Внезапно один из мужчин обернулся и в упор поглядел на Сурика и Костырю, потом решительно подошел к ним. — Ребята, вы на похороны? Вы откуда? Из университета? — требовательно спросил он. — Да нет, — промямлил Сурик, распахивая невинные глаза и делая удивленное лицо, — мы просто прохожие. Остановились вот перекурить. Извините. А кто у вас умер? — Умерла молодая девушка. Но вообще-то чужая смерть — не повод для любопытства. Шли бы вы отсюда. Сейчас родители выйдут, а вы тут курите, глазеете… Нехорошо, — зло сказал мужчина. — Конечно, конечно, — быстро произнес Виктор, делая шаг в сторону и увлекая за собой Сурика. — Вы извините нас. Они быстро двинулись обратно к машине. Торопливо открывая дверцы и усаживаясь, они не обратили внимания на человека, который сидел на скамейке рядом с машиной. В руках у него был отстегнутый поводок, а неподалеку мелко суетился забавный персиковый пуделек карманного размера. Когда машина отъехала, хозяин пуделя достал миниатюрное переговорное устройство и произнес: — Уехали. Контрольное время — пятнадцать минут. Через пятнадцать минут группа людей в черном погрузилась в автобус. — Не рано мы уезжаем? — обеспокоенно спросила Настя, глядя на часы. — А вдруг они решат вернуться и еще раз проверить? — Нормально, — успокоил ее Бокр. — Времени прошло вполне достаточно, чтобы родители успели выйти и все мы поехали якобы в морг. Будем надеяться, что они не начнут рыскать по всем московским кладбищам, чтобы убедиться, что мы действительно хороним девушку. — Будем надеяться, — согласилась Настя. 3 Виктор Алексеевич Гордеев внимательно слушал Настю. После перенесенной на ногах болезни он выглядел плоховато, под глазами собрались мешки, блестящую лысину то и дело покрывала испарина, появилась небольшая одышка. Но он привычно не обращал внимания на недомогание и был все тем же упругим Колобком, энергичным и требовательным. Настя провела в его кабинете уже почти час, докладывая ему о ходе работы по четырем наиболее сложным на сегодняшний день делам. Она ни в одном из них не принимала непосредственного участия, но именно ей было поручено собирать воедино всю разрозненную информацию по этим делам, анализировать ее, выдвигать версии, придумывать способы наиболее быстрой и эффективной их проверки, тщательно оценивать вновь поступающие сведения и отсекать те версии, которые не подтверждаются. Такой стиль работы был в свое время придуман самим Колобком, и именно для этой функции он взял на работу Анастасию Каменскую, в то время совсем молоденькую, только начавшую свою милицейскую карьеру в одном из районных управлений внутренних дел. Его удивила тогда неутомимая способность этой девчушки к кропотливой аналитической работе, а также несвойственная большинству людей широта мышления, позволявшая Насте выдвигать самые неправдоподобные версии и находить им самые невероятные объяснения. Над ее дикими гипотезами открыто смеялись, а Гордеев ради любопытства проверил одну из них, удовлетворенно хмыкнул и тут же запросил ее личное дело… — Виктор Алексеевич, мне кажется, что я могу добыть информацию об убийстве милиционера у метро «Таганская», — осторожно начала она, покончив с официальной частью беседы. Гордеев снял очки и сунул дужку в рот, что означало высшую степень внимания и готовность к продолжению работы. — Это касается людей, которых дал тебе твой любезный друг Денисов? — недовольно спросил он. — И да, и нет. С их помощью я обнаружила человека, который мог видеть или знать что-нибудь важное. Но человек этот к ним никакого отношения не имеет, он сам по себе. В двух словах ситуация выглядит следующим образом: если он ничего не знает, то тут, увы, дальше дороги нет, а если знает, то ни за что не скажет нам об этом, потому что сам собирается убить того, кто застрелил Костю Малушкина. В первом случае мы ничего сделать не можем, во втором — скорее всего тоже. Но нужно пробовать. Я сегодня была в 37-м отделении, говорила с сотрудниками, которые занимаются убийством Малушкина. У них — полный ноль, ни одной зацепки, ни одного следа. Но они, честно признаться, мне не очень понравились. Если отдать им человека, который может что-то знать, они все испортят, а пользы не будет. Они с ним не справятся. — Хм, а ты, выходит, справишься? — Боюсь, что и я не справлюсь. Только если вы мне поможете… — Допустим. У тебя есть конкретный план? — Пока нет. Мне нужно узнать об этом человеке как можно больше, чтобы было из чего делать основу под план. — Где находится дело об убийстве Малушкина? — В прокуратуре округа. Следователь Болдырев. Виктор Алексеевич, убийство милиционера вряд ли раскроют. Никто не видел, как он ушел с поста, никто не знает, с кем и зачем он ушел и как попал на стройку. Этого и я не знаю, но я догадываюсь, почему его убили. Только догадываюсь, доказательств у меня нет. И о том, кто его убил, я тоже только догадываюсь, но тот человек, о котором я вам говорю, мог видеть, с кем Костя вышел из метро и пошел на эту чертову стройку. Его показания могут стать доказательством, и это — единственное доказательство, которое мы в принципе можем получить по этому делу. Весь фокус состоит в том, чтобы добиться от него показаний. — Хорошо, — кивнул Колобок. — Я подумаю, что можно сделать. Но мне все это не нравится, Анастасия. Во-первых, мне не нравится твоя самодеятельность. Во-вторых, мне не нравится твое недоверие к сыщикам из 37-го отделения. Ты должна им помогать, если у тебя открылась такая возможность, а не тянуть одеяло на себя. Настя уже собралась было рассказать начальнику о возможности раскрыть три давних убийства, но почему-то промолчала. Это выглядело бы так, будто она оправдывается. — Вообще во всей этой истории я тебя не одобряю, — продолжал между тем Гордеев, — но я считаю, что ты должна учиться на своих ошибках сама, а не с моей помощью, только тогда из тебя выйдет толк. Если ты уверена, что никогда в будущем не раскаешься, что пользовалась услугами Денисова, — что ж, действуй. Только потом, когда он через какое-то время возьмет тебя за горло и потребует ответной услуги, не беги ко мне жаловаться. Я тебя предупреждал. Если ты уверена, что можешь сделать то, чего не могут ребята с территории, — валяй, я тебе помогу. Но если окажется, что ты все сделала неправильно, а те ребята смогли бы это сделать лучше и эффективнее, — пеняй на себя. Перед начальством я тебя, конечно, прикрою, но сам поговорю с тобой уже по-другому. — Я все понимаю, Виктор Алексеевич, — удрученно сказала Настя. — Ну, коли понимаешь, тогда начинай. Я тебя слушаю. Настя провела в кабинете начальника еще какое-то время и вышла от него совсем подавленная. Точные вопросы и безжалостные оценки Гордеева еще больше заставили ее усомниться в своих возможностях. И зачем только она все это затеяла? И зачем к ней пришел брат со своими проблемами? Но она тут же вспомнила о Даше, с которой неизвестно что могло бы случиться, если бы она, Настя, вместе с Бокром не вывела ее из-под удара. И еще она подумала о юном розовощеком Косте Малушкине, убийство которого так и повисло бы в воздухе, если бы не брат Саша со своими проблемами. 4 В далеком азиатском городе наступила ночь, но в лаборатории работа не прерывалась ни на минуту. График испытаний был чрезвычайно плотным, и, для того чтобы закончить проект, как и было обещано, к 1 января, нельзя было позволять себе ни выходных дней, ни ночного отдыха. В кабинете руководителя проекта стояла тяжелая тишина: обитые звукоизоляционным материалом стены не пропускали ни звука, а окон в помещении не было. Сам руководитель, толстый, болезненно оплывший человек лет сорока с редкими каштановыми волосами и крупным носом, что-то сосредоточенно писал в блокноте. Нет, никак не получалось закончить работу, если будут по-прежнему продолжаться перебои с поставкой сырья. В ближайшие три-четыре дня можно провести серию испытаний, но если результаты покажут, что нужно делать новый вариант прибора, то без сырья не обойтись, а все запасы кончились. Это означает отсрочку завершения проекта и снижение гонорара. Слишком большая отсрочка влечет еще более крупные неприятности. Майкл Штейнберг, которого еще совсем недавно звали просто Мишей или Михаилом Марковичем и который все свое детство провел на Западной Украине, во Львове, находился здесь, в Азии, нелегально. У него не было ни паспорта, ни вида на жительство, ни гражданства. Все это ему было обещано, если он вовремя и с хорошим результатом завершит работу над проектом. А если нет — его просто вышвырнут на улицу, предварительно накачав каким-нибудь лекарством, которое сделает его поведение таким, что он быстренько окажется в полиции, а затем в доме для умалишенных. На этом жизнь талантливого ученого Майкла Штейнберга закончится, и начнется бессмысленное существование сумасшедшего без имени, семьи и прошлого. Его предупредили, что если придется принимать против него кардинальные меры, то сделано это будет в стране, где понятие о законности и правах человека весьма эфемерно и приблизительно, так что надеяться на правовую защиту государства ему не придется. Он даже не знал точно, где на самом деле находится. Его, жадного до денег и самоуверенного, просто купили, купили легко, как вещь на базаре, купили в тот самый момент, когда он только сошел с самолета в аэропорту Тель-Авива. Он выехал в Израиль один, престарелые родители категорически отказались покидать Львов, а жена уже давно с ним развелась и жизнью бывшего супруга не интересовалась, да и жила она совсем в другом городе. Историческую родину Миша так и не увидел, его пребывание на земле обетованной ограничилось четырехдневным проживанием в гостинице аэропорта, во время которого его ловко и умело обработали, сыграв на любви к деньгам, страхе перед нищетой и безработицей, тщеславии ученого. У него забрали документы, а через четыре дня погрузили в самолет вместе с тремя сопровождающими, и Миша улетел из Израиля в Канаду. Дальнейшее путешествие проходило исключительно на частных самолетах, экипаж которых многословием не страдал. Сопровождающие его люди, напротив, были вежливы и разговорчивы, но лишь в определенных пределах. Поэтому, когда Майкла Штейнберга привезли в эту огромную подземную лабораторию, он мог лишь гадать, находится он в Китае, Корее, Японии, Австралии или на Мальдивских островах. Со временем он, конечно, разобрался, что находится все-таки в Азии, но где именно — так и осталось для него загадкой. Работающим над проектом людям, судя по всему, под страхом смерти запрещено было обсуждать с руководителем что бы то ни было выходящее за рамки научной работы. Да и само общение было весьма ограниченным: Майкл сидел в отдельном кабинете, а все разговоры велись либо по прослушивающемуся внутреннему телефону, либо в присутствии одного из двух американцев, представляющих, как сообразил Миша, службу безопасности. При них язык особенно-то не распустишь. Штейнберг нажал голубую кнопку на пульте связи. Дверь тотчас же раскрылась, и в кабинет вошел один из американцев, которых Миша про себя называл церберами. — Слушаю вас, доктор. — Как решается проблема с сырьем? — недовольно спросил Майкл. — Время идет, и работы могут остановиться. — Каков максимальный срок, который мы можем еще протянуть? — Три дня, самое большее — четыре, — отрезал руководитель. Здесь он быстро научился быть жестким и неуступчивым. Американец разговаривал с ним спокойно, но отстраненно, словно не желая вникать в проблемы, стоящие перед этим толстым потным человеком. — Я доложу, — ровным голосом ответил он, — что сырье нужно вам через четыре дня. — Уж будьте любезны, — отпарировал Штейнберг, не пытаясь скрыть злость и тревогу. — Я вас больше не задерживаю. Цербер молча повернулся и вышел. Майкл пытался утешить себя тем, что перебои с сырьем — не его вина, поэтому, если завершение проекта из-за этого задержится, его не будут наказывать. Но утешение оказалось слабым, потому что в самом начале работы по укоренившейся еще с советских времен привычке он лентяйничал и халтурил, долго раскачивался, тянул резину, строил из себя великого мыслителя. И это не осталось незамеченным его нанимателями. Его сначала мягко предупредили, а потом открыто пригрозили, объяснив, что предвыборная кампания в стране начинается в феврале, поэтому, если проект не будет завершен вовремя, работа над ним вообще теряет смысл, и за вложенные в него огромные деньги найдется с кого спросить. В том числе и с него, научного руководителя проекта. Вот тогда ему впервые и объяснили про сильное психотропное лекарство и закрытую клинику для душевнобольных. Майкл поверил им безоговорочно, потому что такие приемчики издавна применялись и в России, о чем ему было хорошо известно. Более того, в последнее время он начал побаиваться, что такая судьба ждет его независимо от исхода работы над проектом: он не опасен для своих нанимателей только до тех пор, пока сидит в этом вонючем изолированном от всего света бункере. Когда работа закончится, его нужно будет выпустить. Кто знает, не побоятся ли они это сделать… Поэтому Майкл изо всех сил старался проявить себя как можно лучше, чтобы его захотели снова использовать. Он с тоскливым сарказмом думал о том, что начинал работу, мечтая о больших деньгах, а заканчивает ее, мечтая лишь о том, чтобы остаться в живых. Потому что если его будут использовать и дальше, то он так и останется в этом ненавистном бункере, где деньги не имеют никакого значения, они здесь просто не нужны. Двумя этажами выше в точно такой же комнате американец-цербер доложил своему соотечественнику о требованиях научного руководителя проекта. — Мне пришла в голову забавная мысль, — неожиданно рассмеялся Карл, распрямляя плечи атлета и сладко потягиваясь после нескольких часов сидячей работы. — Пойдите к нему и предложите выделить дополнительные деньги на приобретение сырья из его собственного гонорара. Уверен, что он на это пойдет, он слишком сильно хочет остаться в живых и уже дошел до той простой мысли, что жизнь все-таки дороже денег. Акира-сан очень не хочет платить дополнительные суммы за стимулирование нашего русского поставщика, более того, он обещал увеличить гонорар, если мы сможем избежать дополнительных затрат. А избежать их никак не удается. Эти азиаты не в состоянии ничего изобрести сами, весь их технический прогресс основан на ворованных схемах и украденных идеях. Они покупают и используют мозги европейцев и американцев, для решения организационных вопросов нанимают японцев, но при этом остаются чудовищно скупыми. Попробуем заставить одного русского дать денег другому русскому, чтобы в итоге мы с вами получили некоторую дотацию. — Неплохо придумано, — улыбнулся цербер. — Кончится тем, что Штейнберг сам будет финансировать весь проект, только бы выжить. А что? На его счету уже солидные суммы скопились, пусть вложит их в наше общее дело. И они оба оглушительно расхохотались. Еще через час в московском посольстве одной из стран СНГ раздался телефонный звонок. — Скажите ему, что мы готовы заплатить тройную цену, если он сможет встретиться с нами в течение трех дней. Если ему нужна неделя, то цена будет лишь удвоена. Через две недели мы готовы взять товар по старой цене. По прошествии двух недель мы отказываемся от его услуг и обращаемся к другим продавцам. 5 Артем Резников налил в высокий бокал грейпфрутовый сок и бросил туда кубик льда. Потом положил в рот таблетку и залпом выпил сок. Через полчаса Ирина подаст обед. Он вышел на кухню, где возле плиты хлопотала жена, и грузно опустился на угловой диванчик. Он любил наблюдать за Ириной, ему нравилась ее легкая худощавая фигурка юной девушки, моложавое ухоженное лицо в обрамлении тщательно уложенных седых волос. Он категорически настаивал на том, чтобы она не закрашивала седину. Его по-прежнему, как и в юности, волновала и возбуждала мысль о том, что она намного старше его самого. — Ну что, лапусечка, ты дозвонился до Севы? — спросила жена, переворачивая на сковородке аппетитные куски мяса. — Он в командировке, вернется только в понедельник. Так что с большими деньгами мы, похоже, пролетели, как фанера над Парижем. — Не огорчайся, — улыбнулась Ирина. — Слишком большие деньги всегда опасны, ты же знаешь. Я не люблю риска. Двойная цена — это тоже очень неплохо. Вернется Сева, возьмешь у него товар и через недельку все сделаешь. Совсем не обязательно говорить ему о повышении цены. Расплатишься с ним как обычно, так что и мы с тобой не внакладе. — А ребятам сказать, как ты думаешь?