– «Вирго Вирго». Про клиентов пока ничего не знаю. – Двое девственников, – сказала Робин. – Скорее, любители Джона и Йоко[21]. Поздно – это насколько? – Если повезет, там буду через сорок минут. Дальше в зависимости от того, что узнаю – час или два. – Студио Сити – так, вот он, сайт… Вентура Б., в паре миль к востоку от Колдуотера. На вид ничего страшного… кстати, это совсем рядом с тем местом, где подают наши с тобой любимые спагетти. Могу подъехать, закончишь – пообедаем. – Возвращаться придется в разных машинах. – И что? – сказала она. – Я поеду первой, а ты не выпускай из виду мой задний бампер. – Но, но, попридержи язычок. Она, смеясь, повесила трубку. * * * «Вирго Вирго» оказался темно-бордовым оштукатуренным кубом шириной в два гаража. Давным-давно кто-то пытался украсить фасад золотыми звездами и полумесяцами. Большинство из них облупились и поблекли до бежевого. «Счастливый час!!!» – гласила растяжка над дверью. Наконец я хоть что-то угадал правильно. * * * Весь клуб состоял из одного помещения; скудный свет и многолетние пласты грязи делали обшитые стругаными сосновыми досками стены почти черными. Низкий потолок с набрызгом. Западная стена занята барной стойкой с шестью табуретами. Сзади, в углу, грубо сколоченная деревянная сцена с видавшим виды пианино, ударной установкой и микрофоном. На басовом барабане буквы «О.С.» и картинка воющего волка, которую я уже видел на сайте. Домашняя группа раз в неделю? Надо полагать, что деревенский рок, каркающий сейчас из динамиков наверху, служит тут основным музыкальным сопровождением по умолчанию. Я продолжил путь к бару. Все табуреты были заняты – четверо мужчин и две женщины сгорбились над своими стаканами. Со стороны невозможно было заметить, что они беседуют; лишь подойдя ближе, я различил низкое, замедленное ворчание – так бывает, когда количество принятого алкоголя далеко превышает допустимую законом норму. Бартендер был немолод и лыс. Худое лицо с крупными чертами придавало ему сходство с пожилым усталым грифом. Его кожа была сразу и бледной, как у людей, редко выходящих на улицу, и морщинистой, как будто часто обгорала на солнце. На черной футболке надпись: «Альтамонт – это еще не конец»[22]. Он увидел меня. – Мест нет, только стоя, если не возражаете. Ближний завсегдатай повернулся ко мне. Это был мужчина, крупный, с брыластым лицом, как у бассета, лет под семьдесят. – Не дрейфь, жаждущий путник, мы освободим тебе местечко. – С трудом встав, он отодвинул свой табурет ровно настолько, чтобы я мог подойти к бару. Верх стойки покрывал какой-то липкий налет толщиной в дюйм – желтоватый, весь в пятнах, растрескавшийся и тусклый. Я сказал: – Спасибо, следующая порция за мой счет. Бассет вскинул в воздух трясущийся кулак. Он был в лоснящемся темном костюме, белой потертой сорочке и измятом галстуке, который болтался, как шарф, зацепившись за лацкан его пиджака. Очертания некогда твердой челюсти подтаяли и потекли. Он походил на директора фирмы, уволенного когда-то за пьянку и с тех пор ни разу не сменившего костюм. Другая пьянчужка, его соседка, с черными вьющимися волосами и таким длинным носом, что его кончик, казалось, вот-вот нырнет в стакан, захлопала на меня ресницами. – А меня угостишь, красавчик? Я сказал: – Всем по полной. В ответ раздались жидкие аплодисменты. – Вот это настоящий человек, я понимаю! – сказал Бассет. Бартендер бросил на меня взгляд. – Ладно, Рокфеллер, что пить будем? – «Сэм Адамс» у вас есть? – Есть «Хайнекен». – Он наполнил стакан, шлепнул его передо мной на стойку, а сам пошел дальше, принимать заказы. Председатель Бассет сказал: – Вы здесь никогда раньше не были. Я знаю. – И кивнул, подтверждая свои слова, словно изрек глубокую истину. – По крайней мере, в понедельник. – А что, понедельник – особый день? – спросил я. – Ха, ну да, здесь же открыто. – Он хохотнул, показал глазами на сцену. – Несмотря на. Бартендер подошел, взял его стакан, плеснул туда чего-то из крана. Хлопья пены перевалились через край и плюхнулись на стойку. Бассет собрал драгоценную влагу мизинцем и начисто его облизал. Я сделал глоток из своего стакана. Это был такой же «Хайнекен», как я – олимпийский конькобежец. К тому же он вонял – не то чтобы как скунс, но похоже. Бартендер наполнил пеной еще несколько кружек. Местный этикет предписывал Пить Залпом, Не Глотками. Может, так легче было проталкивать в себя пойло, которое в этом заведении называли пивом. Я снова посмотрел на сцену и спросил, кто тут отвечает за развлечения. – Сегодня никто. – Его качнуло ко мне, он выдал дрожжевую отрыжку и шепнул: – Считай, что тебе повезло, путник. – А вы, значит, их слышали? Мои слова он заглушил влажным кашлем. Затем украдкой взглянул на лысого бармена, который приближался к нам с другого конца стойки, вытирая руки не первой свежести полотенцем. – Ну, как, Папаша Уорбакс[23], в горле не пересохло? – Пока нет, но я над этим работаю, – ответил я. – Эй, Чак-о, да у тебя тут поклонник, – сказал Бассет. – Он хочет, чтобы вы, ребята, сыграли. Брови лысого поползли на лоб. – Вы о нас слышали? «Марвин «Чак-о» Блатт: ударные». Я ответил: – Вообще-то меня сюда прислала знакомая. – Кто это? – Ри Сайкс. Тут он взглянул на меня по-другому. Остро, с любопытством. – А откуда вы знаете Ри? Даже если б я хотел солгать, вряд ли у меня получилось бы: долгая езда до Вэлли и плохой алкоголь истощили все мои ресурсы. – Я принимал участие в ее судебной тяжбе. Чак-о заметно напрягся. – Так вы юрист? – Психолог. – Психолог, – повторил он за мной, точно пробуя на вкус новое слово. – Это не вы подтвердили, что она хорошая мать? Что толку отпираться. Я ответил улыбкой.