I В день премьеры лица, имеющие непосредственное отношение к созданию спектакля по новой пьесе доктора Разерфорда, отсутствовали в театре с полудня до половины седьмого. Предоставленный самому себе театр пребывал в томительном ожидании. В зрительном зале ряды кресел, теперь освобожденные от покрывал, смотрели на занавес. Сам занавес, напустив на себя таинственность, закрывал декорации работы Джеко. На сцене темно, но свет обещали множество софитов, повернутых под причудливыми углами. Что и когда включать, было записано на листе, прикрепленном к распределительному щиту, в суфлерской будке лежал экземпляр пьесы, на сцене и за кулисами были готовы необходимые аксессуары и предметы бутафории. Все ожидало своего времени. Атмосфера тревожного ожидания могла удивить любого, появившегося сейчас в этом притихшем здании. И мальчика, доставляющего телеграммы, и девушку из цветочного магазина, и молодого человека из мастерской бутафории, и настройщика, который уже час как подтягивал струны и стучал по клавишам рояля в оркестровой яме. Что же говорить о Мартине Тарн, которая одна в гладильной приводила в порядок костюмы, находящиеся под ее опекой. Что касается административных помещений, то они уже жили полной жизнью. Стучали пишущие машинки, непрерывно звонили телефоны. На столе Боба Грантли лежал план зрительного зала с полностью зачеркнутыми местами. У стены были сложены пачки только что полученных из типографии программок. В два часа в кассу начала выстраиваться очередь за стоячими местами на галерку. II Примерно в то же самое время Елена Гамильтон проводила массажистку и отправилась в постель. Позвонил супруг. Сообщил бодрым голосом, что пообедает в своем клубе и приедет домой отдохнуть. Ей нужно было хотя бы немного поспать перед спектаклем, и она действовала проверенным способом — поочередно расслабляла одну группу мышц за другой. Однако на этот раз способ не подействовал, и она знала почему. Ее тревожил предстоящий приезд мужа, в каком состоянии он будет. Елена попробовала еще несколько приемов, позволяющих заснуть, но ни один не сработал. Часы показывали три, а она по - прежнему бодрствовала и по-прежнему волновалась. Попыталась успокоиться, погрузившись в воспоминания. Обычно это помогало, потому что ей было что вспомнить. Своими влюбленностями Елена умела управлять, наверное, как никто другой. Ей всегда удавалось удерживать их на стадии легких увлечений. Они возникали как будто сами собой, как полевой цветок вдруг вырастает на обочине дороги, и никогда не приносили разочарований, тем более страданий. Правда, с Адамом получилось немножко сложнее. Он был моложе, но не намного, и связь у них пустила более глубокие корни. Но и ее в конце концов пришлось оборвать, потому что она была замужем. Впрочем, Бен ей этого так и не простил. Отсюда ее мысли плавно потекли в сторону сложностей в театре. Там не все было в порядке. Далеко не все. Чего стоили одни репетиции. Бен, кажется, объявил войну всем, особенно ей, и до сих пор ревнует к Адаму. Хотя все уже давно закончено. Доктор орет на всех. И тут еще несчастная Габи, которой Бог не дал актерского таланта. Вначале Бен впихнул ее на эту роль, теперь вот ежедневно терроризирует доктор. С появлением Мартины Тарн все еще больше осложнилось. При любых других обстоятельствах она бы приветствовала приход в театр этой симпатичной девушки, приплывшей с другого конца света. Но они с Адамом так похожи, что невольно встает вопрос о родстве. Вернее, о его отцовстве. Конечно, она принимала объяснения Адама, но полагала, что с его стороны наивно верить, что девушка намеренно обходила их театр стороной, не желая использовать родственные связи. Адам еще подлил масла в огонь, назначив ее дублершей Габи и не сказав никому ни слова. Вспомнив, чем закончился вчерашний вечер, Елена беспокойно заворочалась в постели. Началось с того, что Джон Разерфорд потребовал, чтобы прямо перед премьерой на эту роль поставили Мартину. Габи тут же принялась умолять Адама ее освободить. Бен объявил, что, если Габи уйдет, он участвовать в спектакле не будет. И тут Адам разозлился по-настоящему, что с ним редко бывало, и приказал всем замолчать. Затем рассказал об обстоятельствах появления Мартины в театре, об их дальнем родстве и закончил ледяным тоном, что ни о каких изменениях перед премьерой речи быть не может. Он довел разбор репетиции до конца и ушел вместе с Джеко. Вот тут-то все и началось. Каждый вывалил все, что у него накопилось на душе. Бен схватился сразу со всеми — с Перри Персивалем по поводу их взаимодействия на сцене, с доктором Разерфордом по поводу распределения ролей, со своей племянницей по поводу ее неблагодарности и, уж совсем неожиданно, с Дарси, который возмутился, что Бен изводит Габи. Персиваль парировал насмешки доктора потоком резких выпадов, которые удивили всех, включая его самого. В довершение ко всему с Габи случилась истерика, из которой ее быстро вывел не кто иной, как доктор. В конце концов все разошлись. Джей-Джи, как верный рыцарь, поехал проводить Габи. Перри Персиваль удалился, обиженный словами доктора, когда тот процитировал своего любимого Шекспира: «Прочь от меня, ничтожный карлик, жалкий нелюдь»[§§§§]. Сама Елена в состоянии чрезвычайной усталости удалилась в гримерную, оставив доктора и Бена сходящимися в поединке без правил. Приехав домой на такси, попросила водителя вернуться в театр за мужем. А проснувшись сегодня поздно утром, обнаружила, что Бен ушел. «Господи, — мысленно взмолилась она, — сделай так, чтобы он никогда не вернулся». И в этот момент на лестнице раздались тяжелые шаги. Елена ожидала, что Бен отправится в свою комнату, но он резко остановился у ее двери и через секунду вошел. Без стука. Такого не случалось уже больше года. От него разило бренди и сигарами. Нерешительно потоптавшись у кровати, он оперся руками о спинку. — Привет. — Что случилось, Бен? — испуганно проговорила она. — Я отдыхаю. — Вот, надумал тебе рассказать. Решил, что это может быть интересно. В общем, Джон отстанет от Габи. — Хорошо. — Я нашел способ его успокоить. — Постарайся с ним помириться, Бен. — Я передал ему хорошие новости. Пришли из-за границы. Насчет пьесы. — Ее перевели? И хорошо? — Лучше не бывает. — Он улыбнулся. — Слушай, ты неплохо выглядишь, а я… так измотан. — Так попытайся хотя бы немного отдохнуть. Он наклонился через спинку кровати и что-то пробормотал под нос. — Что? — спросила она с тревогой. — Что ты сказал? — Я сказал, что скверно ощущать себя лишним. Понимаешь, скверно. У нее бешено заколотилось сердце. — Бен, пожалуйста. — И еще одна деталь. Эта костюмерша, она же дублерша. Да, ты назначила меня на роль рогоносца в своей веселой комедии, не очень приятную роль, должен сказать, но зачем же так принижать мои умственные способности. Когда это было? Во время гастролей в Новой Зеландии в тридцатом? — Что за чушь? — проговорила она тяжело дыша. — Извини. Ну, вечер у тебя сегодня, конечно, занят. Как обычно, забронирован за Адамом. — О чем ты, Бен? — О том, что сейчас ты, кажется, свободна? И вынуждена будешь потерпеть меня, в виде исключения, раз в сто лет. А на вечер я даже не претендую. Она столько раз воображала эту сцену, что узнала ее сразу. Его лицо придвинуто вплотную к ее лицу, и она лежит скованная ужасом, как бывает в кошмарном сне. На долю секунды у нее мелькнула спасительная мысль, что, может быть, она сейчас спит и если сможет вскрикнуть, то проснется. Но вскрикнуть она не могла. Не было сил. III В половине пятого в квартире Адама Пула зазвонил телефон. Он лег отдыхать поздно, и звонок его разбудил. Он даже не сразу узнал ее голос. — Что случилось? Элла, в чем дело? Я тебя не слышу. Затем все стало понятно. IV В шесть часов актеры начали собираться в театр. У каждого был свой способ взбодриться после отдыха. Один пил чай, другой черный кофе, кто-то съедал кусочек хлеба с маслом, кто-то глотал аспирин, а кто-то спиртное. Ничего, скоро в театре они все ощутят небывалый прилив энергии. Таков закон. Иначе не бывает. В пятнадцать минут седьмого они уже были в пути. В гримерных их ждали костюмеры, по темной сцене беспокойно бродил Джеко. В кабинет администратора ввалился доктор Разерфорд в вечернем костюме и накрахмаленной белой рубашке, украшенной крошками нюхательного табака. Костюм и рубашка у него остались с тех времен, когда он посещал ежегодные ужины Британской медицинской ассоциации. Доктор не переставал досаждать Бобу Грантли, пока тот вежливо не попросил его уйти. В двадцать минут седьмого такси с Габи Гейнсфорд и Джей-Джи Дарси свернуло к театру. Дарси сидел в элегантной позе, примостив шляпу на коленях. В полумраке в профиль он выглядел молодым человеком. — Как это мило, что вы за мной заехали, — проговорила Габи срывающимся голосом. Он улыбнулся и погладил ее руку. — Я тоже волнуюсь перед премьерами. — В самом деле? А я думала, опытные артисты… — Ах, молодость, молодость, — вздохнул Джей - Джи. — Вы не можете представить, что у меня сейчас творится внутри! — Бедное дитя. Она повернулась и положила голову ему на плечо. — Я его так боюсь. С легкостью, свойственной хорошим актерам, Дарси непринужденно обнял ее за талию.