене, и увидев на своем лице свирепое выражение, оставшееся после разговора с Антоном, восприняла такой прием, как ответ на ее раздраженный вид. И подосадовала на себя, что не сумела быстро привести лицо в порядок. Громко хмыкнула, выпустила из уголков губ улыбку. Придя в себя, Ольга тоже приветливо повела рукой: — Проходи, Евгения! Сегодня у меня день удивлений. Никогда не думала, что моя работа заинтересует моих новых знакомых. Ты прекрасно выглядишь в этом наряде! От Евгении реакция была неопределенной. Ведь как никак прозвучал намек на предыдущего гостя, что было ей неприятно. Но одновременно ей был сделан комплимент, что, несомненно, понравилось. — Видела я этого донжуана. В коридоре встретила! — сказала она громко и решительно бескомпромиссно заявила. — Если он еще сюда заявится, гони этого дурака в шею! Гони так, чтобы пятки сверкали! Ишь, мелкий шкодник! Приперся Антошка сажать картошку! Такой совет привел Ольгу в растерянность. Не догадываясь, в чем зарыта собака, и как правильно отреагировать, она коротко обронила: