Я поискал продолжение истории. Ничего не нашел. Также никаких доступных к просмотру страниц в «Фейсбуке» или «МайСпейс» с именем Дезире или Киара. Судя по всему, Фаллоуз – единственная во всем развитом мире двадцатилетняя женщина, которая не пользуется соцсетями. Ничего странного – для человека, которому есть что скрывать. Тюремный срок, к примеру. А ведь та юная доносчица находилась на попечении штата. В неполные восемнадцать она еще училась в десятом – значит, с учебой тоже имелись проблемы. Короче, она явно была не из тех, кому светит синекура в Верховном суде штата, особенно сейчас, когда финансирование сокращается, а госслужащих чаще увольняют, чем принимают на работу. И все же за семь лет человек вполне может измениться, и если Дезире К. и Киара, клерк из офиса судьи, – одно и то же лицо, то это может значить, по крайней мере, одно: приводов в полицию во взрослой жизни она не имела. Я говорю «может», потому что за всеми не уследишь. Не далее чем в прошлом году трех кадетов полицейской академии отчислили по подозрению в связях с преступным миром, а также за то, что те не сообщили об имевшихся у них судимостях. Но если молодая женщина, которая еще совсем недавно была трудным подростком, морально созрела настолько, что смогла найти работу в судебной системе, то почему же она поспешила оттуда уйти? В свете ее истории жалобы на перерасход горючего показались мне неубедительными. Но, может, я просто делаю слишком далеко идущие выводы, основываясь всего на двух коротких беседах? Нет, все-таки попытка юной Киары подставить учителя была за гранью, да и оба ее звонка показались мне не вполне оправданными. А та заминка, которая случилась у нее, когда я спросил ее о работе, на мой взгляд, выдавала Фаллоуз с головой. Как будто я напомнил ей историю, которую она сочинила на ходу и о которой тут же забыла. Может, она решила возобновить карьеру аферистки? Но почему со мной – мы ведь с ней никогда не встречались? А может, ничего такого за ее действиями нет, просто это я отвлекаюсь на пустяки, измученный запутанным делом Сайкс… Я снова прокрутил в голове оба разговора, ища, за что бы зацепиться, но не обнаружил ничего, кроме ощущения, что меня оставили с носом. Девушка, которая сообразила подкинуть учителю наркотик и тут же, по горячим следам, позвонила с доносом в полицию. Это вам не домашняя бунтарка какая-нибудь. Когда я уже в четвертый раз перебирал ее и мои реплики в обоих разговорах, у меня загудело в голове. Ладно, попробуем по-другому. Поищем что-нибудь такое, что выпадает из контекста. И тут меня осенило: «Одет как юрист. Пиджак и галстук, не форма». Слишком много подробностей. Зачем? Чтобы отвлечь меня от кого-то, кто вовсе не юрист? И не похож на испанца или араба? На первый взгляд уловка вполне рабочая, но стоит приглядеться к ней внимательно, и понимаешь, что она шита белыми нитками. Как раз то, что психологи именуют суперинклюзивностью. Модель поведения, характерная для некоторых больных шизофренией. Или маниакальных лжецов. Такие люди не чувствуют, когда пора остановиться и оставить все как есть, они продолжают добавлять все новые и новые детали, пока какой-нибудь мелочью не выдадут себя с головой. Да, такой стиль поведения полностью согласуется с психологическим портретом школьницы, способной задумать и осуществить сложный преступный замысел. Я еще раз прокрутил в памяти последний звонок, ища в нем другие отклонения. И нашел. «Не в форме». Значит, искать надо среди людей в форме. И тут мне сразу вспомнилась строчка из статьи в «Вентура стар». «Дядя и тетя, оба помощники шерифа округа Лос-Анджелес». При таких связях и синекуру в Верховном суде штата нетрудно раздобыть. А ведь я совсем недавно видел мужа и жену, одетых в одинаковую форму цвета загара. Супруги уплетали японскую еду. Причем один из них по роду службы имел ежедневный доступ ко всем документам по делу «Сайкс против Сайкс». Я набросился на клавиатуру компьютера, как ястреб, и затарахтел по клавишам во всю прыть. На этот раз «Фейсбук» выдал мне приз. В виде персональной странички Виллы Ниб, на которой она, улыбающаяся и энергичная, как обычно, делилась своими музыкальными пристрастиями с одиннадцатью друзьями. Плюс снимок, сделанный летом прошлого года во время путешествия в Аризону. Она и ее муж Хэнк. А также племянница Дезире. Все трое, в толстовках и джинсах, позируют на фоне рыжей скалы. Вилла в бейсболке с надписью «Доджерс», здоровенным стаканом содовой в руке и всегдашней улыбкой на лице. Хэнк в огромной шляпе и бронзовых очках нависает над ней, решительный и мрачный. Племянница Дезире («которая мне прямо как дочь») застыла между ними эмоционально и физически: она улыбается, хотя изгиб ее губ говорит скорее об осторожности, чем о веселье. Более того – о настороженности. Кривая, вымученная усмешка. Напряженные плечи. Взгляд устремлен в сторону. Что это – ежеминутное ожидание подвоха? Сама врет легко, как дышит, и думает, что так делают все? Да, трудно жить в таком мире. Поневоле начнешь звонить малознакомым людям просто так, на всякий случай. Я вгляделся в лицо Фаллоуз. Узкий овал, тонкие черты – его можно было бы назвать хорошеньким, если б не сковывавшее его постоянное напряжение. Молодая женщина с повышенным интересом к делу об опеке над ребенком, которого она даже не знала. «Дядя и тетя»… Я ведь просил Лайонела Уоттлсбурга не называть ей мое имя. Старый бейлиф всегда был надежным парнем, но, если верить Киаре, моей просьбой он все же пренебрег. Я позвонил ему в офис Марва Эпплбаума. – Привет, док. – Лайонел, я сейчас задам тебе странный вопрос. Окажи мне любезность, не рассказывай об этом никому, ладно? – Ну, ты меня прямо заинтриговал, док. Давай, выкладывай. – Киара Фаллоуз звонила мне вчера, говорила, это ты сказал ей, что я хочу с ней поговорить. – Вот это действительно странно, – отозвался Уоттлсбург. – Вообще-то я столкнулся с ней, когда она пришла за чеком, и спросил, почему она решила уволиться так скоро. Она сказала – нездоровые психологические условия труда. Я спросил – в смысле? Она ответила – слишком много преступников кругом. Он засмеялся. – Преступников ей, видишь ли, многовато, да еще где – в Верховном суде штата! И ты знаешь, так меня это разозлило, что я не сдержался и выдал ей все по полной программе: зеленая ты, говорю, еще, двух дней подряд на одном месте не отработала, а уже ищешь, где бы поспокойнее да почище. Ну, она, конечно, обиделась, крутанулась на каблуках и пошла. Но про тебя я не сказал ни слова, док, так что не знаю, почему она тебе позвонила. А что она хотела? – Сказала, что ищет работу, и спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кому нужны сотрудники в офис. – Все они такие, это нынешнее поколение… Но, как бы там ни было, док, я ей про тебя словом не обмолвился; я ведь горжусь тем, что никогда не болтаю лишнего. Да и как иначе, при моей работе-то? Вот и еще одна ложь вскрылась. Если рассматривать оба звонка Киары Фаллоуз в рамках социопатического мышления, то они, несомненно, имеют смысл. В первом случае она притворялась, будто сообщает мне кое-какую информацию, а на самом деле хотела вызнать, что мне известно о сестрах Сайкс. Но у нее ничего не вышло, и она повесила трубку, несолоно хлебавши. А для нее, как для большинства антиобщественных типов, не получить желаемого немедленно означает проблему. Это и привело ее к следующей ошибке: второму звонку. Когда она пыталась направить мое внимание в сторону от Нибов. По их просьбе? Или это была идея самой Мисс Девиантность?[50] Но главное: зачем? Так или иначе, она все равно села в лужу, потому что плохо меня знала и не понимала, как одержимый одной идеей мозг ведет себя в ситуации фрустрации. Он ищет, ищет и ищет информацию. Так что надо продолжать искать. По крупинке, по зернышку. Глава 36 Когда-нибудь, в далеком-далеком будущем, некий историк, сидя на своем виртуальном чердаке, направит лазерно-когнитивную фиговину на сенсорно-цифровой распознающий как-там-его-будут-тогда-называть и запишет на нем простую, но крайне глубокую мысль: В двадцать первом веке тайне частной жизни пришел конец.