– Он уехал, – сказал я. Чак-о прижал ладони к вискам и опустил голову. – Что же это творится? Его плечи вздрогнули. – Марв, ты чего? – спросил Зебра. Когда Блатт поднял голову, на его щеках блестели дорожки от слез. Он заговорил сдавленным голосом: – Глупый старина Борис… Можно превратить себя в гору мышц, и что? Пуля и сквозь них найдет себе дорогу. – Верно, – подтвердил Спенсер Младший. И оглядел оставшиеся бутылки. – Конечно, парень, – кивнул Чак-о, – выбирай, чем хочешь отравиться. – Да я бы и рад, Марв, только док говорит, что алкоголь плохо взаимодействует с лекарствами. – Что, тебе новые таблетки назначили?.. Классно, парень, скоро они не только поставят тебя на ноги, ты у нас бегать начнешь. Спенсер Младший улыбнулся. – Точно, буду готовиться к марафону. – И мне: – У меня, как выражаются врачи, редкое дегенеративное нервно-мышечное состояние, проще говоря, я таю. Это наследственное, у одного из моих дядьев такое было, он протянул восемь месяцев. Но сейчас лекарства получше стали, я уже четыре года как их пью, и пальцы до сих пор работают. – Сначала Винки, теперь Борис… – сказал Чак-о Блатт. – Вы поэтому здесь, да, док? Думаете, кто-то решил устроить нашей группе геноцид? За что? Чокнутые какие-то. – Я слышал, – добавил Спенсер Младший, – группы обычно добивают плохими отзывами в прессе, но чтобы так… – Он засмеялся, но тут же снова посерьезнел. – Да, это уже не смешно, док. – Да уж, совсем не смешно, – поддакнул Блатт. – Кому, черт возьми, это нужно? – Он посмотрел мне прямо в глаза. – У полиции есть какие-нибудь идеи? – К сожалению, нет, – ответил я. – Винки был милейшим парнем, убивать его просто бессмысленно, – сказал Спенсер Младший. – Если, конечно, это не была шальная пуля при уличной перестрелке, как я и думаю. – Интересно, а это не могло иметь отношение к тому делу, по которому судилась Ри? – спросил я. – Как так? – Винки и Борис оба были названы потенциальными отцами малышки в бумагах, которые Конни передала в суд. – Конни, – перебил меня Блатт, – была больная на всю голову, она за всю жизнь слова доброго ни о ком не сказала, и вообще все, что она говорила, это либо чушь, либо полный отстой. Вы сами-то подумайте: ребенку сейчас сколько, годика полтора? А Винки и Борис отгуляли свои последние вечеринки уже годков десять тому назад, как я и говорил вам в прошлый раз. Я посмотрел на Спенсера Младшего. Тот как будто ничего не слышал. Но вот он заговорил: – Мы все уже давно миновали возраст вечеринок. – Очевидно, Ри не… – Из-за того, что у нее ребенок? – сказал Блатт. – Только вечеринки тут ни при чем, просто с девчонками такое бывает – рано или поздно они начинают хотеть детей, для них это нормально. Гормоны играют, ничего не поделаешь – вы же доктор, сами все знаете. Если б она залетела по глупости, то просто прервала бы, как… как нечего делать. – Как она поступала раньше? – Как нечего делать, – повторил Блатт. – Ее дела – это не мои дела, и не ваши, и никого они не касаются. – Я что-то не допру никак: при чем тут отцовство и убийство? – спросил Спенсер Младший. – Вот именно, – поддержал его Блатт. Оба ждали. – Есть одна теория, – сказал я. – Кто-то хочет забрать Рамблу себе и устраняет любых возможных конкурентов. Мужчины озадаченно переглянулись. Глаза Чак-о Блатта снова наполнились слезами. Он яростно вытер их кулаком, вытянул из коробки бутылку с джином, отвинтил пробку, глотнул прямо из горлышка, сморщился. – По-моему, – произнес Спенсер Младший, – кто-нибудь вроде Конни на такое способен, но она ведь и сама жертва, так? Я только что об этом подумал. С ума сойти… – Сколько я всем уже твержу: Конни была полоумной сукой, ненавидеть ее было легче легкого, – добавил Блатт. – Но Винки?.. Он был совсем другой, вылитая мать Тереза в штанах. Его-то за что? Спенсер Младший кивнул. – И ему всегда хотелось иметь детей. – Глаза у него тут же стали как блюдца. – Бож-же мой, я никому никогда не говорил, потому что поклялся ему молчать, но теперь… Гитарист взял из рук Блатта бутылку и со словами: «К черту побочные эффекты», – сделал большой глоток. – Винки вообще не мог иметь детей, – продолжил он. – Низкий уровень сперматозоидов. Давным-давно у него была девчонка, Донна, – помнишь Донну, Марв? – Рыженькая, – сказал Блатт, обеими руками вылепливая из воздуха песочные часы – женскую фигурку. Младший продолжал: – Она так любила Винки, на все для него была готова. Все просила его, чтобы он сделал ей малыша. Давно это было, лет двадцать тому назад. Когда мы ездили на автобусе по Огайо? – Да, рубили в Кливленде, – сказал Блатт без искры радости в голосе. – Винки наконец согласился, но ничего не вышло, – сказал Младший. – Как-то раз он попросил меня завезти его в одно место – Кливлендскую клиническую больницу, здоровое такое медучреждение. А я должен был везти его потому, что ему не продлили права и он не мог взять напрокат машину. Короче, увез я его туда, подождал – он выходит. Тихий такой. Я перепугался – может, у него какую болезнь нашли, он говорит, нет, мол, ничего страшного, обычное дело. И дальше молчит, как устрица. Пару недель после этого он ходит как в воду опущенный, ну, а мы в это время… помнишь сенсимилью[45], которую мы тогда брали с собой в дорогу? – Как не помнить, – отозвался Блатт. Младший улыбнулся. – Короче, Винки и я торчали однажды выше астероидов, и тут на него нападает болтливость, такое со многими бывает после «травки», и он говорит: так, мол, и так, тест в больнице был на уровень сперматозоидов, и оказалось, что он у него ниже некуда, считай, нулевой, так что папочкой ему не бывать никогда. И начинает плакать, потом заставляет себя смеяться, веселится уже по-настоящему, и мы забываем об этом деле и никогда больше к нему не возвращаемся. Пока длился его монолог, Блатт смотрел на него во все глаза. – Дерьмо дело. Бедный Винк… Спенсер Младший повернулся ко мне: – Короче, папаша не он, док, а если Конни считала его отцом, то попала пальцем в небо. – Конни вечно попадала пальцем, только не в небо, а в дерьмо, – сказал Блатт. – Но если Конни сделала такую ошибку, то кто-то другой мог ее повторить, – сказал я. – Кто, например? – Это мы и пытаемся понять. – Ну, здесь вы это вряд ли поймете, – сказал Младший. – Черт, а почему не взять и не спросить саму Ри? – Сразу после того, как Винки был убит, Ри покинула город. – Сразу после? – переспросил Блатт. – В вашем исполнении это звучит чертовски подозрительно. – Когда совершено преступление и кто-то срывается с места без слова предупреждения, полиция всегда воспринимает это всерьез. – Они считают, что это она все натворила? – А вы что, новости не смотрите? – А зачем? – отозвался Блатт. – Там все равно одно дерьмо. – Точно, точно, – поддакнул Спенсер Младший, снова берясь за бутылку. – Полноэкранное фото Ри показывали в вечернем эфире, – сказал я. – Полиция считает ее заинтересованным лицом в убийствах Конни и Винки. – Заинтересованным лицом? – переспросил Зебра. – То есть подозреваемой, что ли? – Берите ниже, – сказал я. – Она была бы подозреваемой, будь у них хоть какие-то улики. – Ну, это уже полный абсурд. – И он засмеялся, весело и непринужденно. Усмехнулся и Чак-о Блатт, хотя его единственное «ха!» было пронизано гневом. – Да уж, конечно, двое милейших, добрейших людей на этой планете; одного убивают, а вторая решает отправиться в путешествие – что, заметьте, есть ее естественное, неотъемлемое право, данное Богом, – и вот, пожалуйста, копы уже заподозрили дурное! Ой, держите меня семеро! – Вот потому-то я и пытаюсь найти альтернативное объяснение, – сказал я.