Видя, что Дорчаков не стал разводить бодягу, а сразу рванул в карьер, Глеб нахмурился, отреагировал резко: — Нарлинскую следует действительно запереть в камеру! Удобно развалившись в кресле, Антон, между тем, ощущал себя как не в своей тарелке. Выполнять задания Евгении всегда было сложно. Она требовала определенных результатов, которые подчас были нереальны. Не так просто заставить противника говорить или совершать действия, которые тот делать не хотел. На этот раз было примерно то же, лишь одно играло на руку Антону: как Главный режиссер театра он с пеной у рта мог защищать свою актрису: — За что же ты ее так невзлюбил? Она — достояние города, она уже не принадлежит сама себе! Разве ты этого не понимаешь? Как ты только мог пойти на такую, извини, подлость, если не называть все своим именем? Это уже выходило за рамки приличия, да и вообще дозволенного в их отношениях. Собственно, никаких отношений не было, ресторанное ни к чему не обязывающее знакомство. Корозов напружинился, щеку дернула морщина. Чтобы в его кабинете его называли подлецом, такого еще не бывало. И вряд ли бы Антон позволил себе пойти на подобный конфликт, если бы не четкие инструкции Думилёвой. Она предполагала, что только на острие иглы появится истина. Поэтому, чтобы вызвать Корозова на откровенность, надо поджечь его изнутри. Это именно Дорчаков и сделал. Глеб, с усилием сдерживая себя, накалился и сжал пальцы в кулаки, хрустнув суставами. Антону показалось, что Корозов сейчас схватит его вместе с креслом и выбросит в окно. Он насторожился, но продолжил: — Тогда объясни, Глеб, по какому праву ты так обошелся с ведущей актрисой театра? Ты практически сорвал театру нормальную работу, чуть не сорвал несколько спектаклей. И сорвал бы точно, если бы мне не удалось подыскать кое-какую замену, иначе говоря, заткнуть абы кем. Как это можно расценивать? Выдохнув из себя воздух, Глеб прошелся по кабинету, и, чуть успокоившись, сел на стул против Дорчакова. Лицо неопределенного возраста вызывало у Глеба отторжение. Он во всем любил определенность. И вопрос, заданный Антоном, был вполне определенным, Глеб ответил на него прямо: — Нарлинскую я подозреваю в похищении моей жены! На скулах и щеках Дорчакова заиграли мышцы. Он был ошарашен ответом. Смысл слов до него доходил медленно и нудно. Словно ощупью. Несколько раз Антон судорожно сглотнул слюну. Откашлялся, проталкивая ком в горле. Некоторое время дышал затрудненно, как будто в нос ему бил густой терпкий воздух. В глазах возникло изумление, а за ним дикая насмешка и недоверие. И он захохотал, краснея белками глаз. Смеялся булькающим смехом, отрывисто, неприязненно. Умолкнув, вытер носовым платком мокрые губы, бросил: — А ты сказочник, Глеб! Прямо Андерсен! Нет, нет, братья Гримм, один в двух лицах! Это надо же придумать такое! — Хорошо смеешься, Антон! — отрезал Корозов. — Только смеется тот, кто смеется последним! — и он рассказал, как его предупреждала Ева об опасности, грозящей Ольге, и как потом Рисемский указывал на Нарлинскую, после чего того неожиданно нашли убитым. Дорчаков слушал с широко открытым ртом, он верил и не верил Глебу. Все было так невероятно и так не похоже на Еву. Но, с другой стороны, все было возможно, а почему нет, он сам иногда видел, как Нарлинская испытывала дикое удовольствие от боли, которую причиняла ему. Даже мелькало в голове, что у нее какая-то ненормальная склонность к этому. Он был уверен в том, что всякий человек по своей сути подл, только один способен скрывать это глубоко в себе, а у другого все это рвется наружу. И Ева не была исключением. Даже, может быть, была одним из худших представителей. Обыкновенной низкопробной шлюхой, из которой они втроем соорудили предмет для поклонения зрителя. То, что он услыхал от Глеба, подтверждало его убеждение. Впрочем, а почему, собственно, Ева должна быть иной? Разве его сущность не такая? А сущность Евгении? А Андрюха с его уголовным багажом и с ежесекундной готовностью посадить на перо любого по любому поводу? Все одинаковы, весь человеческий муравейник живет одним духом: нагадить своему ближнему, предать и закопать с дерьмом. И не на пустом месте сказано: мне хорошо, когда соседу плохо, но мне плохо, когда соседу хорошо. Зачем же обвинять Еву в том, что она такая же, как они и как все кругом? Он не святой, чтобы устраивать над Евой суд Линча. Вникать в эту историю и копаться в ней ему вовсе не хотелось. Хотя, если все было именно так, как рассказал Глеб, то не было ли это камешком от Евы в том числе и в его огород? Ведь что такое опасность для Ольги? Ее можно понимать по-разному. На душе у Антона неприятно скребануло. Всего лишь догадки, но уж очень похожи на разгадки. Прощаясь с Корозовым, Антон решил, пусть над этим голову ломает Думилёва, ибо он свою часть дела сделал. Глеб у двери пожал его ускользающую ладонь. Дорчаков на минуту задержался, внимательно осмотрел еще раз кабинет и заметил: — А, в общем-то, кабинет у тебя ничего, мне понравился, — соврал. — Но мебели маловато, Глеб. Наполняй, наполняй! — и открыл дверь. После него Глеб тоже окинул кабинет, усмехнулся, мебели достаточно. Зачем больше? Мебель ради мебели ему не нужна. Он любил простор, теснота его тяготила. Антон вышел из офиса. Стоял жаркий день, солнце било прямо в глаза, слепило. Жаль, что оставил в машине солнцезащитные очки, сейчас бы они не помешали. Нашел глазами на парковке свою машину и обычной артистической походкой зашагал к ней. Площадка была плотно заполнена автомобилями. Пришло на ум, что много стало транспорта, парковок на всех не хватает. Охранник у двери проводил его прищуренным взглядом и отвернулся от палящего солнца. Находясь под впечатлением разговора с Корозовым, Дорчаков не обращал внимания на людей, идущих по тротуару, и не заметил, откуда вдруг вывернулся мальчик в синей футболке и зеленых шортах, остановился перед ним: — Дядя, закурить не найдется? Антон оторвался от своих мыслей, глянул на него сверху вниз, и когда понял, чего тот от него хочет, качнул головой: — Не курю, пацан. — Зря, дядя, — прикусил губу мальчик, — все равно дольше не проживешь! Дорчаков ничего не ответил, шагнул дальше. Подошел к своей машине, вытащил из кармана ключи, нажал на брелок сигнализации. Она пискнула, и Антон открыл дверь. И в этот миг из соседнего автомобиля выскочил высокий худой парень и ударил Дорчакова ножом в спину. Удар был стремительным и незаметным со стороны, взмах коротким, умелым. Острие вошло под лопаткой и достало до сердца. Антон почувствовал, как обожгло все тело, и свет пропал. Ноги подкосились, тело стало опускаться вниз. Но парень втолкнул его в салон автомобиля, выдернул из спины нож и прыгнул в свою машину. Та быстро покатила с парковки и затерялась в транспортном потоке. Дорчакова обнаружили спустя десять минут, когда вместо уехавшей машины припарковалось другое авто. Из него выскочила девушка, мимолетно глянула и заметила кровь на рубашке, запищала во весь голос, обращая внимание прохожих на тротуаре. Ее спутник оторопело вылетел из-за руля, подбежал к ней и тоже увидал кровь, замахал руками непонятно кому. От дверей офиса примчался охранник. Все мгновенно понял. Предупредил любопытных, быстро столпившихся поблизости, чтобы не приближались и ничего не трогали. Достал телефон и связался с секретарем Корозова: — Вызови полицию, тут зарезали мужика, который приходил к Глебу! — Ой, как зарезали? — испуганно вскрикнула секретарь. — Насовсем зарезали! — пояснил охранник. — Насмерть! Девушка вместо звонка в полицию побежала к Корозову: — Там зарезали! — Кого зарезали? — Дорчакова! Охранник позвонил! Насмерть зарезали! Выглянув в окно, Глеб увидал толпу людей на парковке. И охранника у машины. В груди кольнула. Что все это значило? Медленно вернулся в кресло, сказал замершей у двери девушке: — Немедленно найди мне Исая. В полицию я сам позвоню! Она торопливо кивнула и выскочила в приемную. Глеб отказывался что-либо понимать. Серия загадочных убийств совершенно выбивала его из равновесия. И вот тебе — новое. Час от часу не легче. Кому и чем мог помешать Антон? Главный режиссер театра, он, по мнению Корозова, с головой был погружен в создание спектаклей. Бредил ими. Голова забита образами да постановками. Муштровал актеров, продыху не давал. Помнится, в ресторане несколько раз говорил, что хочет поставить «Отелло» Шекспира. Дался ему этот Отелло. Поставил бы лучше «Ревизора» Николая Васильевича. Там все кончается хоть и плохо, но не смертельно. А в «Отелло» — любовь и смерть в одной упряжке. «Отелло». Так и не успел поставить. Кому же он помешал? И есть ли тут связь с прежними убийствами? Да, Акламину работы прибавилось. Он взял телефон и связался с ним: — Новое убийство, Аристарх. Рядом с моим офисом. Приезжай. В кабинет вошел Исай. Глеб поднялся из-за стола и вновь выглянул из окна. — Ничего хорошего, Исай. Я все сильнее беспокоюсь за Ольгу! — сказал ему. — Меня уже съели эти мысли! Одни и те же, одни и те же! Они раскалывают мой мозг! Я ни о чем больше не могу думать и говорить! Нам до сих пор ничего не известно. Как бы не случилось непоправимое. Ты видишь, что творится вокруг меня? Стоило Рисемскому побывать у меня, как его нашли убитым. Только переговорил с Дорчаковым, его тут же настигла смерть. В чем дело? Как ты можешь объяснить все это? Если бы кто-то охотился за мной, так, наверное, были бы уже какие-то подвижки. Покушение бы устроили или захват осуществили. Я не могу понять, что происходит, Исай?! Похитили Ольгу и молчок. С какой целью? Как будто действия направлены против меня, но как будто все наоборот! Ты уверен, что Ольга в городе? Может быть, ее уже давно увезли куда-то? Так много вопросов и ни на один я не знаю ответа! Твои потуги ни к чему не приводят. Да и у Аристарха что-то не очень получается. Убийства продолжаются! Какая-то напасть! Узнать бы, кто замешивает эту кашу! И убийства, и похищение, и все в одну кучу! Видеть в таком состоянии своего шефа начальнику охраны приходилось редко. Расстроенным и подавленным. Всегда, даже в критические минуты, тот не терял присутствие духа. А сейчас полный вакуум вокруг Ольги пригибал его сильную плотную фигуру. Потерять Ольгу для Глеба было немыслимо. Исай прикладывал все силы для поиска, он, как и Глеб, не верил Нарлинской, старался не выпускать ее из виду, убеждаясь, что она хитра и изворотлива. Иногда она оставляла его наблюдателей с носом, уходила, как песок сквозь пальцы. И это однозначно говорило Исаю о том, что она не простой колобок, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, но хитрой лисе достался. Она как раз и есть та самая изворотливая лиса. И все эти последние события крутились не вокруг Глеба, а как раз вокруг Евы при том, что не было никаких доказательств. Лиса. Лиса. Лиса. Вопросы Корозова повисли в воздухе, начальник охраны не знал ответов на них, но, тем не менее, твердо произнес: — Я уверен, что она жива и в городе! Мы ее обязательно найдем! Я мозги вышибу из тех, кто похитил ее! Кивнув, Глеб снова глянул в окно. Около машины Дорчакова появились оперативники, Глеб увидал серый костюм Акламина. Не оборачиваясь, распорядился: — Иди, посмотри, что там произошло и покопайся серьезно в этой истории. Боюсь, что все это как-то связано с Ольгой. Предчувствие у меня такое, Исай, предчувствие. Акламину передай, что я на месте. После того, как за Исаем закрылась дверь, Глеб долго ходил по кабинету от стены к стене, от окна к двери, от двери к окну. Никак не мог найти себе покоя до тех пор, пока в кабинет не вошел Аристарх. Корозов с порога забросал вопросами: — Что-нибудь скажешь по этому поводу, Аристарх? Кто-нибудь видел убийцу? Просматриваешь какую-нибудь связь между убийствами? Поискав глазами, куда присесть, Акламин остановился. Глеб сделал широкий жест рукой, предлагая любое место, которое тот выберет. Аристарх сел к столу и раскрыл записную книжку: — К сожалению, убийцу никто не видел. В том числе и охранник твоего офиса. Сейчас оперативники проводят опрос людей, пройдут и по твоим работникам, может, в окно кто-то что-то видел. А ты расскажи мне, зачем Дорчаков приезжал к тебе? Остановившись у книжного шкафа, Глеб передал Акламину содержание беседы с Антоном. Завершив рассказ, заключил: — Думаю, он хотел поставить меня на место. Приехал, как руководитель, чтобы защитить свою актрису. Но так же думаю, что моя информация его озадачила, и он зачесал за ухом. Задумчиво постучав авторучкой по столу, Аристарх отложил ее в сторону и покачал головой: — Скорее всего, главной его целью было получить твою информацию. И теперь, если так оно было, как я предполагаю, его именно из-за этого убрали. А, следовательно, какой можно из всего этого сделать вывод? — Акламин вскинул брови. Ход мыслей Глеба не совпадал с рассуждениями Аристарха, и это Корозову совсем не нравилось: — Выводы делать — твоя профессия! — буркнул он. — Возможно, — Акламин закончил свою мысль, — эту информацию он должен был до кого-то донести, но его убрали именно затем, чтобы он не донес ее. В таком случае возникает вопрос: кто не заинтересован больше всего, чтобы твоя информация распространялась? — Ну, ты и скомбинировал, Аристарх, не слишком ли сложно? — Глеб напрягся и шагнул к стулу рядом с Акламиным, сел. — Однако если придерживаться твоей версии, то более всего не заинтересована должна быть сама Нарлинская, именно она.