— Ты о каком рулевом? — спросил он. Тот ответил сразу: — Сейчас только одному мне известно, куда рулить! — Ты уверен, что справишься с лодкой? — Абсолютно. Глеб колебался, ему не нужен был рулевой, он сам способен управлять лодкой. Но прикинув, что, может услышать от Рисемского какую-нибудь новую информацию, качнул головой и проговорил: — Тогда выходи, здесь и поговорим! Олег с явным недовольством вылез из авто и пошел к Глебу. Был он в белой рубахе, как и Глеб, но в брюках другого цвета. Шел не спеша, уверенно, не смотря под ноги. Остановился перед Глебом, расставил ноги, сказал: — Признаться, что бы ты ни говорил мне, я все равно подозревал тебя в похищении сына, пока не услышал, что твою жену тоже похитили. — Спасибо за откровенность! — нахмурился Глеб. Его всегда раздражала человеческая глупость, а глупость умных людей, к каким он относил Рисемского, раздражала вдвойне. Амбиции того плескали через край, и это сильно мешало общению с ним, создавало впечатление, что он чрезмерно тяжелый и неприятный человек. — Тебе, видно, было делать больше нечего, кроме как подозревать меня. Ведь я тебе говорил, но ты уперся на своем. Ты самому себе хотя бы веришь? — продолжил Глеб. — Не учи меня жизни! — резко отреагировал Рисемский. — Я ее знаю не меньше твоего! Корозов, вспомнив, что хотел услышать от Олега что-нибудь новое, заговорил более сдержанно: — В этом я не сомневаюсь. Вот только смотрим на нее мы по-разному. Тот чуть смягчил выражение лица: — Каждый идет по своей дороге, поэтому и понимание разное! — носом втянул в себя воздух, расширив ноздри. — Однако оставим наши жизни в покое, пусть философы крючкотворствуют! У меня другой разговор к тебе! — посмотрел на свои руки, пошевелил пальцами и снова опустил их по швам. Глеб проследил за этими бессмысленными движениями рук Рисемского и напомнил: — Да, ты что-то про лодку говорил. — Не ерничай! — сдвинул тот густые брови к переносице, посмотрел прямо в глаза Глебу. — У меня есть мысли и, поверь, они не на пустом месте возникли. Кстати, тебе какие-нибудь условия от похитителей поступили? — взгляд его застыл. — Никаких, — покачал головой Глеб и сделал короткий шаг вдоль по тротуару. Рисемский как бы нехотя оторвал подошвы обуви от асфальта, и двинулся рядом с ним, глядя на Глеба сбоку: — Вот тебе и лодка. Мне также до сих пор никаких условий. Нет обычного требования выкупа, или чего-то другого. В наших с тобой случаях все не по стандарту. Я предполагал это, потому решил встретиться. — И что дальше? — Глеб хотел услышать суть, а не рассуждения о стандартах. — Исчезновение Романа и исчезновение твоей жены я связываю с одним именем в этом городе: Евой Нарлинской! — резко прямиком отрубил Рисемский. — У меня есть основания подозревать ее! Корозов насупился, необычность их мыслей заключалась в том, что два разных человека склонялись к одной версии. Ведь и он тоже останавливал внимание на Еве. Разница была в том, что у Рисемского он почувствовал железную убежденность, а у него присутствовали сомнения. Он надеялся, что она располагала какой-то информацией, но что она причастна к похищению, это вряд ли. Иначе она бы заранее не предупреждала его о вероятной опасности. — Может быть, у тебя есть причины связывать похищение твоего сына с этим именем. И, возможно, тебе что-то известно. Но я точно знаю, что моя жена никакого отношение к Нарлинской не имеет. Разве что как зрительница некоторых спектаклей, в которых та играла. Конечно, Олег мог бы многое рассказать Корозову о Нарлинской. Как она была серенькой пташкой, как была его любовницей, как выпорхнула из его гнезда, как он догадывался, каким путем она достигла успеха, как не считал ее талантливой актрисой, но зато знал о таланте быть отличной любовницей. Между тем, он ничего этого не рассказывал. Он не был способен раскрывать тайны собственной души кому бы то ни было, тем более не считал для себя возможным погружать в собственные тайны Корозова: — Я, безусловно, знаю о Еве несколько больше, чем ты, но тебе об этом знать не обязательно. Верю, что твоя жена никакого отношения к ней не имеет. Но я говорю об ином: об отношении Нарлинской к этим делам. Согласись, это разные вещи. Его слова разочаровали Глеба, он надеялся услышать нечто более определенное, а получил голословное обвинение Евы, и все. А где доказательства, на которых всегда настаивал Акламин, и которые сейчас хотел бы услышать Глеб. Их не было. Лишь слова, слова, слова. Получалось, что Рисемский предлагал поверить ему на слово. Он шел рядом с Корозовым, бок о бок, слова выкатывал из себя, как чугунные болванки: — Большего я сказать не могу! Можешь не верить мне, но жену искать тебе надо там, где путает следы Нарлинская. Глеб приостановился, внимательно посмотрел на собеседника: — Почему же в таком случае ты не спросишь с нее за похищение твоего сына? Олег набычился, заурчал и решительно перевел стрелки на Ольгу: — Тебя сейчас больше должна беспокоить судьба твоей жены! Корозову такой разговор не нравился. Переливание из пустого в порожнее. Можно бесконечно чесать языками, и ни на шаг вперед не продвинуться. — Судьба жены меня беспокоит, — сказал он, — но твоя наводка, увы, несостоятельна. — Когда ты поймешь ее состоятельность, тогда, может быть, уже будет поздно! — Рисемский резко остановился и продолжил. — Видимо, зря я завел с тобой этот разговор. Я рассчитывал на твой ум, но, очевидно, зря рассчитывал! — круто развернулся и большими шагами пошел к своей машине. Тротуар был нешироким. Олег двигался по нему, как ледокол. Раскалывал пешеходов на две половины, отметая к обочинам. Те, которые шли навстречу, шарахались в стороны сами, а тех, что шли с ним в одном направлении, он раздвигал своим корпусом. В спину ему неслись злые выкрики, но он не слушал их, а, может, и не слышал, погруженный в свои мысли, понося Корозова за недоверие. Ему было жарко, рубашка на спине и под мышками взмокла. Это вызывало у него дискомфорт и еще больше злило его. Зачем затеял этот разговор, теперь уже сам не мог ответить себе. Что он дал ему? Ничего. А что дал Корозову? Похоже, тоже ничего. Сидел бы сейчас в машине с кондиционером. Сухой и свежий. Не глядя, оттолкнул кого-то с дороги и почувствовал удар трости по плечу. Резко остановился, готовый вспылить, но взгляд наткнулся на седого старика с тростью в руке в костюме с множеством наградных планок на груди. — Прости, дед! — черство буркнул. — Не заметил! — круто развернулся и шагнул к дороге. — Не заметил он, — проворчал старик. — Не заметил. Смотри, тебя тоже перестанут замечать! Глеб еще какое-то время стоял на месте. Разговор с Рисемским опять оборвался на повышенной ноте. Контакт между ними никак не получался. Мешали властные замашки того. Корозов не брал в толк, как получалось у Олега удачливо вести бизнес при таком неуживчивом и неуравновешенном характере. Между тем, его упор на Нарлинскую занозой засел у Глеба в голове. Ничем не подкрепленный, походил на прошлое предупреждение самой Нарлинской. Если бы тогда он серьезнее отнесся к словам Евы, то, возможно, Ольга сейчас была бы рядом с ним. Посему слова Рисемского теперь о Нарлинской игнорировать не стоит. Научен уже. Глеб задумался. Полагать, что Олег преследовал только собственные интересы, казалось нелепостью. Вряд ли в свете всех событий он пускался в авантюру. Конечно, прежде всего, он беспокоился о Романе! Но что он недоговаривал? Что? Что недоговорила Ева? Что? И вот эта недоговоренность с двух сторон сильно нервировала и напрягала Глеба. Он посмотрел на охранника, топтавшегося поблизости, и шагнул к своему автомобилю. Сел в салон. Нашел по телефону Исая, сказал: — Аккуратно возьми под наблюдение все передвижения и связи актрисы Нарлинской и Олега Рисемского, отца Романа. Исай срочно подготовил две группы охранников. Рисемский после переговоров с Корозовым связался со своими людьми, которые вели наблюдение за Нарлинской. Все последние дни с нее не спускали глаз. Сейчас, разозленный разговором с Глебом, он решил заставить Еву признаться и поставить точки над «i». Его наблюдатели сообщили, что Ева в этот момент выходила из подъезда. Олег глянул на время. По ее обычному расписанию, она сейчас должна была ехать в театр. Он приказал вернуть ее домой. Ева подходила к машине, когда сзади подбежали двое парней и взяли ее под локти. Взяли крепко, не вырвешься. Над ухом прозвучал голос не то, чтобы неприятный, но и приятным его назвать было нельзя, он тихо, но вежливо потребовал: — Задержись, крошка, задержись! Вернись домой! — Мне больно! Отпустите! — вскрикнула она испуганным голосом. — Зачем мне возвращаться? Мне надо в театр. Я актриса, я играю в спектакле! — Нарлинская, сжимая пальцами брелок от сигнализации, возмущенно всем телом задергалась в цепких руках парней, от которых несло то ли чесноком, то ли луком, то ли всем сразу. — А мы играем на гармошке! — тот же голос с противными интонациями настойчиво прошуршал ей в самое ухо. — Вот и споешь под нашу гармошку или спляшешь. Ева кинула взгляд в сторону этого голоса и пообещала: — Если не отпустите, я закричу, позову на помощь! — однако пока говорила, глаза ее не смогли никого во дворе увидеть. Ей стало грустно. Кому кричать, кого звать? Если только кто-то в окно выглянет. Но что толку от этого? — Не надо поднимать шума! — парень прижал ее плотнее к себе, голос стал угрожающим, а слова далеко не вежливыми. — А то сверну шею, коза драная! — он сильно сдавил пальцами ее локоть. От резкой боли Ева вскрикнула. Без сомнения, теперь на руке останется синяк. Объясняй потом святой троице, откуда у тебя синяк. Ведь не поверят правде. Черт бы их побрал, этих идиотов, нажрались какой-то дряни, разит за километр! Откуда они взялись, что им надо? Вцепились, как клещи, дебилы, хамы! Она, мысленно обзывая их разными словами, которые только приходили в голову. Ее приподняли, легко оторвали от земли, и понесли к подъезду. Сопротивляться в таком положении было не в силах, кричать не имело смысла. Она летела по воздуху, смотрела перед собой, спрашивая: — Кто вас прислал? Что от меня нужно? Но ответа не было. Парни пренебрежительно ухмылялись, и это приводило ее в уныние. Слуги всегда похожи на своих хозяев. Стало быть, от хозяина не стоило ждать вежливого отношения к себе. Ответная гримаса неглижирования искривила ее лицо. Но что толку от ее гримасы сейчас? Кто на нее реагирует, кого она цепляет за живое? Этих двух идиотов, что ли? Нисколько. Им, похоже, глубоко наплевать, что выражает ее лицо, и еще больше наплевать, что это лицо популярной в городе театральной актрисы. Обращаются, как с половой тряпкой. Это окончательно выбило из колеи. Больше всего убивало не то, что ее насильно тащили назад в квартиру, а то, что ее популярность сейчас оказалась всего лишь фиговым листочком, которым невозможно прикрыться. Хорошо еще, хоть в шею не толкают. А ведь такое хорошее настроение было с утра. И где оно теперь? Ее занесли в подъезд, пронесли над ступенями лестничного марша к двери квартиры, поставили на ноги. Голос парня снова прошуршал возле уха: — А теперь своими ножками, коза!