– Даже не сомневайся. И что ты собираешься делать? – Пока я приехала сюда – чтобы иметь возможность как следует подумать. Его я оставила одного с детьми. Они прекрасно справятся и без меня. Время от времени она поглядывала в мою сторону, наверняка ожидая от родной сестры более внятной реакции. Потом печально вздохнула: – Жизнь – сплошное дерьмо! – Святая правда! Но ты, видно, решила и ему тоже дать подумать? – Сама не знаю, что я решила, до сих пор у меня как-то не получалось всерьез поразмыслить о том, чего я действительно хочу. – Я бы тебе посоветовала начать подыскивать работу. Я тотчас уловила в ее голосе намек на обиду, она изобразила, будто не желает верить собственным ушам: – Петра, я, конечно, очень ценю твою практичность, но прежде чем что-то планировать, я хотела бы понять. – Понять что? – Поведение моего мужа. – Аманда, но ведь любовь, она из тех вещей, которые не поддаются анализу, ее чувствуют или не чувствуют, и в ней трудно обнаружить рациональное зерно. Она поставила чашку на стол со стуком, который прозвучал куда громче обычного: – Рациональное зерно! Это надо же! Откуда ты только берешь такие бездушные выражения – из полицейских протоколов? – Аманда, пойми, я ведь говорю о… – Нет, ты скажи мне, есть или нет рациональное зерно в том, что мы прожили вместе бог знает сколько времени, что у нас двое детей, что я бросила учебу, чтобы выйти за него замуж? – Ладно, согласна, я выразилась неудачно, но суть дела от этого не меняется: Энрике никогда не даст тебе разумных объяснений, которые ты смогла бы принять, – и только потому, что у него таких объяснений нет. – Скажи, Петра, что больше всего ценят мужчины? Ты должна это знать, у тебя за спиной два замужества. Как работают их убогие мозги? Меня покинули последние силы, я почувствовала, как тяжелеют мои мускулы. За совсем короткий срок мне во второй раз задают один и тот же вопрос. Мужчины и женщины. Бессмысленное обобщение. Желание максимально обезличить свою боль, чтобы разделить ее со всеми членами некой древней родовой общины. Тут нет ничего удивительного, занятно только, что я считаюсь экспертом в этом вопросе, хотя в багаже у меня одни неудачи. Разве развод – не следствие неудачного брака? Да и что я могла знать о многих и многих поколениях, которые начало берут аж от Адама и Евы, изгнанных когда-то из Рая? Хотя, скорее всего, от меня и не ждут никакого ответа, им надо только, чтобы я исполнила роль терпеливой и отзывчивой слушательницы. – Мужчины – страшные эгоисты, – нашлась я с ответом, не поборов искушения прибегнуть к помощи самого избитого штампа. – Энрике всегда был идеальным мужем. – Но тогда… – Тогда? – Тогда отпусти его с миром и не держи на него зла. Она снова заплакала, и так отчаянно, что я испугалась. Слезы катились у нее по щекам и быстро капали на свитер. Если бы мы, люди, умели одолевать любовные невзгоды, мы стали бы всесильными, подумалось мне. И никаких утешений тут не придумаешь. К тому же Аманда и сама толком не знала, из чего соткано ее отчаяние: из боли утраты, из страха за собственное будущее, раненого самолюбия, унизительности самой ситуации, разочарования, досады на то, что столько времени потеряно зря… И все это вместе по прошествии нескольких лет будет считаться жизненным опытом и добавит очков в ее пользу. Но разве смягчат такие выводы страдания сестры, вздумай я с ней ими поделиться? Нет, наверняка она огреет меня чайником по башке, если я рискну заикнуться о чем-то подобном. Кроме того, я отнюдь не была убеждена, что между знанием и опытом так уж много общего. Разве не предпочтительнее учиться у книг, размышлять о вещах абстрактных, а не идти по жизненному пути, спотыкаясь на каждом шагу? Разве с приходом так называемой опытности не теряется способность всему искать объяснение? Я налила ей новую чашку чаю. Аманда ревела в три ручья, а мне не пришло в голову ничего лучше, как пуститься в философские рассуждения. И я спрашивала себя: что именно она ждет от меня в такой ситуации? Но не было никакого смысла притворяться – я такая, какая есть, поэтому прямо спросила Аманду: – Ты считаешь, что чувства – это часть какого-то общего знания? Аманда опять расхохоталась, не переставая при этом всхлипывать: – Господи, Петра! Ты что, именно таким манером расследуешь преступления? Стоишь в морге перед выпотрошенным трупом и сосредоточенно размышляешь: быть или не быть? Я засмеялась: – Да, иногда все происходит именно так. Из-за чего у моего коллеги Гарсона сразу портится настроение. – Вот кого я прекрасно понимаю. Дома в нас обеих с детства воспитывали чувство юмора. И оказалось, что нет наследства богаче этого. Я воспользовалась тем, что тучи вроде бы начали разбегаться, и попыталась разогнать их совсем – хотя бы на нынешний вечер. – Как раз сейчас я веду расследование, которое заставляет меня окунуться в мир милых женских радостей. – Это замечательно, тут и я могу поучаствовать. – Хорошо, я расскажу тебе все, что позволяют рамки служебных правил. Но прежде послушай, какие у меня планы. Завтра я освободила себе вторую половину дня, и мы с тобой отправимся туда, где можно на себе испробовать все вещи, которые теоретически я презираю, но которые на практике могут оказаться не такими уж и отвратительными. – Во что ты намерена меня впутать? – Пусть нам сделают сперва расслабляющий массаж, потом дренажный и все остальное. Потом – чистка лица. Потом – хорошая стрижка. Макияж, маникюр, педикюр и искусственное солнце. Потом мы выйдем на улицу и постараемся пробить себе дорогу сквозь толпы восхищенных и обезумевших от нашей красоты мужчин, а потом отправимся ужинать. – Неужели такие приготовления ради китайской забегаловки? – Китайской забегаловки, говоришь? Дорогая моя, я поведу тебя в ресторан, где подают самые немыслимые вещи: еду с афродизиаками, медовуху и закуски с манной небесной. – А хорошую отбивную котлету они там смогут для меня поджарить? – Даже ребро Адама на медленном огне. – Боюсь, оно встанет у меня поперек горла. Мы посмеялись, но постепенно смех у Аманды опять начал переходить в плач. Тогда мы пошли готовить ей комнату и стелить постель. Ранним утром следующего дня будильник зазвонил так внезапно, словно над ухом у меня кто-то выстрелил, но уж если я и вправду решила ради сестры освободить себе вторую половину дня, придется собрать волю в кулак и поскорее просыпаться, иначе ничего не успею. В комиссариат я приехала, как мне показалось, ни свет ни заря. Узнала, не передавал ли мне кто-нибудь что-нибудь, потом взяла адреса, полученные от Абаскаля, и пулей вылетела на улицу, чтобы не попасться кому-либо на глаза. Голова у меня должна оставаться ясной. Никто не объяснил мне, как следует вести себя с осведомителями, так что предстояло напрячь мозги и извлечь из самых тайных закутков побольше фантазии для импровизаций. По первому адресу располагался бар. Информатора звали Франсиско Пассос. Я подошла к стойке и спросила про него хозяйку, она ответила, что обычно он является завтракать около десяти. Выходит, можно было поспать еще пару часов, подумала я и безвольно опустилась на табурет, как сделала бы проститутка после утомительной ночи. Хозяйка бара словно что-то почувствовала, во всяком случае, она без лишних церемоний спросила: – Хочешь кофе? Тут не положено просто так рассиживать, если ничего не заказываешь. – Да, конечно, дайте кофе, а еще – круассан. Женщина глубоко вздохнула и покачала головой. Вне всякого сомнения, она пожалела меня и готова была посочувствовать моей горемычной доле. Я метнула взгляд в старое зеркало, украшавшее стену за барной стойкой. Неужели я и вправду была сейчас похожа на проститутку? Жестокое зеркало вернуло мне весьма неприглядный образ. Растрепанные волосы, черный свитер, словно полученный от кого-то в наследство, плащ, тоже явно приобретенный не вчера и только усиливавший впечатление полной одичалости. Да уж, если я и дальше буду пренебрегать своим внешним видом и позволю себе так распускаться, то не сегодня завтра меня обвинят в нищенстве и посадят в кутузку. Ни одна проститутка не рискнула бы выйти на улицу в таком виде. Однако в глубине души я потешалась над тем, что меня приняли за особу легкого поведения. А может, сошла бы за немолодую американку? Я скроила гримасу отвращения, увидев перед собой чашку кофе, и мне вдруг страшно захотелось и дальше поразыгрывать эту комедию. Словно в изнеможении я поставила локти на стойку и как-то сбоку подула на кофе. Женщина долго смотрела на меня и наконец не выдержала: – Ночка у тебя была нелегкая, как я погляжу? – Кошмарная, – ответила я, вроде бы вызывая ее на разговор. – Это ведь какой смелой-то надо быть, чтобы всю ночь вот так прошлендать. Я ведь часто думаю о таких, как ты, и о вашем непутевом житье-бытье. Да неужто нельзя как-то иначе заработать себе на кусок хлеба? – Небось, и впрямь можно, – рискнула согласиться я. – Можно-то можно, только ведь тогда придется как следует повкалывать, разве нет? Я хмыкнула, слегка испугавшись, как бы шутка не зашла слишком далеко. И окунула кусок круассана в кофе, моля Бога, чтобы эта женщина забыла про меня. Хватит, поиграли. Но Бог меня не услышал, и она задала следующий вопрос: – Ну а детки-то у тебя есть? – Нет. – И то хорошо. Хуже всего, когда за наши грехи невинным созданиям приходится платить. Я уже прикидывала, не послать ли ее ко всем чертям, чтобы оставила меня в покое, но тут разговор повернул в неожиданную сторону: – Знаешь что? Как раз вчера от меня ушла девушка, она на кухне помогала. Говорит, нашла место получше. Ее дело, само собой. Да только я-то осталась без помощницы. Утром и вечером еще могу как-то управиться одна, но вот в полдень приваливает куча народу. Надо накануне начистить картошки и овощей, а с этим мне уж никак не успеть, и без того разрываюсь на части… Я не сразу сообразила, что она вот-вот предложит мне работу. Так оно и вышло: – Если бы ты захотела… Жалованье тут не слишком чтобы очень, но прожить на эти деньги все-таки можно, если, понятно, не шиковать. Я глядела на нее с испугом. И чуть не поперхнулась. Но в этот миг в бар вошел человечек бандитского вида, который тем не менее показался мне настоящим рыцарем-спасителем. Женщина осеклась и с пренебрежением кивнула в его сторону: – Вон он, кого ты спрашивала. Я повернулась к тому, кого в полиции знали как Франсиско Пассоса, и, забрав свою чашку, сделала ему знак головой, приглашая сесть за столик. Сейчас я меньше всего хотела, чтобы хозяйка бара услышала наш разговор. Мужчина, как и следовало ожидать, спросил: – А вы кто такая? Я поставила чашу на стол, расположенный подальше от ушей моей доброжелательницы, и ответила: – Я Петра Деликадо, инспектор полиции. Тип, который, хоть и скорчил недовольную мину, но уже собирался сесть рядом, услышав мое имя, подпрыгнул не хуже циркового акробата и рявкнул: