— Вы можете называть меня просто Бокр. Настя с изумлением разглядывала человечка, возглавлявшего присланную Денисовым группу. Про таких обычно говорят: метр с кепкой. Правда, вместо кепки на нем была шерстяная лыжная шапочка, надвинутая низко на лоб и обтягивающая запавшие виски и выступающие скулы. Маленькие глазки, спрятанные глубоко под кустистыми бровями, кривой перебитый нос с подергивающимся кончиком, узкая ленточка бескровных губ и мощный раздвоенный подбородок — все это делало его похожим на ящерицу, экзотическую и опасную. Он был худ, но отнюдь не немощен и состоял, казалось, из стальных тросов-жил. Кроме того, он был невероятно подвижен, ни секунды не стоял спокойно на месте, но это не выглядело нервозной суетливостью. Из него ключом била энергия. Как и обещал Эдуард Петрович Денисов, ровно в 9.30 утра раздался телефонный звонок, а уже через полчаса в Настиной квартире стоял этот чудной типчик в серой шапочке с голубой полоской и высоким тенорком произносил: — Вы можете называть меня просто Бокр. «Странная кличка, — быстро подумала Настя. — «Бокр» по-венгерски означает «колодец». Почему именно «Бокр»?» Смутное воспоминание шевельнулось в мозгу, что-то связанное с детством, с изучением иностранных языков. Но заостряться на мысли и додумывать ее до конца времени не было. Человечек по кличке Бокр старательно расшнуровал высокие ботинки на толстой подошве, без которых он стал еще ниже ростом. Снять пальто он и не подумал. — Куда можно пройти? — деловито осведомился он, отказавшись от предложенных хозяйкой тапочек. Настя с трудом удержалась от улыбки, глядя на него, такого нелепого в своей шапочке, длинном сером пальто и трогательных голубых носочках. Она решила проявить гостеприимство. — Вы уже завтракали? Выпьете со мной кофе? От кофе Бокр отказался так же вежливо и твердо, как и от тапочек. — Ладно, тогда перейдем к делу. Она достала сделанную «Полароидом» фотографию Даши Сундиевой и Александра. Они стояли обнявшись возле станции метро «Площадь Революции». Эту фотографию Саша сделал по просьбе сестры. — Вот эта девушка полагает, что за ней следят. Я склонна этому верить, но полной ясности у меня нет. Я хочу, чтобы ваши люди посмотрели, что она собой представляет. Кроме того, если за ней действительно следят, выясните, кто это у нас такой любознательный. И наконец, мне нужно знать, следят ли только за девушкой или за ее кавалером тоже. Их имена, адреса и места работы записаны на обороте фотографии. Через три дня должны быть первые результаты. — Будут, — невозмутимо кивнул Бокр, не сводя с Насти внимательного цепкого взгляда. — Что еще? — Пока больше ничего. Дальше будем действовать в зависимости от первых результатов. — Вторая итерация, — понимающе кивнул человечек. «Ого! Денисов мне подсунул урку-интеллектуала. Это что же, дань уважения, насмешка или у него все прислужники с высшим образованием? Любопытный тип. Бокр, Бокр… О чем же мне это напоминает? Спросить, что ли? Почему бы и нет, в конце концов. Корона не свалится, если спрошу». — Скажите, откуда у вас такое странное прозвище? Бокр, до этого неторопливо расхаживавший по комнате, остановился и принялся покачиваться, перекатываясь с пятки на носок. — Когда-то мне попала в руки книга Успенского… — начал он, и Настя тут же вспомнила. — Ну конечно, «Слово о словах». Знаменитая «глокая куздра». Как я сразу-то не сообразила! Человечек глянул на нее с нескрываемым уважением: — Впервые встречаю человека, который знает про «куздру». Примите мои поздравления. Я отрыл эту книжку в библиотеке, когда мотал срок за грабеж. Представьте себе, фраза меня просто покорила, околдовала, заворожила. «Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка», — вдохновенно продекламировал он нараспев. — Это же песня! Поэма! Романс русской морфологии! Он мгновенно воодушевился, и его шишковатое лицо вдруг стало почти привлекательным. — Эта фраза помогла мне выжить в зоне. Я полез в учебники русского языка, чтобы вспомнить, что такое морфология. Это оказалось весьма полезным, если учесть, что в юные годы я относился к школьному образованию с непростительной небрежностью. А кроме того, я занял голову придумыванием новых слов и даже сочинял, лежа на нарах, целые рассказы. У меня был любимый герой, вернее, героиня, я назвал ее «гурильная шаболда» и придумывал про нее всякие истории. Все слова, разумеется, были искусственные, но со строгим соблюдением правил морфологии русского языка. Игра настолько увлекла меня, что я смог продержаться до конца срока, не утратив способности нормально соображать. В колонии из-за моего увлечения мне дали кликуху Куздра, но на воле я ее поменял на Бокра, хотя Куздра, конечно, смешнее. И он зашелся высоким заливистым смехом, всхлипывая и постанывая, как впавший в истерику разгневанный попугай. Кончик носа его при этом задергался еще сильнее, а глазки куда-то закатились, и Насте даже на какое-то мгновение показалось, что они уже никогда не выкатятся обратно. Вид у Бокра при этом был даже не смешной, а абсолютно дебильный. Смех прекратился так же внезапно, как и начался. — Должен вам сказать, Анастасия Павловна, что не менее интересно использовать уже известные слова в новом контексте. Вот, например, слово «примочка». Знаете такое слово? — Это которая свинцовая, от геморроя? — уточнила Настя. — В том числе и от него. Я использую это слово для обозначения явной глупости, которая засела у кого-нибудь в голове. Вы послушайте, как звучит: «У него теперь новая примочка — он хочет жениться». А? Каково? Песня! — восторженно добавил он. — Поэма! Теперь расхохоталась Настя. Мать в детстве приучала ее к иностранным языкам, Настя умела чувствовать слово, и лингвистические изыскания Бокра были ей понятны и близки. Урка-лингвист. С ума можно сойти! Проводив гостя, она какое-то время бесцельно слонялась по квартире. Леша еще вчера уехал домой, в подмосковный Жуковский, на сегодня у него назначена встреча с аспирантом. Аналитическая справка по нераскрытым убийствам за пять лет готова, но впереди еще вся суббота и воскресенье, и можно попользоваться Лешкиным компьютером, пока он его не увез. Каждый месяц Настя готовила для Гордеева аналитические материалы по убийствам и изнасилованиям в Москве, как раскрытым, так и нераскрытым. Пока есть возможность, нужно собрать эти многочисленные многостраничные справки в единый файл, с которым потом можно будет работать. Она подключила сканер и принялась «сбрасывать» в компьютер результаты десятилетней кропотливой работы. 2 Стоя в подъезде напротив дома, где жил Дмитрий Сотников, Лиза нетерпеливо посмотрела на часы. Ну где же он? Занятия в художественной школе закончились два часа назад, а Дима все не идет домой. Сегодня не четверг, но она все-таки стоит здесь и ждет, хотя понимает, что скорее всего он придет значительно позже. Или придет не один. Или не придет совсем. Но она все равно стоит и ждет. Она вынула из сумки пластмассовую коробочку, достала две таблетки и сунула в рот. Спрятав коробочку, вынула плоскую бутылку, отвинтила пробку и сделала большой глоток. Спиртное уже не обжигало горло, она почти не чувствовала его вкуса. Через несколько минут придет «кайф», без которого она не может обходиться. Лиза уже давно перестала довольствоваться теми лекарствами, которые в изобилии прописывали ей врачи. Сначала она просто увеличивала количество принимаемых таблеток, обращаясь к разным врачам и от каждого систематически получая рецепты на психотропные препараты. Потом где-то услышала, что хороший эффект дает сочетание таблеток со спиртным. Эффект оказался и в самом деле хорошим, правда, врачи с этим вряд ли согласились бы. Очень скоро она превратилась в вялую и безвольную наркоманку, одержимую идеей отмщения за разрушенное счастье и не интересующуюся больше ничем. «Я могу бросить пить таблетки в любой момент, — говорила она себе, — и я это сделаю, когда все закончится, когда всех четверых не будет на свете. Троих уже нет. Вот скоро не станет четвертого, и я брошу». Она обманывала себя и свято верила в свой собственный обман. Она уже давно не любила Диму Сотникова, ее страстная, острая влюбленность сначала притупилась, а потом умерла, разъеденная ржавчиной сильных успокоительных лекарств. Но Димка был частью той жизни, и перестать приходить к нему она не могла. Не могла, и все. Лиза понимала, что не нужно приходить, но все равно приходила каждый четверг, скучно отдавалась ему, нетерпеливо ожидая минуты, когда можно будет поговорить об Андрюше, вспомнить его слова, поступки, его стихи. Отец разговоров о сыне не поддерживал, месть убийцам давалась ему слишком тяжело. Мать стала совершенно сумасшедшей и говорила только об Андрюшенькиной душе, которая витает над ними и не находит себе покоя, пока «эти изверги» ходят по земле. И только Дмитрий разговаривал с Лизой о брате так, как хотела она сама, бережно относясь к ее воспоминаниям. На душе у Лизы лежала огромная тяжесть. Этой тяжестью было сознание того, что не брата она оплакивала все девять лет, а ту прекрасную яркую жизнь, которая не состоялась из-за того, что Андрея не стало. …Ей было четырнадцать, когда в одно прекрасное утро, идя в школу, она услышала за спиной: — Смотри, смотри, это же сестра Вакара! — Того самого? — Ну да, вундеркинда. Она обернулась и увидела двух старшеклассниц. Модно одетые, броские красавицы глядели на Лизу с нескрываемым интересом. И еще — с завистью. Подумать только, эти девицы завидовали ей! Ей, Лизе Вакар! Незаметной, ничем не выдающейся, средненькой восьмикласснице. У нее всего-то успехов, что отличные отметки по физкультуре, а по остальным предметам она перебивалась с троечек на четверки с минусом. Впервые лучик Андрюшиной славы коснулся ее, и девочка почувствовала его завораживающее, но коварное тепло. Вскоре она стала замечать и заинтересованные перешептывания одноклассников, и меняющееся к лучшему отношение к ней учителей. Быть сестрой Андрея Вакара оказалось очень приятным. Провожая брата в художественную школу, где все его знали, Лиза с упоением ловила на себе взгляды симпатичных юношей с этюдниками, а также разодетых в меха и кожу мамаш, поджидавших своих чад в сверкающих автомобилях. Она ходила, гордо подняв голову и крепко держа за руку братишку, всем своим видом говоря: «Пусть у вас есть все, чего нет у меня, но и у меня все это со временем будет. А вот такого гениального Андрюши у вас не будет никогда». Она ни секунды не сомневалась, что Андрей станет знаменитым на весь мир, и она будет вместе с ним ездить на его выставки за границу, и будет слава, почет, а значит — достаток. Деньги. Автомобили. Меха и бриллианты. И мужчины, которые будут ею интересоваться. Может быть, она даже выйдет замуж и будет жить за границей в собственном доме с бассейном и прислугой. И все начало сбываться… Семью Вакаров пригласили на прием в бельгийское посольство, когда Андрюшины работы отобрали для готовящейся в Брюсселе выставки картин одаренных детей, и сам атташе по культуре поздравил ее с братом-вундеркиндом и поцеловал ей руку, а какой-то англичанин, обратившись к ней, назвал Лизу «миледи». На вечере в Доме литераторов, где брат читал свои стихи, к ним подходили самые лучшие, самые известные поэты и писатели, и один из них, тот самый, по которому сходили с ума ее одноклассницы, сказал Лизе: «Одно из достоинств вашего брата в том, что у него такая очаровательная сестра. Будь я помоложе, я бы знал, кому сделать предложение». Журнал «Огонек» посвятил мальчику целый разворот и цветную вклейку, поместив не только репродукции его картин, но и фотографию семьи. Лиза получилась на снимке очень хорошо: задумчивая, с нежным ртом и выразительными глазами. Она старалась постоянно быть рядом с Андреем. Чтобы он почувствовал ее незаменимость и привык всегда быть с ней. Чтобы окружающие уже не мыслили себе Андрея Вакара отдельно от его сестры. Чтобы греться в лучах его славы. И неожиданно для самой себя Лиза открыла в брате личность нестандартную, непонятную, но притягательную. И потом, он был ребенком. Ее братиком. Его кожа нежно пахла детством, у него немножко искривленный передний зубик и аллергия на апельсины, он любит спать без подушки и терпеть не может зубную пасту с мятным привкусом, ему нравится распускать длинные Лизины волосы и зарываться в них лицом, и он приходит в бешенство, если в его комнате кто-нибудь сдвинет с места хоть один предмет. Лиза в четырнадцать лет впервые узнала, что такое нежность и умиление. Отныне она посвятила брату всю себя. В нем — ее будущее. В нем — ее счастье, благополучная, устроенная жизнь, которую никогда не смогут обеспечить ей скучная недалекая мать и примитивный служака-отец. Мальчик — та ракета, уцепившись за которую она вырвется в огромный блистающий мир. И еще был Дмитрий, Андрюшин учитель в художественной школе, ее первая любовь, которая тогда казалась единственной и последней. И было приглашение в Париж на выставку, персональную выставку Андрея Вакара. Боже мой, как она мечтала об этой поездке! И был болезненно-душный летний день, к вечеру разрыдавшийся проливным дождем. Она вела брата домой после занятий живописью. Они шли под одним зонтом, тесно прижавшись друг к другу, и им было так хорошо вместе. Она так и не поняла, откуда взялись эти мальчишки. Один из них сильно толкнул ее, и она упала, выронив зонтик. Тут же подскочил второй и ударил несколько раз ногой в живот. На какое-то мгновение у нее потемнело в глазах от боли, и она не увидела, как еще двое мальчишек напали на Андрюшу с огромными ножами. Лиза не кричала. От ужаса у нее внутри все словно омертвело. Двигаясь, как автомат, она, рослая и сильная шестнадцатилетняя девушка, подняла на руки худенького мальчика и понесла его домой. Она не звала на помощь, не пыталась вызвать «скорую», ее разум наглухо захлопнул все двери, чтобы не допустить в сознание страшную мысль о том, что с братом случилось непоправимое. Этого не может быть. Этого не должно быть. Это просто не имеет права случиться. Она медленно несла брата под проливным дождем, почти не чувствуя тяжести. И только подойдя к дому, подняв глаза к окнам своей квартиры и увидев отца, рухнула на мокрый асфальт, потеряв сознание. С тех пор она каждый день пила лекарства, сначала по две-три таблетки, потом горстями. Незрелая психика ее не справилась с крушением надежды на ту жизнь, которую она себе вымечтала и которая уже почти стала реальностью. Но было и другое. Было постоянное, неугасающее и не притупляющееся чувство вины. Тогда, много лет назад, мать часто пеняла отцу за то, что он совсем не уделяет сыну внимания. — Ты даже не можешь приходить пораньше со своей дурацкой работы, чтобы водить ребенка по вечерам на живопись, — выговаривала она отцу. — Разве это дело, когда дети возвращаются одни затемно. При этих словах Лиза холодела. Ни за что на свете она не отказалась бы от походов с братом в художественную школу. Ведь для Андрея это был всего лишь урок живописи, а для нее — свидание с Дмитрием. Нет, ни за что не уступит она право видеть своего кумира, сидеть с ним рядом, смотреть на него, говорить с ним. Если Дима просил Лизу позировать, то усаживал ее, придавал нужную позу, легкими движениями рук поворачивал ее лицо к свету, укладывал в живописном беспорядке волосы. От его прикосновений девушка умирала. Да разве можно было от этого отказаться? — Ну что ты, папа, — мягко говорила она отцу, — не обращай внимания на мамины слова. Я уже достаточно взрослая, чтобы приводить Андрюшу по вечерам. Я же понимаю, как много ты работаешь, как устаешь, а мне все равно делать нечего.