С другой стороны, Конни Сайкс уже показала, что готова использовать судебную систему в качестве орудия для достижения своей цели, так что, возможно, ее визит был всего-навсего провокацией. Чтобы я обвинил ее в попытке убийства, а она потом закатила бы ответный судебный процесс. «Орудие убийства? Но это же смешно. В сумке я ношу носовые платки, косметичку и сотовый. Это оскорбление и клевета, свидетельствующие о том, что этот человек явно не в состоянии справляться с порученной ему работой». Конечно, она проиграет и этот процесс. Опять проиграет. Что не помешает ей верить в то, что у нее есть шанс на победу. Потому что если Конни Сайкс во что-нибудь верит, то это должно быть правдой. Можно, конечно, позвонить Майло, но втягивать сюда еще и его – значит только усложнять дело. Я представил себе жалобу на него, набранную мелким шрифтом и доставленную курьером кому-нибудь из шишек ПУЛА[12] в собственные руки. Паркер-центр – это место, где отлично умеют прикрывать собственную задницу. Так что пострадает Майло, вечно раздражающий чинуш от закона своим неумением следовать букве этого самого закона. То-то обрадуется Медея Райт, моя новая «поклонница». «Пистолет в сумочке? Истица – врач, а не гангстер, а ваш так называемый эксперт по умственному здоровью сам ведет себя как опасный параноик, чем вызывает серьезное сомнение в его профессиональной компетенции и правильности присвоения ему лицензии штата на осуществление профессиональной деятельности. Более того, использование им личных связей в полицейском управлении с целью нанести моральный ущерб истице следует рассматривать не иначе как коррумпированный акт». Не можешь добиться нужного вердикта от суда честно, вымотай его исполнением процессуальных норм. Чем дольше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось, зачем сегодня приходила ко мне Конни. С судебным решением ее обошли, вот она и попыталась сделать вид, будто контролирует ситуацию, хотя бы таким образом. Для Конни Сайкс все в жизни сводится к контролю. Именно по этой причине она и решила конфисковать у сестры ребенка. Но Конни Сайкс мало просто победить; ей надо, чтобы кто-то другой проиграл. Доктор Ноль-в-Итоге. Я решил, что лучшей реакцией на ее выходку будет отсутствие реакции. Время пройдет, она остынет. Но вряд ли забудет – скорее, использует эту паузу для того, чтобы перегруппироваться для «Конни против Ри, часть вторая». Ведь у нее есть для этого и деньги, и возможности, а судебная система устроена так, что ей предоставят и вторую, и третью, и миллионную попытку. Так что забудь о Майло, не буди, что называется, лихо. А вот Робин рассказать придется – в конце концов, территория, на которую вторглась Конни, столько же ее, сколько моя. Собираясь с духом для визита в мастерскую, которая находилась на том конце сада, я сходил в кухню, налил себе кофе, выпил немного, но нашел его горьким, после чего вернулся в кабинет, навел на столе порядок, заглянул в пару папок, вовсе не требовавших моего догляда, и наконец истощил все возможности для проволочки. И вдруг, уже на пороге, я вспомнил о человеке, которого тоже, возможно, стоило предупредить. Если Конни Сайкс затаила такую злобу против меня, то что же она думает о судье? Я позвонил Нэнси Маэстро. Мужской голос, жесткий и сдержанный, ответил: – Кабинет судьи. Этот голос я знал: он принадлежал помощнику шерифа в очках с бронзовыми стеклами. Х. Ниб. Я сказал: – Здравствуйте, это доктор Делавэр. – Ее честь занята. Хотите оставить сообщение? Обычная практика в суде: подчиненные не спешат докладывать обо всем судье лично, уменьшают риск. Что ж, оправданная мера, как я имел возможность убедиться. Я рассказал ему про Конни Сайкс. – Н-да, – заключил Ниб, – тетка похожа на ненормальную. Она что-нибудь вам сделала? – Нет. – Значит, стрелять она не собирается? – повторил помощник шерифа. – Похоже, она вас здорово напугала. – Нет, скорее насторожила. – В смысле? – Напомнила о бдительности. Я решил, что судью надо предупредить. – Ясно, док. Теперь это моя работа. – В смысле? – Если эта психопатка явится к вам еще раз, запирайте дверь и звоните в «девять-один-один». * * * Я налил вторую кружку кофе, спустился с ней по задней лестнице в сад, задержался у пруда с кои послушать водопадик и покормить рыб и лишь потом пошел по выложенной камнем дорожке дальше, в мастерскую Робин. День выдался тихий, электроинструменты отдыхали. Свою любимую я застал у верстака – лицо в маске, каштановые кудри собраны на затылке в узел, красный рабочий комбинезон поверх черной футболки – общий вид умопомрачительно сексуальный. По обе стороны от нее стояли баночки с красками, лаком и морилкой. На полных оборотах урчал сухой воздушный фильтр. Рука Робин с зажатым в пальцах кусочком хлопка двигалась небольшими концентрическими кругами. Шел процесс ручной полировки задней деки французской гитары XVII века, сделанной из волнистого клена. Абсолютно салонная штучка, украшений много, а звук так себе. В те времена их называли женскими, поскольку считалось, что исполнять настоящую музыку женщины не в состоянии. Этот инструмент принадлежал одному коллекционеру, который сам не мог извлечь из него ни звука, зато требовал, чтобы все, чем он владел – включая и его третью жену, – было красивым и блестящим. Робин работала, а Бланш, наша маленькая французская бульдожка белой масти, похрапывала в углу. Я негромко кашлянул. Робин отложила полировочную ткань, сняла с лица маску и улыбнулась; у Бланш дрогнули веки. – Принц приносит кофеин. И как раз вовремя: откуда ты узнал, что я хочу кофе? – Догадался. Когда мы поцеловались и Робин взяла у меня из рук кружку с кофе, до нас как раз доковыляла Бланш. Робин вынула из банки на полке палочку вяленой говядины и присела так, чтобы быть на одном уровне с собакой. Бланш одними губами взяла палочку и держала, пока Робин не сказала: – Пора перекусить. Тогда Бланш проковыляла в угол, опустилась там на пол и деликатно, но с вожделением, зачавкала своим лакомством. Я почувствовал нежное, но настойчивое прикосновение. Палец Робин пробрался мне под воротник. – Что случилось? Бессмысленно спрашивать, откуда она каждый раз знает, что что-то не так, – просто знает, и всё тут. Я рассказал ей все. Она отреагировала так: – До чего же вздорная, мстительная тетка. По всей видимости, ты правильно поступил, что не дал ей завладеть ребенком. – Всякий на моем месте догадался бы. – Но сделал именно ты. Мы подошли к кушетке у стены и сели, соприкасаясь задами. – То есть, – продолжала Робин, – ты считаешь, что она и вправду может что-нибудь натворить? – Вряд ли, – ответил я. – Просто подумал: лучше тебе быть в курсе. – Спасибо. И каков наш план? Забьем досками окна и часть дверей и объявим красный уровень опасности? – Ну, может быть, оранжевый… Она сжала мою руку. – Ладно, давай серьезно. Значит, по-твоему, с ее стороны это была просто поза? – Она – самовлюбленная, асоциальная личность, но ничто в ее прошлом не указывает на то, что она способна дойти до открытого насилия. – Ты скажешь об этом Майло? Я объяснил, почему нет. – Думаю, ты прав, – согласилась Робин. – Тогда всю следующую неделю – или дольше, как скажешь, – будем запирать въездные ворота в конце сада; если кто-то захочет сюда войти, пусть идет пешком. Еще будем включать в саду фонари – пусть горят всю ночь. Входную дверь тоже надо запирать, особенно когда уходим из дома – избыточная осторожность не повредит. – Звучит отлично, – сказал я. Меня выдала интонация – судя по тону моего голоса, «отлично» было для меня в тот момент иностранным словом. Ее пальцы отпустили мой воротник, скользнули по щеке. – До чего же обидно, – сказала она. – Ты делаешь свою работу безупречно, а тебя превращают в козла отпущения. Хотя рано или поздно это наверняка случилось бы. – Ты не хочешь, чтобы я работал в суде? – Вовсе нет. Ты делаешь полезное дело. Система протухла; ей нужны такие люди, как ты. – Робин положила голову мне на плечо. – Дело ведь не в самих детях, верно? Это все взрослые разборки. Они часто напоминают мне случаи, когда казалось, что мои родители вот-вот разведутся.