– Что ж, с этим почти все. А что дальше? – Это все. – А как насчет сережек? – Ох, да. Наверное, мне не следовало этого делать. – Берлин изобразила на лице горькое сожаление. – Но я думала, что положу их обратно. – Куда обратно? – У нас до сих пор хранятся ее одежда и вещи. Я думала, что сложу драгоценности в старый кошелек и суну, скажем, в зимнее пальто, как будто она их там хранила. А потом, как бы случайно, обнаружу их. – Замечательный план, – похвалила я. Но что-то упущено. Что именно? Я никак не могла сообразить. – Не можем ли мы на минутку вернуться к деньгам? После того как вы вернулись из Сими-Вэли, водительские права Лорны остались у вас вместе с наличными деньгами. Я просто пытаюсь понять, что вы делали потом. Только так я смогу составить общую картину. – Не понимаю. Что вы имеете в виду? – Дело в том, что ее водительские права были указаны в описи вещей, составленной полицией. Значит, вы должны были положить их на место. – Ох, да, конечно. Я положила права туда, откуда и взяла их. Да, совершенно верно. – В бумажник или еще куда-то, да? – Да. Понимаете, тогда я решила, что лучше изобразить все так, как будто она сама закрыла счет и забрала деньги перед отъездом из города. – Пока все ясно, – осторожно заметила я. – Ведь все думали, что она уже уехала, поэтому я вынуждена была создать впечатление, что в пятницу она была еще жива. – Подождите минутку. Мне кажется, что это была суббота. Разве все это произошло в пятницу? – Это не могла быть суббота. В субботу банк закрыт, и туристическое агентство не работает. У меня создалось впечатление, что я широко раскрыла рот, хотя на самом деле я этого не сделала. Повернувшись, я уставилась на Берлин, но она, занятая своим повествованием, не обратила на это внимания. Она увлеклась и не заметила моего изумленного взгляда. В ней самым удивительным образом сочетались коварство и глупость, но Берлин была слишком взрослой, чтобы быть такой непонятливой. – Потом я поехала домой. Я была очень, очень расстроена, поэтому сказала маме, что у меня колики, и легла в постель. В субботу днем я вернулась к коттеджу и опустила в почтовый ящик почту Лорны вместе с утренними газетами. Я не видела в этом ничего плохого. Ведь все равно она была уже мертва, так какая разница? – А что вы сделали со сберегательной книжкой? – Спрятала ее. Я не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об исчезновении денег. – Значит, вы подождали месяц, а потом открыли два срочных счета на свое имя? – Я следила за собой, стараясь избегать выражений, которые учитель английского языка мог бы назвать резкими. Берлин, похоже, уловила мое настроение, потому что молча кивнула, стараясь выглядеть покорной и раскаявшейся. Чтобы она ни говорила себе все эти десять месяцев после смерти Лорны, я подозревала, что это сильно отличалось от ее теперешних объяснений. – А вы не боялись, что в коттедже найдут отпечатки ваших пальцев? – Нет, я протерла все, до чего дотрагивалась. А если бы даже и нашли, то я имела полное право бывать там. Ведь я ее сестра. Я была у нее много раз. А как они могли бы определить, когда оставлены отпечатки? – Удивляюсь, как это вы еще не накупили себе новой одежды или не приобрели машину. – Это было бы нечестно. Я ведь ее об этом не просила. – Но и драгоценности у нее вы тоже не просили, – язвительно заметила я. – Я думаю, Лорна не возражала бы. Я имею в виду, какая ей разница? У меня ведь чуть сердце не разорвалось, когда я нашла ее. – Берлин замолчала и подняла на меня взгляд, полный скорби. – Неужели она стала бы осуждать меня, раз уж сама к тому времени ничего не могла поделать? – А вы знаете, что нарушили закон? – Разве? – На самом деле вы нарушили несколько законов, – с удовольствием сообщила я, почувствовав, что начинаю заводиться. То есть уже дошла до ручки. Надо было держать язык за зубами, потому что он мог вот-вот развязаться. – Все дело в том, Берлин, что вы не только украли деньги, утаили улики, нарушили картину места преступления, помешали действиям органов правосудия, и Бог знает, какие еще законы вы умудрились нарушить, вы еще совершенно запутали расследование убийства вашей же сестры! И какой-то негодяй, благодаря вам, разгуливает сейчас на свободе. Это вы понимаете? Неужели вы такая бестолковая? И вот только сейчас Берлин заплакала искренне. Я наклонилась и открыла дверцу с ее стороны. – Выходите. И идите домой. А еще лучше в кафе "Франки", и расскажите матери, что вы сделали, прежде чем она прочитает мой отчет. Берлин повернулась ко мне, нос у нее покраснел, тушь расплылась по щекам, она едва не задохнулась, возмущенная таким предательством с моей стороны. – Но я же предупредила вас, что это строго между нами. И вы сказали, что никому не расскажете. – На самом деле я этого не говорила, а если и сказала, то, значит, соврала. Я очень плохой человек. Жаль, что вы не поняли этого. А теперь убирайтесь из моей машины. Берлин вылезла из машины, хлопнула дверцей, а уже через несколько секунд ее горе превратилось в ярость. Прижав лицо к стеклу, она завопила: – Сука! Решив покрутиться по окрестностям, в надежде увидеть где-нибудь Чини Филлипса, я так резко тронулась с места, что чуть не сбила ее. Может, он на вызове, и, как доктор, совершает обходы, следя за соблюдением нравственности. Но, честно говоря, мне просто надо было чем-нибудь заняться, чтобы переварить то, что я услышала от Берлин. Неудивительно, что Дж.Д. нервничал, пытаясь точно зафиксировать дату и время своего отъезда с Ледой. Если Лорну убили в пятницу вечером или в субботу, то они казались бы чистыми. А если на день раньше, то вся картина менялась. Проехав по бульвару Кабана, я направилась в кафе "КК". Возможно, Чини торчит там. Приближалась полночь. Ветер усилился, завывая между деревьями, было такое впечатление, что надвигается буря, хотя дождя пока не было. Разыгрался и прибой, волны с грохотом накатывались на берег. На боковой улочке, слева от меня, раздался автомобильный сигнал, напомнивший мне завывание волка. Краем глаза я заметила, как от пальмы оторвалась сухая ветвь, она шлепнулась на дорогу прямо перед моей машиной. Возле "КК" стояло всего несколько автомобилей, да и внутри было довольно мало посетителей, а это странно для ночи пятницы. Чини я там не нашла. Перед уходом я воспользовалась телефоном-автоматом и попыталась дозвониться Чини домой. Его или не было дома, или он не отвечал на звонки. Я повесила трубку, решив не оставлять сообщения на автоответчике. В данный момент я еще точно не знала, что беспокоит меня больше – история, рассказанная Берлин, или откровения Дэниель по поводу Лорны и Кларка Эссельмана. Я проехала по району Монтебелло, ощущая необычное беспокойство. Дом Эссельмана стоял на узком шоссе без тротуаров и уличных фонарей, поэтому дорогу освещали только фары моего "фольксвагена". Окна автомобиля были закрыты, и все же я слышала в траве шелест усиливающегося ветра. На пути мне снова попалась большая сломанная ветка, я была вынуждена притормозить и объехать ее, следя взглядом за невысокой стеной поместья. Все фонари в саду были выключены, дом погружен в темноту, его черный прямоугольник выделялся на фоне белесого неба. Луна отсутствовала. Надо мной пролетела сова, приземлилась на секунду в траву по другую сторону дороги и вновь взлетела, сжимая в лапах темный комочек. Иногда смерть бывает такой же тихой, как полет птицы, а жертва такой же вялой, как комок тряпок. Въездные ворота оказались закрытыми. Внутри я мало что могла разглядеть, мешали темные кусты можжевельника, тянувшиеся вдоль подъездной дорожки. Размышляя, что предпринять дальше, я развернула машину, но двигатель не выключила. А что будет, если я подойду к воротам, нажму кнопку переговорного устройства и назову себя? Возможно, мое имя ни на кого не произведет впечатления, но кто знает. В конце концов я поехала домой и тут же забралась в постель. Ветер гонял сухие листья по стеклянной крыше. Наблюдая за ними, я погрузилась в сон. Посреди ночи я внезапно проснулась с ощущением, что кто-то дотронулся до моей щеки холодными пальцами. Но в комнате никого не было, а ветер значительно поутих. В полдень раздался телефонный звонок. Я уже час как не спала, но вставать не хотелось. Поскольку я уже окончательно превратилась в полуночницу, то каждый раз просыпаясь днем, чувствовала себя разбитой. Телефон снова зазвонил. Спать мне больше не хотелось, но и смотреть на дневной свет – тоже. После третьего звонка я протянула руку, перенесла телефонный аппарат в постель и сняла трубку, зажав ее между ухом и подушкой. – Алло. – Это Чини. Я приподнялась на локте и пригладила рукой волосы. – А-а, привет. Я пыталась дозвониться тебе вчера ночью, но тебя, наверное, не было. – Я был дома, но ко мне в гости пришла подружка, и в десять часов мы отключили телефон. А что ты хотела? – Ох, нам надо поговорить. Мое расследование обрастает все новыми подробностями. – Ты еще многого не знаешь. Мне только что позвонил приятель из конторы шерифа. Сегодня утром Кларк Эссельман умер в результате несчастного случая. – Что? – Просто уму непостижимо. Его убило током в плавательном бассейне. Представляешь, нырнул поплавать, и готов. И садовника убило. Парень прыгнул в бассейн, пытаясь спасти хозяина, и тоже погиб. Дочь Эссельмана говорит, что услышала крик, но, когда прибежала к бассейну, они оба уже были мертвы. К счастью, она сообразила, что произошло, и отключила рубильник. – Очень странно. А почему рубильник с самого начала не был отключен? – Откуда я знаю. Они сейчас вызвали туда электрика, он проверяет всю проводку, интересно посмотреть, что он обнаружит. Хоторн там вместе с криминалистами, я тоже сейчас еду. Хочешь, заеду за тобой? – Дай мне шесть минут на сборы. Буду ждать перед домом. – До встречи. * * * Вскоре мы с Чини подъехали к воротам дома Эссельмана. Он нажал кнопку переговорного устройства и сообщил, кто приехал. – Минутку, я сейчас узнаю, – ответил нам глухой голос, и переговорное устройство выключилось. Пока мы ехали, я рассказала Чили все, что узнала о конфликте Эссельмана с "Коротышкой" Стоктоном на собрании, состоявшемся вчера вечером. А еще сообщила о своем разговоре с Берлин и заявлении Дэниель относительно отношений Эссельмана и Лорны. – Ты здорово потрудилась, – заметил он. – Но кое-что все-таки не доделала. Я ведь приезжала сюда прошлой ночью, хотела побеседовать с Эссельманом. Честно признаться, я плохо представляла, о чем буду говорить, но когда увидела, что света в доме нет, то решила не будить старика среди ночи ради того, чтобы развеять слухи относительно его извращенных сексуальных наклонностей. – Что ж, а теперь уже поздно. – Да, поздно, – согласилась я. Ворота раскрылись, и мы поехали по извилистой подъездной дорожке, вдоль которой стояли машины: две без опознавательных знаков, фургон электрической компании и служебная машина округа, принадлежавшая, наверное, коронеру. Чини припарковал свою "мазду" позади последней машины, и дальше мы отправились пешком. Перед особняком выстроились: красная пожарная машина, оранжево-белая машина "скорой помощи" и черно-белая патрульная машина шерифа. Помощник шерифа в форме покинул свой пост возле входной двери и шагнул нам навстречу. Чини предъявил бляху и удостоверение, они перекинулись парой фраз, и страж порядка пропустил нас. – Как это тебя сюда допускают? – пробормотала я, когда мы подошли к крыльцу. – А я сказал Хоторну, что этот случай может иметь косвенное отношение к делу, над которым мы сейчас работаем. И у него не будет никаких проблем, поскольку мы пока не собираемся вмешиваться, – пояснил Чини. Он повернулся и наставил указательный палец мне прямо в лицо. – А если ты создашь какую-нибудь проблему, то я тебе шею сверну. – Зачем мне создавать проблемы? Мне просто любопытно, как и тебе.