После гибели сына Елена без конца твердила мужу: — Если бы ты был с ребенком, этого не произошло бы. Для тебя всегда твоя дурацкая работа была важнее семьи и детей. Отец бледнел и закусывал губу, а Лиза в отчаянии думала: «Если бы я нашла в себе силы пожертвовать свиданиями с Димой, если бы не цеплялась за них как идиотка, Андрюша был бы жив. Это я во всем виновата. Это из-за меня самой рухнула вся моя жизнь. Отец страдает, чувствуя себя виноватым, а ведь он ни при чем, это же я не позволяла ему ходить с Андрюшей по вечерам. Я, я сама своими руками все разрушила». Мысль о собственной вине была непереносимой, и Лиза глушила ее ненавистью к малолетним убийцам. Нет, не она виновата, а они, они, они! Отец должен отомстить. Пусть они умрут… …Стоя в полутемном подъезде, Лиза всматривалась в двери дома напротив. Уже совсем стемнело, но она была уверена, что Дмитрия сможет узнать даже в кромешной тьме. Что же он так долго не идет? Хорошо бы он пришел не один, а с женщиной. Может быть, хоть в этот раз у Лизы получится то, что она пытается сделать уже давно, но на что у нее не хватает ни сил, ни мужества. Лишь огромным усилием Лиза могла заставить себя дожидаться очередного четверга, чтобы вместе с Дмитрием окунуться в воспоминания о ТОЙ жизни. Если бы было можно, она приходила бы чаще. Но в первый же раз, когда она решилась нарушить заведенный порядок и явиться к Диме в неурочное время, она увидела, что вместе с ним из машины вышла женщина и они вдвоем поднялись в его квартиру. Тогда же Лиза впервые испытала вместо ревности чувство безысходности и безмерную усталость. В другой раз она специально подкарауливала Дмитрия, выбрав в качестве поста наблюдения подъезд дома напротив, в надежде, что он снова придет с женщиной, и, может быть, на этот раз ей удастся испытать хоть что-нибудь, что поможет ей перестать приходить к нему по четвергам. Воля Лизы была совершенно подавлена лекарствами, но чутье у нее еще осталось. Дима ее не любит. У него есть другие женщины. Она, Лиза Вакар, ему надоела, ему в тягость ее визиты, ее разговоры, необходимость спать с ней. Он просто жалеет ее. И надо было сделать что-нибудь, что помогло бы ей порвать с Дмитрием, освободить его, оставить наконец в покое. Лиза очень надеялась на ревность и поэтому периодически приходила в этот, уже почти ставший ей родным, подъезд и поджидала Дмитрия. Иногда подолгу. Иногда напрасно. Иногда видела его с женщиной. Но, к своему ужасу, ничего при этом не испытывала. Каждый раз, глядя в спину входящего в дом Дмитрия и его спутницы, она говорила себе: «Сейчас они придут, лягут в постель и будут трахаться. Потом Димка принесет ей кофе. Потом они вместе пойдут в душ. Потом опять будут трахаться. Потом уснут, обнявшись, и проснутся, обнявшись. Боже мой, ну почему же я не бегу с этого проклятого места, рыдая и не разбирая дороги? Почему же я ничего не чувствую? Я все равно приду в четверг, потому что не могу не прийти. Бедный, бедный Димка, как же я тебя измучила!» Лиза снова посмотрела на часы. Уже двенадцатый час, наверное, дольше стоять тут бесполезно. Димка ночует где-то в другом месте. Надо возвращаться домой. Дома она тихонько открыла дверь и постаралась проскользнуть к себе в комнату, но из кухни вышел отец. Лиза в который раз подумала, что даже в джинсах и в майке он все равно выглядит как настоящий боевой генерал: рослый, подтянутый, мускулистый, прямой, с военной выправкой, короткой «уставной» стрижкой и каким-то особенным выражением лица. У нее никогда не получалось описать словами это выражение, просто она чувствовала, что оно — особенное, «генеральское». — Порядок? — коротко спросил отец, окидывая дочь внимательным взглядом. Он никогда не ложился спать до ее прихода, даже если приходилось ждать далеко за полночь. Он очень любил Лизу. — Жива-здорова, — вымученно улыбнулась она. — Голодная? — Нет, поела. — Какие проблемы? Генерал Вакар привык пользоваться дома лаконичными фразами. Зачем тратить силы на слова, если слова твои никому не интересны? Елена после гибели сына вдохновенно отдавалась трауру, полностью забросив домашние дела, а дочь… Что ж, нужно уметь смиряться с тем, что родители никогда не бывают интересны своим детям. — Никаких проблем, папа. Устала. Сейчас приму душ и лягу спать. — Ладно. Тогда до завтра. Вакар уже повернулся, чтобы уйти к себе, когда Лиза тронула его за руку. — Папа, — осторожно окликнула она. — Да? — Папа… ты… скоро? — Как только будет возможность, — сухо ответил генерал. Он делал то, что обязан был сделать, но обсуждать это не желал ни при каких обстоятельствах. — Папа, пожалуйста, — Лиза вдруг тихо и беспомощно заплакала, — сделай это побыстрее. Я больше не могу. У меня нет больше сил ждать. — Перестань, — холодно оборвал ее Вакар, хотя сердце его разрывалось при виде плачущей дочери. — Я сделаю все, что смогу. Больше ничего не обещаю. Он ушел спать, а Лиза опустилась на пол в прихожей и еще долго тихонько плакала, уткнувшись лицом в колени. Пусть все скорее кончится. Тогда, может быть, мать одумается и снова станет такой, как была раньше. И может быть, ее, Лизу, не будет так сжигать жажда мести, с которой она не может справиться даже лекарствами. И может быть, она перестанет тогда пить таблетки и сможет наконец перестать терзать Диму. Может быть, может быть… 3 Когда чудаковатый Бокр появился у Насти во второй раз, в квартире был Леша, который с ужасом глядел на человечка в длинном пальто и в натянутой до самых бровей шерстяной шапочке, расхаживавшего по комнате в одних носочках. В этот раз, правда, носочки были изумительного цыплячьего цвета. Вежливо поздоровавшись, Леша быстро ретировался на кухню и принялся готовить ужин, с недоумением прислушиваясь к взрывам странного заливистого хохота вперемежку с повизгиваниями и всхлипами. Ася с утра предупредила, что вечером к ней придет человек, выполняющий ее задание, и Лешка был уверен, что этим человеком непременно будет сотрудник милиции. А как же иначе? Но что сотрудники милиции бывают такими, Алексей Чистяков не мог предположить даже при самом смелом полете фантазии. Настя с ногами забралась на диван, разложив перед собой цветные снимки и внимательно слушая доклад Бокра. — За вашей девушкой ходят трое. Вот этот — Сурен Удунян, дважды судимый, первый срок был условный, второй раз ходил в зону. Хитрый, злой, в общем, нехороший. Мне он не понравился. — Глазки у него симпатичные, — заметила Настя, разглядывая снимки, на которых был запечатлен миловидный армянин с огромными лучистыми глазами. — Обман, — авторитетно заявил Бокр. — Второй — Игорь Ерохин, несудим, живет один, не женат. Мать проживает отдельно. Средних способностей, но физически хорошо развит. Ездит на ярко-красной «Ауди». Третий — самый забавный. Виктор Костыря. — Чем же это он вас так рассмешил? — поинтересовалась Настя, беря фотографию ничем не примечательного парня лет двадцати семи с большими залысинами и длинными висячими усами а-ля «Песняры». — А у него речь интересная. Я у него подслушал массу забавных выражений. Например, Ерохин на него прикрикнул, а он спокойненько так отвечает: «Не ори — пломбы выпадут». Каково, а? И Бокр залился своим потрясающим попугайским смехом. — Короче, мы около них потолкались и вот что выяснили. Все они — челноки. Постоянно ездят в Турцию и Грецию за шмотками. У них есть свои продавцы, которым челноки сдают товар оптом. Сами они за прилавком не стоят. Их дело — ездить. Ну и контролируют, конечно, чтобы продавцы их не обманывали. Например, продавец говорит им, что шубы из нутрии идут плохо, максимум за тысячу долларов, если дороже — то народ не берет, поэтому у челноков они эти шубы скупают по семьсот. Потом челнок приходит на рынок и видит, что на шубе ценник висит, а на нем указано полторы тысячи, и шубу эту покупают. Значит, непорядок. — Чем еще они занимаются? — Конъюнктуру изучают. Что пользуется спросом, какие цвета, размеры, модели, почем готовы платить, чтобы не зависеть полностью от того, что им продавцы напоют. В общем, вся их деятельность крутится вокруг торговли. — За Дашей ходят только эти трое? — За три дня мы видели только их. — А за ее кавалером кто-нибудь смотрит? — Нет, кавалер чист, как душа младенца. Кстати, они и за девочкой ходят не постоянно. Например, проводят ее утром на работу и уезжают, а потом появляются часа через два-три, еще какое-то время постоят около магазина, потом снова уезжают. Но к концу дня — как штык, и водят ее уже до самого конца, пока она спать не ляжет. Вот такая эпидерсия, Анастасия Павловна. «Эпидерсия — это что-то вроде непонятной истории», — быстро перевела про себя Настя. — Опишите мне круг общения этих челноков, — попросила она. — Круг весьма широкий, весьма, — почему-то хмыкнул Бокр, продолжая размеренное движение по комнате от окна к двери. — Но однообразный. Челночно-торговая публика, турагентства, где они приобретают билеты на самолет, аэропорт Шереметьево, рынки Коньково, Петровско-Разумовский, Лужники, комплекс ЦСКА, рестораны. Каждый из троих за время наблюдения побывал в контакте с сотней человек. Но из всех этих людей ни один в глаза не бросился, ни один не показался нам выпадающим из этого круга. — Это плохо, — помрачнела Настя. — Отталкиваться совершенно не от чего. Вы мне оставите фотографии? — Разумеется. Я еще привез вам видеокассеты, чтобы вы сами посмотрели. Мы ведь могли и упустить что-то. — У меня нет видеоприставки, — вздохнула она. — У вас нет приставки?! — Бокр даже задохнулся от изумления. — Ну, это полный пердимонокль! Как же вы живете? «Пердимонокль — слово для обозначения сильных эмоций. Надо будет запомнить. В самом деле, как я живу? Так вот и живу, на милицейскую зарплату по-другому и не проживешь. Знал бы он, что у меня и компьютера своего нет, этот — Лешкин». — Я привезу вам приставку, это не вопрос. Какие будут задания? — Мне нужно узнать об этих троих как можно больше. Я жду ваших сообщений ежедневно. У вас много техники? — Достаточно, — тонко улыбнулся Бокр. — Какая именно? — Любая, — спокойно ответил он. — Пусть вас это не беспокоит. У нас будет любая техника, которая нам понадобится, чтобы получить ту информацию, которую вы ждете. Но есть одна тонкость. — Какая? — нахмурилась Настя. — Дядя Толя предупредил нас, что вы очень трепетно относитесь к вопросам законности. — Дядя Толя? Кто это? — Старков Анатолий Владимирович. Помните такого? Старков был начальником разведки у Эдуарда Петровича Денисова. Год назад, во время пребывания в Городе, Настя хорошо узнала его. Старков был ей симпатичен. Тогда же, год назад, она узнала, что приближенные называют Эдуарда Петровича Эдом Бургундским, однако о том, что Старкова называют дядей Толей, она слышала впервые. — И что же сказал вам Старков? — Что мы должны непременно получать у вас разрешение на те или иные действия, потому что, если мы сделаем что-то, что вам не понравится, вы можете сильно разгневаться. Дядя Толя сказал, что в гневе вы страшны. И снова Бокр, запрокинув голову, зашелся хохотом, закатывая глаза и постанывая. Настя расхохоталась вместе с ним. — Анатолий Владимирович большой шутник, — заметила она, вытирая выступившие от смеха слезы. — Но в главном он прав. Я хочу, чтобы вы понимали, что делаете. Я веду частное расследование в отношении обстоятельств, которые сама пока плохо понимаю. Ко мне обратился мой брат Александр с просьбой проверить его девушку, поведение которой кажется ему подозрительным. Мне, как оперативнику, девушка не особенно понравилась, но сама она утверждает, что за ней следят. Я пытаюсь выяснить, что же происходит на самом деле. Официальные органы не имеют к моему расследованию никакого отношения, потому что пока во всем этом нет никакого криминала. Мой начальник в курсе, что я пользуюсь вашей помощью, так что ничего незаконного я не делаю. Это первое. При выполнении моих заданий вы можете использовать любые приемы, какие сочтете нужными, за исключением таких, которые могут нанести вред здоровью, не говоря уже о жизни. Проще говоря, бить нельзя, пользоваться оружием и химпрепаратами тоже нельзя. Это второе. — А врать можно? — серьезно спросил Бокр. — Врать можно. Это без ограничений. Внедряйтесь в среду, делайте оперативные установки, используйте технику, но дайте мне полную картину жизни и связей этой троицы.